«Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. Святое писание гласит: праотцы Адам и Ева соблазнились не запретному плоду, не знаниям и мудрости богов. Они пали в греховное удовольствие с хладнокровным демоном. И в наказание, сосланные из райских садов, обрели демонический лик».
Если бы можно было перемотать обратно, до самых первых кадров, наверное, Антон точно бы нашёл ту самую сцену, когда эндорфины стали гулять по венам. Они сталкиваются совершенно случайно. Тем утром Антон на ходу дописывает в телефоне текст для презентации. И кто-то так удачно в него вмазывается, что в стороны летят капли кофе, листы — не Антона, потому что макулатуру тот с собой не таскает, — картина, которую видит перед глазами, навсегда выжжена на обратной стороне век. Преисполненный ярости змей раздражённо щетинится. Шастун не вспомнит, прозвучало ли предварительно шипение в его сторону с самого их столкновения, да кому врать, ещё от лифта, в наушниках не умолкает тяжёлая электроника. Потому зрительный анализатор обостряется, впечатывается в память лик бесподобный и праведно ужасный. Клыки мелькают с долю секунды, сокрушительно длинные и острые. «Ядовитый гад», — думает Антон, а между делом замирает, будто в лесу беспомощный кролик. И ушки к голове не прижмёшь, готовясь стать обедом, — там заливает звучный бит. Под этот бит у того самого, который охотник на кролика, раздувается под челюстью перепончатый капюшон. И пульсирует сосудистой сеточкой на просвет. Весь из себя утончённый, кажется при всей серьёзности намерений хрупким. Пахнет изумительно свежим выделением феромонов. И Антон улыбается. Бессовестно трескается, чувствует у него от эстетического удовольствия даже стрекочет в глубине груди. Тянется к наушнику, чтобы сдвинуть в сторону. И голубоглазый змей останавливает свою тираду, понимая видимо, что Антон не уловил ни слова. Нестрашно. Всё, что нужно, он уже понял. И буквально на перепутье не станет показывать расположение ярче вежливой улыбки. А судорожно перебрать все возможные знаки внимания не можется, в голове непролазная каша из восторгов и радости. — Антон Шастун, — протягивает руку, и сам заглядывает в глаза своими зелёными. Он — придурок, которому стоило бы смотреть по сторонам и научиться извиняться за испорченное утро. Арсений — чёрная мамба, как узнается позже, и его будущая пара, как он решает с разлитого у лифта кофе.***
Через несколько минут молчаливого стояния спиной Арсений не выдерживает: — Ты кто вообще? — спрашивает он у железной двери. Шастун отрывается от заметки и из вежливости прячет телефон в карман. — Антон, мы уже виделись, — щурится, смотрит ровно в профиль, который старательно каменеет, а ушки капюшона начинают дёргаться. Эх, Арс, палишься бессовестно. — Я помню, — вдруг фыркает и рассеянно поворачивает голову. — В смысле по признаку кто. — Кобра, — лифт плавно останавливается, оповещает сигналом. Арсений стоит, вперив удивлённый взгляд в него, и не двигается. Ищет, наверное, признаки, и Шастун помогает: стягивая с головы капюшон худи, открывает шею, со спокойно прижатыми к скулам характерными перепонками. Хмыкает тихо, снова безразлично отворачивается к дверям — вновь едут. — Не похож. Больше на ужа какого или удава, — Антон за один шаг встаёт рядом. — Спасибо, я долго над этим работал, — косится в ту сторону, хотя в дверце лифта и так отражается пренебрежительная гримаса собеседника. — Ты ядовитый. Какая выгода скрывать видовые достоинства? — на этот раз интерес стрекочет на согласных, и Шастун мягко ухмыляется. Первым был не Антон: не он завязал этот разговор, проявил интерес, а теперь смотрит немного сердито и молчаливо требует ответа. — Ядовитый, а не токсичный. Превосходство не скрыть, Арсений, — имя на язык ложится идеально и немного щекочет самый кончик. Почему-то змей не ожидает прямого обращения, и оттого после бегает взглядом в замешательстве. — Оно чувствуется на уровне инстинктов. Ты ведь поэтому спросил, кто я. Двери открываются: Арсений хочет тут же стартануть с места, но Антон ловко сжимает запястье и тянет обратно, выходит сам, по пути тыкая нужную кнопку. Через плечо оглядывается и стройно подмигивает, чтобы он задохнулся от наглости, что в железной коробке уже и не умещается.***
