wrong direction

      Антон открывает глаза, когда звонкий голос из динамиков объявляет о посадке на превосходном английском. С его-то ростом практически невозможно уснуть в неудобном кресле самолёта, но в этот раз усталость берёт своё. Пока Шастун потягивается, пытаясь прогнать остатки чертовски неудобного сна, люди вокруг громче обычного о чем-то переговариваются, недовольно застёгивая ремни безопасности. Их тон Антону не нравится.       Как и вид из иллюминатора, в котором виднеется отнюдь не Лондонский пейзаж.       Утро тридцать первого декабря — не лучшее время для перелётов. Ему это говорила мать, неустанно твердили друзья; даже в самых страшный кошмарах его самолёт разбивался где-то над Ла-Маншем. Но Антон остаётся непреклонен: тяга к путешествиям возрастала с каждым дополнительным нулём на счету банковской карты. Возможность отпраздновать Новый Год в городе его мечты — Лондоне — появилась случайно, и терять её Шастун был не намерен.       Поэтому шёпот, переходящий в возмущённые в возгласы, радует наравне с незапланированной посадкой. То есть, новогоднее настроение со скоростью света стремится к отметке «ноль» на шкале альтиметра.       Три дня в Копенгагене казались Антону сказкой. Он ни секунды не жалеет, что взял отпуск и не остался праздновать с Димой и Катей или с родителями, или в компании друзей, которые, будучи взрослыми и состоятельными, привыкли отрываться, словно подростки. Шастуну тесно в шумной Москве, и каждую спонтанную поездку старается дышать полной грудью, порой даже забывая моргать.       Антон просыпается в шесть утра и засыпает после полуночи, чтобы по максимуму насладиться атмосферой чужого города. Пробует знаменитое датское пиво, которое продается только на Рождество. Как поклонник светлого, оценивает поначалу видтэль, но оно оказывается слишком лёгким и только чуточку пьянящим, поэтому с опаской переходит к тёмному. «Julebryg» кажется крепким, с легкой горчинкой, совсем не импонирует Шастуну. Пытаясь стереть с языка горечь от собственной привередливости, поддаётся на уговоры бармена попробовать еще один сорт.       Сладость «Nisseøl» затмевает всё сомнения, и хорошо подвыпивший Антон оставляет гораздо больше чаевых бармену, чем положенно.       Улицы Копенгагена шумные, но звук рождественских песен, громкий детский смех и совершенно новый язык вдохновляют Шастуна. Тут не увидишь угрюмые лица, никто не станет специально толкаться или наступать на ноги. Парочки с особой нежностью украшают дома очередным, купленным в местном супермаркете, декором, а совсем юные ребята задорно играют в снежки, пытаясь ухватиться за идеальную температуру воздуха.       Антон проводит много времени на Ратушной площади, скупая все сувениры, которые попадаются в поле зрения. Пробует кататься на коньках и в который раз убеждается, что это — не его любимое занятие. Антон объедается засахаренным жареным миндалем так, что зубы сводит до конца дня.       Несколько фотографий на набережной Нюхавн собирают тысячи лайков на личной странице инстаграма.       Антон ходит по музеям, пробует местную кухню, по видеосвязи показывает родителям чудесную старинную архитектуру; в общем и целом, пытается жить, наслаждаясь, оставляя рутину за крылом очередного самолёта.       На мысли о Лондоне его наталкивает «на всякий случай» открытая виза. Напившись тёмного пива, которое ещё несколько дней назад казалось самым противным из всех, и наевшись бургеров до отвала, Шастун понимает, что лучшей возможности может не быть.       Когда маршрут тщательно спланирован, и самолёт отрывается от ВПП, заботливо пряча массивное шасси в отсеки фюзеляжа, Антон, уставший, засыпает в мгновение ока, совершенно не имея дурного предчувствия на душе.       Огни незнакомого города выбивают мужчину из колеи, заставляя разнервничаться. Мелодичный голос стюардессы призывает пассажиров сохранять спокойствие, но возбуждённые неприятной новостью люди и слышать её не хотят. Впрочем, Антону тоже интересно, куда ведёт его судьба в канун Нового Года.       Морозный ветер пронзает кости, когда мужчина обеспокоено спускается по трапу, рассматривая обстановку. Шастун никогда в жизни бы не отличил по внешнему виду Боинг от Аэробуса, но ему это и не нужно: останавливается около огромной железной птицы, разинув рот, ведь рядом ещё несколько внушительного размера самолётов готовятся отправиться ближе к облакам.       