Незримые

      Аэропорт встречал семейство Фирсовых не дружелюбно. Хотя даже не столько сам аэропорт, сколько Московская погода. На улице бушевала метель, а мужчина который должен был встретить небольшую семью, состоящую из Никиты, Александры и Георгия Николаевича, задерживался в связи с этими самыми — «погодными условиями». Никита сидел на одном из немногочисленных мест, отведенных в зале ожидания для таких удачливых новоприбывших как они и вдумчиво всматривался в табло. В Воркуту на этой неделе не летело ни одного самолета, и он был готов предположить, что в ближайший месяц рейсов уже не ожидается. Слишком редко кто то выбирался от туда для частых полетов в те края.       Никита — симпатичный юноша и по совместительству герой нашей с вами истории. Худощавый правда, однако его худощавость болезненной вовсе не казалась. Округлое лицо, выделяющиеся скулы. Веснушки от отца, так не вязавшиеся с его бабушкиной, казахской внешностью, и мягкие, едва кучерявые мамины волосы. Своими чёрными глазами Никита отыскал панорамные окна. На улице и правда мело так, что мама не горюй, хотелось просто поудобней устроиться на таком «комфортном» металлическом стуле, закутаться в свитер, куртку да провалиться в сон. Самолет, сомнительное место для таких занятий, а с неприязнью юноши к высотам, отдых там на высоте, казался невозможным. Понять своих родителей он не мог, так как те вырубились еще в процессе взлета. Именно в том моменте, когда панику он чувствовал настолько явно, что ее можно было ощутить физически, что готов был вцепиться в женщину соседку, сидевшую рядом с ним. Для справки, та мымра тоже очень быстро засопела-закряхтела и оставила парня наедине с высотой и иллюминатором, для которого предусмотрительно не подобрали шторки.       Всего три часа, но для того, кто всю жил прожил ходя пешком и не поднимался на высоту более пяти этажей, те показались вечностью. Что-же в общем, перелет выдался непростым. Соседство с храпящей дамой тоже. Нервный срыв, который он сейчас переживал в одиночку — казался более привлекательной компанией чем предыдущие две. Спина болела, поэтому потянувшись и похрустев парой суставов, Никита поддался желанию и только начал устраиваться поудобней как родные его отыскали. Первым шел его отец. Георгий Николаевич никогда не отличался ни красотой, ни умом. За то колорит «Сурового Русского мужика» в нем был заметен из далека. Темные русые волосы выглядывали из-под шапки ушанки, которую он хранил еще от деда. Неожиданное и пожалуй единственное проявление чего то душевного с его стороны. В остальном Георгий Николаич состоял на 50% — из водки, на 40% — из агрессии и что же составили оставшиеся 10%? Именно они и помогли Никите появиться в этом мире, и он справедливо полагал что пока тот не бухает дома, не спит с матерью и не вымещает на него свое разочарование во всем мире, на шахтах продолжает пышать злобой. Никита может и оправдывал того, однако после того как Гоша чуть не лишил его зрения битой бутылкой, оставив на переносице бледный неровный шрам — оправданиям пришел конец. Как и спокойной жизни Никиты.       Александра Кирилловна же была иной фигурой. Крепкая, бойкая и все еще яркая. Никитка никогда бы не понял почему та все еще держится за этот брак. Медсестра, понимающая женщина да еще с тяжелый рукой. Странное сочетание, но да, она была той, кто уговорил Никитку прекратить бастовать против переезда. Тяжело вздохнув, парень сместил взгляд чуть в сторону и увидел знакомый силуэт.       Модестас стоял поодаль. Коротко стриженные волосы, синева под глазами, веснушки. Серые глаза выхватили Никитин взгляд и кажется в них промелькнуло абсолютное понимание неприязни к этому месту. В отличии от Фирсова, юноша улыбался, а в глазах после короткого обмена: «Не нравиться аэропорты, да?» «Нет…вижу ты тоже не в восторге.» «Попридержи коней, герой русской драмы. Мне все равно.» …появился мягкий укор.       