— Крутая презентация, — настраивает доску, щелкает мышкой, собирая загруженные файлы по очереди совещания. — Всю ночь пилил? — Так заметно? Арс немного уставший и в противовес взвинченный, наэлектризованный, томящийся. Шастун готов ставить деньги на то, что начальство выбрало в качестве представителя харизматичного аспида не просто так, — похвастаться перед новыми партнёрами. Он перечитывает заметки, которые вызубрил наизусть: видно по шевелящимся беззвучно губам. Строгая серая рубашка оттеняет яркость люминесцентной радужки, чёрная оправа очков придает лицу больше острых углов. На интуитивном уровне тянет смотреть, внимать хотя бы издалека редкому порождению мутаций, собравших сильные гены и обворожительную красоту в одно конкретное существо. И смотреть не просто, подглядывая украдкой, а занять стул в углу переговорной и долго наблюдать выступление, как документальный фильм по «Нэшнал Джиографик». Зря переживает, аналитика и правда хорошая, на том уровне, на котором может рассудить Антон. — Я удалил пару дублей. Не поворачивается. До начала буквально минут пять. Но шорох перевёрнутых страниц стихает и слышно напряжённый глоток. — Спасибо? — Да брось, — не скажет же, что специально просмотрел именно его очередь и почистил диск флешки. Заканчивает, когда отдел начинает потихоньку стекаться на места. Бегло судит о градусе внимания к ним, но больше положенного в сторону доски коллеги смотреть не собираются. Достаёт из кармана пачку конфет и двигает по столу. — Мамба?! — чуть резко шикает парень. — Думаешь, ты охуенно смешной? — Яд невкусный. Я обычно заедаю, — взглядом указывает на розовую пачку, которую действительно считает гениальным стечением каламбуров. Следит за реакцией, которая до сих пор больше похожа на раздражение, чем на благодарность. Мысленно переносит приколы про мягкость и маленьковость в конец списка, на время, когда инстинкты затмят показушную гордость. — У меня сладкий, — неохотно признаётся, отчего все сущее откликается неожиданным удовольствием. — Я предпочитаю воду или кофе. Встаёт ближе к компу, чтобы вывести демонстрацию на экран, и уже при всех обращается снова: — Не знаю, чего ты этим добиваешься, Шастун. Чтоб ты знал, выглядит глупо, — от участившегося сердцебиения у самого начинает горчить на языке. У Арсения сладкий яд. Антон не спрашивал, но рад подобрать очередную деталь пазла. Когда тот мизинцем якобы случайно проводит по ребру ладони, оглушительные феромоны накрывают волной и уносят прибиваться к другим берегам в бескрайнем океане восхищения. У Антона есть вполне конкретный план, которого он будет придерживаться.***
Антон долго и кропотливо подавлял хищническую вспыльчивость. Сначала долгими беседами с родителями, учителями и даже полицией, когда брызнул «случайно» в чувака с района и тот заработал ожог сетчатки. Душевный покой — то, что он в себе охраняет трепетно, как хрупкую розу под дорогущим стеклянным колпаком. И это не фигурально — годы сеансов с психотерапевтом нехило поджали бюджет, зато он без судимости и может занять руководящую должность без риска убить подчинённого в канун Нового года. — Ты опоздал! — рычит вдруг на пол-опенспейса, пока коллега ставит на стол картонный стаканчик. — Пробки, — кладёт следом крафтовый пакет. От упаковки за версту несёт выпечкой. — На полтора часа? Ты думаешь, я тупой, что ли? — поднимается с места и тычет пальцем в плечо Матвиенко, который спокоен как… уж, и самое ему место на сковородке. — Осталось пятнадцать