Аэропорт Роттердама радушием не встречает. Люди толпятся и галдят; Антон знает английский сносно, но в какофонии звуков не может разобрать, почему их высадили совершенно не в том городе.       Спустя несколько минут он находит работника терминала, который объясняет ему, что в Лондоне сейчас метель жуткая, и посадку в таких условиях проводить опасно. Мужчина говорит ещё что-то о потоках ветра, плохой видимости и погрешностях приборов, но Шастун особо не вслушивается.       Кажется, все его мечты о Лондоне и прекрасном празднике идут коту под хвост, но мужчина уверяет: через несколько часов гидрометцентр обещает улучшения погодных условий, и тогда их самолёт вновь отправится покорять небеса.       Соглашаясь на номер, едва дотягивающий до трёхзвёздочного, в небольшой гостинице неподалеку, Антон планирует поспать хотя бы немного. Всё равно персонал настойчиво постучит в дверь, когда КВС даст добро на взлёт. Им ведь тоже не нравится отдавать свободные места сотни пассажирам, которые не заплатят за это ни копейки.       Дверь в номер скрипит, и кровать оказывается слишком твёрдой. С высоты второго этажа сквозь запятнанное разводами окно видны только парковка и поодинокие частные дома. Диспетчер еще на выходе из терминала заверил: в ближайшие несколько часов ни один самолёт не взлетит, поэтому времени на отдых должно хватить. В кафетерии внизу гостиницы организовали бесплатные завтраки для ожидающих, но Антон даже не сворачивает туда, издалека оценив километровую очередь. Его цель — отоспаться пару часов.       Экран мобильного показывает без десяти восемь утра. Антон проваливается в беспокойный сон, благодаря судьбу за то, что хотя бы постельное белье оказывается чистым.       Когда на подоконник падает первая снежинка, принося Шастуну долгожданные сновидения, на высоте пятьсот метров над землей ещё один КВС запрашивает разрешение на экстренную посадку.       Пилоты мягко опускают самолёт на единственную свободную ВПП. В этот момент мужчина, имя которому Арсений Попов, про себя чертыхается на то, что вообще решился сесть в эту «машину смерти». Его трясет и подташнивает, заложенность в ушах заставляет паниковать сильнее. Он ненавидит самолёты, каждый раз крестится перед взлётом, пусть и считает себя неверующим.       Двигатель трипл севена выходит из строя прямо в полёте. Арсений ненавидит ту статью из просторов интернета, где прочитал перед посадкой, что семьсот семьдесят седьмой — один из самых безопасных в мире самолётов.       Он выходит на трясущихся ногах, проталкиваясь между людей, которые из любопытства пытаются разглядеть, в чём же неполадка. Твёрдая земля под ногами дарит ощущение спокойствия, но лишь войдя в транзитную зону, Попов выдыхает.       Неподалёку стоят трое мужчин. Из разговора Арсений понимает: это инженеры, обсуждающие поломку двигателя на его рейсе. Они спорят между собой о преимуществе GE90 над Pratt & Whitney 4000-112, но Попов запоминает только то, что были повреждены турбинные лопатки, и это чудо, что они не успели повредить фюзеляж на крейсерской скорости. Остальные термины мужчина пропускает мимо ушей, благодаря высшие силы и профессионализм пилотов за успешную посадку.       В транзитной зоне дежурят врачи. Особо паникующие люди пьют валерьянку, принимают стаканчики с чаем из рук заботливых работников аэропорта. Арсений от напитка тоже не отказывается, пусть и мечтает пропустить бокал-другой чего-то покрепче.       Терминалы переполнены. Роттердам в канун Нового Года принимает тысячи туристов, желающих посмотреть на знаменитые фейерверки около моста Эразма.       Снегопад усиливается с каждым часом. В транзитной зоне яблоку негде упасть: раздосадованные пассажиры сидят и на чемоданах, и на полу, подложив под пятую точку пледы, предложенные персоналом. Дети кричат, носятся друг за другом, игнорируя родителей, которые безуспешно пытаются усмирить непоседливых малышей.       Только спустя три часа ожидания измученных людей из рейса Дюссельдорф-Лондон отправляют в гостиницу неподалёку.       Арсений негодует. Он уже должен был лежать в тёплой постели забронированного пентхауса в центре британской столицы, отсыпаясь перед ночным весельем в лучших барах. Чёрт его дёрнул покинуть один из крупнейших городов Германии ради новых ощущений. Сидел бы сейчас в ресторане у гавани с видом на Рейн, наслаждался мелким снегом и новогодним декором под бокал немецкого пива.       