Ты даже не сможешь сказать

Вахид пришивается в двенадцать лет, когда перестают резаться коренные зубы. Его бьёт в лицо кудрявый парень, разбивая скулу в мясо. Кровь падает на серый асфальт и остаётся там невидимым укором. Узором на ТЮЗе. В таком возрасте единственное, чего он боится — это ругань родителей. Опять скажут: «Балам, маму свою не жалеешь. Чтобы твою одежду отстирать, всю перекись переводим», — опять покачают головой и так по кругу. Рутина. Вахид раны уже не обрабатывает, терпит, плюётся. Пришивается, в конце концов. Турбо, хорош. Закончили. Адидас — старший из них. Ещё не супер, но дорога ему туда стелется сама. У него строгий взгляд и такой же строгий голос. Вахид понимает. Половина здешних мальчишек либо без отца, либо хотели бы, чтобы его не было. Владимир для них становится местной иконой за какие-то сущие секунды. Одной больше, другой меньше. И для Турбо этот сценарий проигрывается в первую очередь, как пьеска на выезде ТЮЗа. Он весь раскраснелся от запала. Вот и стоял красный, как пионерский галстук, запиханный в карман брюк. Запачкать или потерять не жалко, жалко… никого не жалко. Ничего. Турбо запихивает красную тряпку себе в нос, чтобы не кровоточил. Вахид себя слабаком никогда не считает. Тут же дело только в проявлении характера. Бьют — вставай. Отвечай уверенно, но не перегибай. Будет тебе счастье. Если, конечно, кривую дорожку в моталке можно назвать счастьем. Валера, как потом узнает будущий Зима, за одобрение Вовы человека убьёт. Это выражается в малейшем подёргивании кулаков от желания продолжить драку (Вахид не слабак — нос сопернику успел расквасить). Оно зашивается и гноится в щенячьем обожании к старшему товарищу и стойке смирно. Как у игрушечного солдатика. Он иногда ими играл. Втайне, конечно, как все мальчишки в его возрасте. Ты теперь универсамовский пацан. Раздаются возгласы одобрения по кругу, как хоровое пение и пионерский клич. В голове немного шумит, и всё, на чём может сосредоточиться Вахид — зелёные глаза, теплое прикосновение к ладони, запах прожжённого походного мыла, когда его обнимает новый друг. Этот запах знают все. Всё, что происходит дальше, уже история, рассказанная, перемазанная и выученная до скрежета зубов. Получение клички — спасибо Валере, что там был какой-то безбожно, как и всё в СССР, умный и ироничный смысл, а не только отсылка на фамилию. Смешная история была, когда они летом встретились на даче Суворова. Вахид тогда полтора месяца болел острым бронхитом. Пацаны укатывались: вот это он конечно молодец в июле заразу подцепить! Приходилось стискивать зубы — ну что тут скажешь, ситуация действительно располагала к подъёбкам. История, конечно, не про это, а про то, как универсамовские пацаны, уже успевшие загореть под адски палящим солнцем, смотрели на Зималетидинова большими глазами. Он-то в последнее время дальше больницы и собственной комнаты нигде не был, так что жадное светило не могло оставить ему никаких подарков. Вон, на Турбо смешно проглядывались веснушки, как подснежники последними днями зимы. Вахид этой мыслью поделился. Рядом стоящий Кегля смотрел с непониманием, но в разговор не встревал. Убежал к ребятам, потому что Кащей и Адидас снова спорили в попытках разжечь мангал. — Ну, а ты бледный стоишь, как зима, — усмехнулся Валера. Он лениво смотрел за перепалкой старших, чуть прикрыв глаза. А потом вдруг резко башкой дёрнул в сторону товарища, аж слышно было как захрустела шея. — Точно! Вахид, ну ты же вылитый Зима! — Чего? Ты тут совсем себе мозги сварил? Глупая кличка. Не приживётся. Валера на секунду зажмурился от удовольствия. Чужая картавость всегда напоминала мурчание дворовых котов. Когда Туркин снова открыл глаза, в них танцевали шайтаны из бабкиных сказок или это хитрое солнце так падало — никто не знал — Вахид чужой глупостью заражался быстро. Быстрее, чем бронхитом или прочими болячками. А кличка, кстати, прижилась. Они щемили пацанов-ровесников сначала, а потом и старше. Осознание, какой они страшный тандем на улицах и как часто они стали этим пользоваться. Шутки над своим возрастом, просто от желания напакостить. Над старшими, между собой, всегда полушёпотом. Всё их детство проходит в бесконечной беготне. Турбо тащил его вперёд со всей своей упрямой силой, а Зима останавливал, где надо, или наоборот толкал вперёд. Между ними вспыхивали ссоры, и тогда летели оскорбления, кровь и пару раз даже зубы. Но затем следовало обязательное примирение. Ночёвки у Вахида. Истории, как мама готовила им чай с молоком и оставляла на весь вечер болтать о своём. Отец, кидающий на друга сына строгий взгляд. Правда Турбо в глазах взрослых мужиков в свой адрес читал вещи и похуже. Это потом Зима узнал про папку-алкоголика и про то, как удобно, что Валера на улице получает. Так хотя бы не видно, как его батя метелит. Не то чтобы стыдно. Стыда уже не осталось. Годы утекают сквозь пальцы. Они остаются такими же глубоко внутри, но обрастают новыми чертами характера, интересами и привычками. Зима уже путается, где заканчивается он и где начинается Турбо. Всё между ними лёгкое, привычное. Единственная константа стабильности в окружающем мире, что так и норовит пырнуть заточкой, если зазеваешься. Может, он умер тогда, когда пришивался и выплёвывал кровь, стирал её мозолистым переломанными пальцами. Может, потерялся когда-то в детстве, случайно заперевшись в шкафу и задохнувшись в аромате «Красной Москвы» в меховом воротнике маминой дублёнки. Может быть, его и не было никогда и он себя выдумал.