минут прогнать систему, если к приходу айтишников ты не организуешь нам грёбаный часовой механизм, полетим отсюда в отдел кадров оба. Понял? — Шаст, а ты че такой заведённый? Хочешь булочку? — хоть бы глазом моргнул, червяк ебучий. — Матвиенко, блять, — шипит и дёргается схватить. Они на самом деле друзья, но такие себе — амбивалентные. Как-то сцепились ещё в первый день и пошло поехало: общие проекты, пьянки-гулянки, даже жили вместе на съёме первые полгода в Москве. Но всё никак не клеится его ответственность с врождённым, — да какое там! — вписанным в гены намертво, похуизмом. — Да плевать на эту систему. Они всё равно будут доделывать по сырому, — бодро рассуждает друг, приноровившись свободной рукой в джеме размахивать на манер поэта. Обычно всплеск гормона можно отследить, идентифицировать до того, как он проявится внешними признаками. Антон делит бедствие на три стадии: раздражитель — полемика — пиздец. На первой палкой тыкают в мешочки с ядом, его дразнят так, будто поголовно все в защитных костюмах. До второй подкипает редко, но метко: сердце начинает биться быстрее, клыки щекочут дёсны, а в горле спирает дыхание. С возрастом, чуть ближе к здоровому принятию своей природы, ещё прибавляется сигнализация о скорой сделке с совестью. А вот предохранители искрят сейчас. Капюшон глухо распахивается, и клыки вылезают наружу, утягивая за собой грозное шипение из глубины груди. Серёжа удивлённо замирает, уставившись в поплывший вширь зрачок. Но Антон ловит себя уже на краю незапланированной атаки, отворачивается и ладонью снимает тёмную пелену, накрывшую резко, как в омут. — Нихуя себе, — протяжно хмыкает Матвиенко. Не то чтобы напуган, но салютует стаканчиком в честь демонстрации силы. Антона больше волнуют взгляды, которые начинают настигать его со всех уголков офиса. Смущения нет — он всё-таки кобра. Да и мало кто природы шугается так же, как и он своей. И всё же стук по клавишам на пару мгновений прекращается, растягивая акт порицания ещё на какое-то время. Следующая половина утра проходит в саморефлексии. Арсений в общей кухне на него украдкой поглядывает, размешивая уже четвёртую ложку сахара. Наверное, задумал устроить себе сахарную кому от слуха о том, что в офисе появился маньяк пострашнее мамбы. В определённый момент с ним даже говорить не хочется, Шастун вытаскивает из холодильника минералку и в знак приветствия коротко кивает. — Хей, — Арсений снова делает первый шаг, так-то Антонова очередь. — Как дела? — А то ты не знаешь, — хочет усмехнуться, а выходит островато. Только голубой взгляд на него всё такой же заискивающий, будто азартом взбудораженный. Приходится уйти, чтобы не похерить достоинство хотя бы перед ним. В кармане пальцами сминает фантик и закидывает в рот конфету. Новый год ещё никогда не был лёгким. В конце рабочего дня план снова скрипит и функционирует, на Шастовом настроении вообще удивительно, что появилось желание. Терпеливо ждёт, когда Арсений выскочит из офиса. Не подходит сразу, потому что день и так не задался с самого утра, а тут ещё его любимый аспид, брошенный совсем без внимания. — Подкинуть? — краем глаза улавливает приложение такси на экране смартфона. Антон никого не возит и предпочитает машиной перед коллегами не светить, чтобы в конце концов не остаться трезвым водителем однажды. Да и тачка у него не среднестатистическая, так уж вышло. — А ты на колёсах? Мне бы до серой ветки, — щурится от слепящих в глаза фонарей, но упрямо задирает голову и смотрит в лицо. Шастун только усмехается, кивает к парковке. Скромность тебе не к лицу, Арс. — Ты, типа, по тачкам угораешь? — невзначай спрашивает, стягивая с головы шапку и оттягивая себя от снега. Хочется узнать, впечатлён ли габаритами, и услышать, возможно, шутку про большой чёрный джип и маленький член. — Угораю по чувству, когда башка не чертит о потолок. Просто