Конечно, все это было сюрреалистично. То что Никита искал утешение в выдуманном человеке и то, что сейчас его компанию он предпочел бы родительской. Не сразу до него дошло что мать третий раз зовёт его по имени. Встряхнувшись он поторопился ответить, однако сделал это в своей манере: — Что говоришь? — сожаления в голосе совсем чуток, но и этого хватает матери, успевшей отдохнуть при перелете. Женщина устало улыбается и треплет мягкие волосы сына. Кажется на сердце кошки скребут, и Никита мысленно извиняется за то что да, с Модей все проще. Мать он любит. Кажется что недостаточно, но как может — любит. И так как любит, не ударяет по руке тут же, но аккуратно как ему показалось отодвигает ее от своей головы. Ничуть не обиженная подобным поведением со стороны сына женщина повторяет: — Олег приехал, Никит. Давай потерпи, ехать будем, поспишь, — Александра говорит так только с Никитой. Будто бы к Никите нужно особое отношение…между нами, конечно же нужно, однако ему об этом знать не обязательно, — дорога дальняя.       И Никита поднимается. Смотрит в сторону где с минуту назад стоял мираж его приятеля, однако никого там нет и это не удивительно. Его там и не должно было быть. Нигде не должно быть. Однако где то есть. В голове может, больше нигде. Щурится, поправляет куртку, шарф, берет в руки сумки и бредет за родными. Отец кидает неприязненный взгляд на сына. Никита не отвечает, смотрит в пол и поэтому не замечает. Увидел бы, все равно отвёл бы взгляд. Иной реакции у него на Гришу лет с тринадцати не было. Батей или отцом звать было уже просто невыносимо, а потому для Никиты тот стал просто — мудак, по имени Гоша. Давно у них уже это, сначала были тумаки, вроде ничего серьезного, однако как дошло до рукоприкладства тут то у Георгия башню сорвало. И теперь Мудак Николаевич стоит во главе этой семьи. И семьи ли? Когда две трети «семьи» взаимно ненавидят друг друга.       Садясь в машину, Никита поражался тому, каким противным может быть умеренно-континентальный климат Москвы. Липкий, мокрый снег облепил лицо пока он тащил свой багаж до машины, и ведь не ноябрь на дворе. Через пару минут мотор мерно загудел и Никита поддался мороку. Отец болтал с мужчиной, приехавшим за ними о делах и о том как нужно будет собраться на пьянку в честь новоселья. Все это парень успешно пропустил, так как во первых да, он уже дремал, а во вторых «ему не было дел, до дел отца». Голова гудела еще с посадки. Фанатом громких звуков Никита не являлся. В общем, пребывал он в отвратительном состоянии. Был уверен что вот-вот, и эмоциональный поток всего гадкого и мерзкого, накопившегося за несколько месяцев беспрерывной ругани по поводу и без с отцом, выльется и на Гошу и на маму, и на ничего не подозревающего, но слишком общительного Олега — крутящего баранку. На шею легла чья-то шершавая тёплая ладонь и Никита мигом открыл глаза. Модя его не трогал. Сидел рядом и смотрел. Смотрел так, что казалось что да, это была его шалость и да, это он предпринял попытку успокоить утомленный разум парня рядом. «Прекращай загоняться, малыш. Тебе оно нужно?» На людях, Никита предпочитал молчать. Не многие готовы понять парня, разговаривающего с самим собой. Поэтому он просто хмуро уставился на Модю. Позволил себе выругаться в мыслях, однако промолчал.       Тот был на полголовы выше Никиты и на вид покрепче. О, Боги. Кажется чья то шизофрения ходила в качалку? Фирсов никогда не поймёт две вещи. Почему его мать не в разводе, и почему в качестве воображаемого друга его мозг подкидывает ему грубоватого и неотесанного парня с такими глубокими серыми глазами.