Надеясь, что сюрпризов на сегодня больше не предвидится, Попов хватает выданную ключ-карту от номера и направляется на второй этаж. Его бесит всё в этой гостинице: старые ковры, покрытые пылью, нелепые вазы с искусственными цветами по углам, люди, снующие туда-сюда в поиске своих номеров. Внизу, в кафетерии, его уже ждет обед, и Арсений прикидывает, что даже успеет бегло принять душ, прежде чем спуститься обратно для трапезы.       Но дверь отворяется с громким скрипом, а Попов застывает на пороге с чемоданом в руке, когда от резкого звука мужчина, лежащий на его кровати, подскакивает.       Антон моргает, полусидя развалившись на белых простынях. Сначала ему кажется, что всё ещё не отошел ото сна. Но снежинки, медленно тающие между прядями знакомой прически, штормового цвета радужки и одно-единственное кольцо на безымянном пальце медленно возвращают в реальность.       — Если это шутка, то она слишком хуёвая, Арс, — три буквы имени на устах Шастуна кислотой разъедают барабанные перепонки.       Арсений хмурится и выдыхает намного больше, чем успел вдохнуть до этого.       — Почему ты в моём номере? — вырывается с презрением и злобой, когда Попов закрывает за собой дверь.       Нечего посторонним совать свои длинные носы в чужие дела.       — Это что ты забыл в моём номере? — Антон протягивает ключ-карту, один в один такую же, как и у Арсения.       Они молчат, не в силах взглянуть друг другу в глаза.       Антону страшно.       Арсению больно.       Два года, проведенные врозь, дают о себе знать. Эта пропасть между ними поглощает и насмехается, заставляя воспоминаниями возвращаться на тот отрезок координатной прямой, где поставили жирную точку. Возвели Берлинскую стену, чтобы больше никогда не утонуть в объятиях друг друга.       Антону вспоминать не хочется. До сих пор временами чувствует себя покинутой у дороги собачонкой, исхудалой и побитой. В памяти отложились осколки разбитой в гневе посуды, искусанные ногти и тепло пальцев холодного человека. Он пытается забыть и выбросить то, с какими мольбами на коленях волочился за Арсом, умоляя того не уходить; умоляя, не бросать вот так просто, потому что «люди начинают много замечать». Шастун всегда принимал то, что у Попова есть дочь, была любимая жена, и душа его отдана великой сцене. Антону страшно вновь наткнуться на ледяные глыбы в глазах давно родного человека.       Арсений не проводит ни дня, не вспомнив. Гордость не позволяет взять телефон в руки и набрать номер, вызубренный наизусть. После того январского вечера они не пересекались. Попов ушёл из всех общих шоу, по вечерам кромсая душу новыми роликами на ютубе, где Антон улыбается, шутит, живёт. Шастун блокирует его в инстаграме, Арс заводит фейковый аккаунт. Не решается лайкнуть ни одну фотографию, но сохраняет каждую в скрытую папку галереи. Арсению больно от своего поступка.       — Схожу на ресепшн, спрошу о свободных номерах, — тихо произносит Антон, оставляя после себя противный скрип двери и несколько побрякушек на прикроватной тумбочке.       Девушка на ломаном английском извиняется, наверное, сотню раз, и Шастуну становится тошно от перезвонов «Het spijt me» и «I’m so sorry». Свободных мест не осталось. Антон едва понимает, что ещё несколько самолётов всё никак не могут покинуть город, поэтому всех пассажиров в спешке раскидывают по гостиницам. Хочется смеяться от того, насколько ироничной оборачивается ошибка персонала.       Возвращаться в номер нет желания. Шастун сидит в кафетерии около часу, но свой салат так и не доедает. Понимает: бежать вечно не получится, поэтому берёт два стаканчика кофе и грустно улыбается самому себе. Фраза «как в старые добрые» режет без ножа.       Волосы Арсения мокрые, а сам он сидит в старом кресле, облачённый в вязаный свитер и зауженные джинсы с дырками на коленях. Абсолютно нелепый вид мужчины не вызывает у Антона отторжения; скорее, до боли знакомый смешок. Ничего не говоря, ставит на столик перед незваным гостем флет уайт и возвращается к уже застеленной постели.       — Свободных номеров нет, — обречённо говорит Антон, чувствуя, что его разглядывают. — Но я улечу, как только в Лондоне распогодится, не беспокойся.       Арсений хмурится.       — Ты тоже в Лондон? — обеспокоенный тон заставляет Шастуна поднять голову.       — Если я тоже, то что ты делаешь здесь?       — Двигатель сломался в полёте, — дрожь по телу Арса пробегает от одной лишь мысли об этом.       — Ну да, мог бы и сам догадаться: пару новых седых волосков у тебя на голове точно появилось с последней встречи, — хихикает Антон; он прекрасно помнит о том, что Арсений летать до одури боится.       Попов не отвечает. Теребит в руках стаканчик, пока решается сказать хоть слово.       — Нам поменяют самолёт, и я улечу тоже.       За окном завивает ветер, и крупные снежные хлопья укрывают землю толстым слоем. Антон обеспокоено наблюдает за зимними осадками.       Арсений пропадает на час в кафетерии, но Шастун не может уснуть вновь. До Нового Года остается меньше половины суток, а он до сих пор торчит в неизвестной гостинице чужого города. Когда Попов возвращается, Антон бездумно залипает в игру на смартфоне, даже не поднимая голову на скрип двери.       — Мне только что позвонили из аэропорта, — бегло начинает Арс, явно нервничает. — Все рейсы отменили из-за метели, в том числе и мой.       Шастун непонимающе пялится на собеседника, и в следующую секунду его телефон начинает вибрировать.       Спокойный женский голос дублирует информацию, которую Антон только что услышал от Арсения. Злость начинает закипать в венах, а сам он хочет задать множество вопросов и покрыть матом всех работников аэропорта, но сдерживается. Его самолёт вылетит в Лондон только утром. Сладкое предвкушение от Нового Года в самой прекрасной столице в мире сменяется вязкой горечью.       — Просто прекрасно, — Антон отбрасывает телефон в сторону, надувшись, словно капризный ребёнок. — И что мне тут делать, ещё и с тобой в одном номере?       Взгляд Арсения тускнеет за мгновение. Шастун тут же жалеет о сказанном. Он не любит причинять боль людям, даже тем, кто однажды причинил боль ему.       — Я обзвонил все отели и хостелы Роттердама. Всё забито, прости, — виновато произносит Арс, словно от него что-то зависит.       Громко выдохнув, Антон успокаивается. И вправду, никто из них не мог предугадать нелётную погоду и внезапную поломку самолёта. Терять Новый Год впустую не хочется, поэтому Шастун долго решается, прежде чем предложить:       — Слышал, что в Роттердаме в ночь с тридцать первого на первое устраивают шоу фейерверков, — запинается и краснеет, уткнувшись взглядом в пол. — Не хочешь сходить, раз уже есть такая возможность? Конечно, не Лондон, но тоже красиво.       Глыба льда в глазах Арсения потихоньку оттаивает.       — Почему бы и нет, — Арс стоит у изголовья кровати, не двигаясь, словно боится спугнуть момент.       Они разговаривают впервые за два года. Они планируют сходить вместе на фестиваль. Они вновь встречают Новый Год вместе. Арсению кажется, что он попал в нереальную зимнюю сказку, где сделаешь лишний шаг — и всё посыпется.       Антон ведёт себя тихо, слушает музыку и скроллит ленту новостей, пока Арс отсыпается. Они меняются местами; у Шастуна затекают мышцы от долгого сидения на старом кресле. Арсений спокойно сопит на неудобной кровати, укрывшись одеялом почти до макушки.              В восемь вечера Шастун включает свет в тесном номере, этим жестом выводя Попова из состояния покоя. Они собираются неспешно, укутываются тепло, чтобы не возникло соблазна зависнуть где-то в баре по дороге к набережной.       Возле аэропорта царит хаос. Люди, словно муравьи, снуют от терминала к терминалу; кто-то уже начинает праздновать Новый Год прямо у входа, размахивая полупустыми бутылками. Железные птицы укрываются пеленой снега и покорно ждут, когда вновь отправятся смотреть другие города.       Такси приезжает быстро, но сдирает с мужчин втридорога. Ни для Антона, ни для Арсения деньги не проблема, поэтому спокойно усаживаются в комфортном салоне. Они практически не разговаривают: Шастун рассматривает неизвестные ему ранее узкие улочки, поодиноких прохожих, которые со счастливыми лицами шагают праздновать. Попов не зацикливается ни на чем, только периодически поглядывает на Антона. Тот кажется напуганным и разбитым, но держится с каждым часом всё лучше.       