фантастика. Возможно, Арсений немного в шоке. Снова наткнувшись на грубость, лупит во все глаза и задумчиво поджимает губы. — Куда держим путь? — на подставке вяло тапает в навигаторе адресную строку и делает жест, мол, «набери сам». — Ток пальцами, у меня микрофон хуёвит в последнее время. — Метро недалеко, — мяукает Арсений с пассажирского, на что Антон закатывает глаза. — Ну хватит из себя нищенку строить, я ж знаю, что тебя Матвиенко и в снег, и в дождь, и в знойный день, — ещё раз нажимает на сенсор, чтобы не потух, и на этот раз зелёным взглядом колет в сторону. — Подвозит, — бубнит, снимая с подставки телефон. — Чего? — Он не трахает меня, а подвозит, Шастун, — недовольно подчёркивает Арсений и ставит мобильник обратно на панель. А ехать всего ничего, может, и адрес неправильный. Всё-таки они едва ли знакомы. Атмосфера неуютная. Повадки кричат за парой таскаться хвостом, а он вот так только умеет — добровольно-принудительно, оказывается. Арсений утыкается в окно, подкрутив для себя убийственную печку и влажность. Пока стоят на светофорах, Антон его украдкой разглядывает, примеряя картинки пепельных ползучих, греющих чешуйчатые длинные тела на каменюках. Подходит. Особенно красиво утончённые черты выделяются под мерцающими дорожными огнями. — У меня клыки режутся, — тихо и без особого энтузиазма признаётся. И Арсений тут же реагирует. Антон наоборот изображает, что слева кто-то жмёт — там отбойник, — видит себя же в зеркале заднего вида. — М-м, решил похвастаться обновками? — старается сгладить накал неудачной шуткой, но Антон только недовольно фыркает, в тысячный раз почёсывая нёбо кончиком языка. — Я хотел прояснить, почему не в настроении. — Думаешь, что мне интересно? — Ну вдруг, — двигает плечом и облокачивается локтем о бардачок, устроившись поудобнее на долгом светофоре. Арсений больше не комментирует, но заметно расслабляется. Пальцами начинает перебирать складки на куртке, а потом подкручивает радио. Ясно, сегодня они точно не собеседники. И только на парковке, держась за ручку двери, Арсений одёргивает себя. — А покажи, — нежданно перегибается через бардачок и заглядывает прямо в охуевшее лицо. — У тебя самосохранение проебалось? — Я же не кусать прошу. Хочу тебя познать, Шастун, — ласково мурчит. И с чего бы ему вдруг становиться покладистым? — Своих, что ли, нет, — всё ещё упрямится. Всё равно языком проводит по зудящим местам, открывая ядовитые клыки. Чисто рефлекторно сокращаются и перепонки на шее, упираясь в ворот куртки. Арсений сразу не лезет — умный какой, может же, когда хочет, — дожидается позволительного взгляда из-под опущенных ресниц и только тогда тыкается прямо нос к носу. Вдыхает резко и шумно. Антон тысячу раз видел в зеркале, но Арсений будто никогда не менял клыки. Вместо двух наточенных лезвий сзади проступает ещё пара, принося жуткий дискомфорт и устрашающий во сто крат эффект на зрителя. Холодок от его дыхания ощущается на влажных губах, интуитивно Антон слизывает капельку яда с самого кончика. Арсений загипнотизированно наблюдает, во рту у себя повторяет движение. — Я раньше не встречал аспидов. Ещё и таких благородных, клыкастых, как истинная смерть. Даже завидно, — говорит и чертит невесомо носом по колючей щеке. — Это ты феромоны свои не чуешь, — зачем-то выпаливает в припадке нездоровых комплиментов. — А ты… чуешь? — хлопает глазами, не понимая ещё, что ступил на скользкую дорожку. — Да, — проглатывает гадкую горечь, смотрит прямо, честно и бесстыдно. — Понятия не имею, что это за игра на повадках, — мягко гладит по щеке, раз уж мамба первая выказала расположение. — Твой запах порабощает волю, обостряет инстинкты. В моменты наедине, такие как сейчас, я готов обратиться ползучим гадом, чтобы провести жизнь у твоих ног.***
Иногда думается, что резкие необдуманные признания — это проблема завтрашнего тебя. Сегодняшний Антон хочет удавиться, вспоминая потерянный голубой взгляд и скомканное прощание. Не жалеет, но хотел бы быть аккуратнее во всём, что касается чёрной мамбы. И упорно не встаёт с места, чтобы случайно не пересечься с ним на кухне или в общем пространстве, потому что ещё не придумал, как себя реабилитировать, какими словами снова объясниться, чтобы показать намерения не захватить штурмом, не принудить к опасной близости, а открыться и лишь показать себя. И всё равно замечает мельтешащего Арсения на этаже, меж столами, в компании начальства. К концу дня ведётся желанию делать свою пару счастливой: позаботиться, если вдруг вчерашний разговор изводит его так же, как и Антона. И выбирает из импровизированного списка самый примитивный вариант: накормить. Сытый аспид — его шанс подступиться ближе, влюблённый аспид — вообще не хищник. Антон думает об этом, когда глупо тормозит напротив главного стола в отделе продаж. Арсений на работе обычно строг и сосредоточен. Не хотелось бы со своего места «на ковре» отчитываться по делам, Антону коллег немного жаль. — Привет, — хрипит, одной рукой перехватывая тарелку с пиццей покрепче, гляди выскользнет. Арсений отрывается от компа, мгновенно фигуру кобры узнаёт и нежданно расплывается в улыбке. Нежной — такой он улыбался вчера в машине, пока рассматривал клыки. — Привет, — не встаёт, очевидно занятый делом, но освещает Шастуна вниманием с ног до головы. — Что делаешь? — вряд ли Антон поймёт ответ дословно. — Выбираю красный, — скорее не поймёт совсем. Молчат пару мгновений. Антон не может догадаться, отшил его аспид или же нет, а Арсений заворожённо чертит на нём какие-то узоры. Потом только, спохватившись, дёргает головой и двигает соседний стул к себе. — Садись, нужна твоя помощь, — рукой отмахивается в ту сторону, где теперь есть место для Антона. Стучит по клавиатуре, что-то подготавливает к моменту, когда кобра приземляется рядом, и ненавязчиво двигает тарелку по столу. — Мне? Я бы и кролика целиком проглотил, не успел пообедать представляешь, — болтливость престранная, принятый жест, утробное мычание от вкуса, прикрытые дрожащие веки. Украдкой думается, что всё это — хороший сюжет для порно. — Помочь выбрать красный? — на всякий случай уточняет Антон, чтобы отодрать себя от зрелища подвижных под кожей желваков. — Смотри, — лёгким движением Арс разблокирует монитор и обводит дизайны в трёх разных сочетаниях. — Сегодня отдали на одобрение, — интонацию не понять. Ясно только то, что это дело Арсению не по должности. — И как? — Ты мне скажи, — Антон бросает взгляд в сторону, откуда внимательно смотрит мамба. Складывает руки на груди и, видно, хочет получить одобрение своих правок или же кинуться в ожесточённый спор. Интересно, что доставит ему больше удовольствия? — Думаю, что оттенок тут погоду не сделает. — Я его утвердил, — бросает, чтобы подстегнуть предвзятость. — Поздравляю, можешь теперь вместе с фоном залить, всё равно дизайн никакущий, — Антон хмыкает и вертит головой. Арсений хотел получить свежий взгляд, а вляпался в полную переделку. Доволен? Убирает палитру, чтобы не рябила в глазах. — Он не модный, не стильный, не клёвый, не прикольный. Этим шрифтом можно печатать определение слова «Посредственность» в словаре. — Ты всегда говоришь то, что думаешь, или только мне везёт на неприятную правду? — тонкий кончик языка проходит по губам, снимая капельки соуса. На угрозу не похоже, но и на флирт не тянет. Кажется, Арсений имеет в виду не шаблон проекта. — Это проблема? — всё смотрит и смотрит, не отвечает. Будто и так знал, что шаблону не жить. И грамотно использовал возможность, чтобы завлечь кобру в ловушку. Упершись головой в спинку кресла, медленно моргает, и Антон принюхивается скорее интуитивно, чем намеренно. — Для тебя, — через пару минут в непонятном ожидании вздыхает и потягивается, подхватывая