Несколько порций глинтвейна оживляют обоих. Задорная музыка звучит из каждого ларька со сладостями и напитками; мужчины переговариваются, периодически переходя на крик из-за шума вокруг. Кажется, забыли о пропасти и негласном молчании, только темы прошлого поднимать не смеют. Они вертятся на кончике языка шутками и подколами, но дальше стиснутых зубов не выходят.       У Антона уже заплетается язык от количества выпитого, когда первый залп фейерверков искрами сыпется с неба. Желтые, красные, бирюзовые полосы освещают тёмное небо, кажется, падают прямо в воду. Антон смотрит на облака, которые озаряются неоновым светом; Арсений смотрит на Антона, у которого глаза по пять копеек и пальцы дрожат даже в тёплых перчатках.       Часы показывают полночь, глаза Шастуна — страх. Даже когда идут по мосту, громко смеясь, или ненароком наступают в толпе на пятки людям, которые без претензий просто желают счастливого Нового Года.       Ладони вновь греет глинтвейн, и Шастун решается:       — Почему именно Лондон?       Арсений долго не думает. Может, алкоголь развязывает язык, а, может, присутствие Антона по левую руку наталкивает на искренность.       — Я был в Дюссельдорфе изначально. Прилетел из Питера, чтобы встретить Новый Год в другой обстановке, — пожимает плечами Арс, отпивая почти остывшие вино из бумажного стаканчика. — Знаешь, мне ведь не с кем делить праздники. Захотелось в тот самый «зэ кэпитал оф грэйт британ», о котором с первого класса твердят. Как навязчивая мысль.       Антон усмехается, потому что их мысли всегда были чём-то схожи.       — И как оно, в Дюссельдорфе? — спрашивает невзначай.       — Никогда не был?       — Не приходилось, — Шастун выдыхает облачко серого пара; останавливается на перекрестке. — Красивый город?       — Безумно, — Арсению хочется добавить «но ты красивее», но правда сегодня для них под запретом.       Они добираются до отеля, словив такси на соседней от ярмарки улицы. Пассажиры отменённых рейсов празднуют в холле, снаружи, возле закрытого кафетерия и в номерах. Шум и гам стоит по всему зданию, даже толстые стены не спасают от звуков чужого веселья.       Тесный номер озаряется светом доисторической люстры.       Кровать–полторашка одиноко стоит посреди комнаты, молчаливо извиняясь за свою нелепость. Да, твёрдая, неудобная, с грубыми деревянными перегородками, что занозу можно загнать под кожу, только подышав рядом, но такая манящая после долгой прогулки.       — Я могу поспать на полу, — выпаливает Арсений, даже не взглянув на Антона.       Тот лишь смеётся, по-детски пиная кулаком в плечо.       — Ты, конечно, ещё та псина, Арс, но давай как в старые добрые, — и впервые за вечер вспомнить прошлое становится так легко, что Шастун даже не задумывается над своими словами.       А потом они засыпают. Толкаются во сне, и Арсений что-то бормочет, но тёплая рука Антона покоится на его плече, и сновидения из кошмарных превращаются в спокойные. Те, в которых этих двух лет не было, не существовало пустоты и тоски, не приходилось искать на Земле уголок, в котором точно станет лучше.       На утро оба понимают — от себя не убежишь. Всегда с ручной кладью берёшь свои чувства, на высоте километра над землей воспоминания всё равно догоняют. Они выворачивают кости, ломают и склеивают обратно, но никогда не исчезают. Где бы не находился, на подкорке разуме всегда будет вертеться знакомое имя. Даже если оно огнестрельным в сердце болит.       Звонок из аэропорта раздаётся внезапно, когда Арсений доедает овсянку, а Антон довольствуется кофе. Обоим в трубку сообщают один и тот же номер рейса.       Теперь им по пути. На соседних сидениях Аэробуса, на крыле самолёта, с исправными двигателями. Метель, наконец, успокаивается.       Разрешение на взлёт получено. КВС готовит команду, чтобы продолжить отложенное путешествие.       Антон понимает, что им придется поговорить. С криками или взвешенно, в Лондоне, Москве или Рейкьявике, но этот этап неизбежен. Потому что так поступают взрослые.       Арсений знает, что сможет объясниться. Даже если не поймут изначально, не примут или, наоборот, простят. Будет извиняться или хотя бы попытается. Потому что так поступают любящие.       Около взлётно-посадочной полосы, рядом с которой с десяток Боингов, Аэробусов и прочих железных птиц, в которых Арсений даже не хочет разбираться, Антон берёт его за руку.       И самолёт взлетает к облакам, забирая с собой на борт все причины, по которым стоит путешествовать.