ещё кусок пиццы. — Аспидов по носу тоже щёлкают, не думай, что имеешь привилегию. — Мои вчерашние слова ни к чему тебя не обязывают, — не Антон устал шифроваться, ему кажется, что Арсений сам запутался в хитросплетении этого разговора. Кресло поскрипывает обивкой, когда он поворачивается и смотрит прямо. Пока прикосновения для них новый опыт, Арсений изворачивается так, чтобы прижаться коленом к его ноге. — Мне двадцать семь, Антон. Если бы меня обязывали все обещания высокой и вечной, я бы сошёл с ума, — грубовато шикает. Ох, так Антона настиг разговор вовсе не о чувствах, а вежливый отказ продолжить ухаживания! — Справедливости ради, я ничего не обещаю, — не теряется. Ногой подталкивает колено, напоминая, что не он один тут течёт по одному конкретному аспиду. — Но мы оба знаем, к чему всё идёт. — Несложная логическая цепочка. — Простая, как таблица умножения, — раздосадованный, Арсений усмехается и трёт глаза, от волнения начинает постоянно шевелиться и что-то делать. — Я уже говорил, что раньше не встречал ядовитых. И тем более не вступал в связь. — У меня есть опыт, — бога ради, они что на суде? Антону нужен адвокат? К чему продолжать рассуждения, если только не дать шанс им попробовать? — Опыт чего именно: убийства по неосторожности? Не похоже, что ты состоишь в крепких отношениях, — фыркает Арсений, отчего Антон болюче морщится. Последняя его любовь была настоящей и сильной, как и каждая предыдущая, коих по пальцам пересчитать. С чего вдруг он решил, что может рассуждать о бывших Антона такими выражениями, — вопрос. — Слушай, я имел в виду… — Неважно, — Шастун отстраняется, звучно захлопывает дверцы души, чтобы мамба не смела и в замочную скважину подглядеть, как там всё устроено. Встаёт, прячет руки в карманы, но Арсений хватает за запястье. — Стой, Шаст… — хмурится и сжимает губы. Антон бегло лишь обращает внимание на его растерянность, а потом отворачивается к окнам. Там уже закат. Офис в тени многоэтажек не попадает под розовые с переливом лучи, но отражениями по длинной цепочке те всё же пробираются и льются медом по подоконнику. — Бояться нормально, — хрипло говорит, чувствуя слабеющий захват на своей руке. — Страхов полно, у всех разные. Но мне кажется, что однажды надо начать от них избавляться, иначе они отберут половину жизни. Думаешь, я не осознаю, что смертельно опасен? — опускает серьёзный взгляд на лицо притихшего аспида. — Я могу выглядеть кем угодно и оставаться при этом коброй. Признак не делает меня хуже или лучше остальных, менее достойным любви особенно. И тебя не делает. Мягко снимает с себя прикосновение и шагает, медленно обходя стол. — Я могу быть настойчивым, Арс, когда знаю, чего хочу. А в отношении нас, сам сказал, до боли очевиден, — жмёт плечом, всё ещё избегая взгляда голодного с помойки котёнка. — Подумай, наверное, чего хочешь ты. Уходит, оставляя за собой тишину. Так удивителен и прекрасен мир животных: там им не пришлось бы озвучивать неприятную правду, сомневаться, делиться переживаниями и мыслями о заигравшихся инстинктах. Антон никого не убивал и тоже до дрожи боится причинить вред голубоглазому аспиду, вот только он готов биться с природой. И время покажет, встанут ли они плечом к плечу на этой войне.***
Ген проявляется по-разному, как и змеиные признаки. У кого-то и вовсе внешне — такой себе человек с редким надсадным шипением. Но Антону совершенно точно достанется потрясающий чистокровный змей. Губы невольно трогает ухмылка. Вспоминает, выискивая его извивающийся в танце силуэт, что люди когда-то были красивы и искусны, что бог сотворил их по подобию своему раньше. Если всё это вожделенное безобразие — жестокая кара, то Антон вполне понимает прародителей и готов чинить грех, чтобы никогда этот лик не предать. Он так-то и не сильно религиозный, но демоном себя немного чувствует, сглатывая натёкший с клыков яд. Арсений мог бы застегнуться повыше на пару пуговиц: мелькает голой кожей совершенно бесстыдно и отчасти Шастуну напоказ. У них почти нет волос. Арсений нагой от самых кончиков ресниц до пят, и только смоляные локоны, ровные округлые брови и россыпь ресниц оттеняют бледную кожу. Зато Антона природа растительностью не обделила: настырно с пубертата пробивается щетина, а на теле разбегается тонкими светлыми волосками. Под челюстью перепонки капюшона, длинный раздвоенный язык, которым можно коснуться кадыка, что Арсений демонстрирует на потеху публике. А поворачивается в его, Шастуна, угол, чтобы проверить, — смотрит. Вертикальные зрачки в темноте расширяются, и люминесцентная радужка поблëскивает в лучах стробоскопа. Пора заканчивать. Уже стоя перед кроватью в квартире Арсения, Антон думает, что сейчас предстоит. Очевидно, мамба захочет борьбы за доминирование. А Антона фантазии так услужливо подкладывают изящное точёное тело вниз. Будет бойня и не самая приятная, зато возможность сделать навстречу следующий доверительный шаг сводит с ума. В полумраке режет взглядом. Антон ждёт первого выпада, но Арсений мастерски дразнит. Так и хочется душно предостеречь: «С едой не играют». — Без поцелуев и зубов, — на остатках трезвости тянется договориться о простейших правилах безопасности. На секунду оппонент прикрывает глазища. Неужели жалеет, что им с ходу не впиться в губы? У ядовитых всё намного сложнее, дольше и, если уж совсем честно, сокровеннее. Их контакт, как хорошее вино, будет зреть до апогея, чтобы потом от малейшего импульса сносило крышу. Начинают, обнажая змеиные признаки. Красуются перед друг другом: клыками, сияющими хищными взглядами, широко раскрытым капюшоном и его плавными откатами. В Арсении плотоядного очарования намного больше, его особь мамбы сильнее на уровне самой природы. Он шипит, стоя близко, и видно, как длинный язык ныряет с перегибом вниз и дрожит кончиком, — у Антона струны души дрожат, преданно поклоняясь. Первое движение в дёгте мыслей неожиданное: Арсений руку ловит, а голову отдёрнуть не успевает. Тот кончиком носа мажет по щеке, притираясь лицом к лицу. Антон улавливает интуитивно. Ладонь, которая тянулась обвить и притянуть за пояс, закидывает себе на плечо и так же слабо проводит носом о нос, возвращая ласку. Ощущается дурманяще правильно. С высоты Антонова роста даже глупо как-то предполагать, что Арсений может его подчинить. Но мамба не сдаётся, вплетает пальцы в копну кудрей и больно нагибает ниже, к себе, к шее, что похоже на доверительный жест, но, носом прямо там, и ноги напрочь подкашиваются в желании заполучить запретный укус. Знает, дьявол, как кобру ведёт даже от запаха одного, взгляда брошенного в место, где вязка спровоцирует впиться и не отпускать. Приходится дёрнуться в сторону. Зашипеть и слабо толкнуться лбом, чтобы убрал. Пьяная усмешка царапает гордость. Пробуждённые инстинкты обостряют органы чувств. В темноте всё становится на порядок чётче, реакции быстрее. Пока мамба упивается маленькой победой, Антон в одно движение подбивает ногу в колене и валит на кровать. Не даёт времени сориентироваться, упирается ногой в матрас, а ладонью зажимает горло, сдавливая прямо поверх перепонок, сверкает клыками. Глядя сверху вниз в позе абсолютного главенства обнажает все кобровые достоинства. Хотя и знает, что Арсению больно, — сжимающиеся на запястье пальцы тому подтверждение. Позже он извинится, после пообещает прикасаться исключительно уважительно, трепетно, покажет те же чувства, что испытывает к этому змею. Но только после боя. Пальцы горячо отцепляются от вытянутой шеи и чертят вниз по трахее дорожку к краю футболки. Подцепляет, двигает, носом тыкается в ложбинку меж ключиц. И всё резко переворачивается. В клубке из рук и ног ему больно прилетает в челюсть. Грудь вдавливает чужим весом, бёдра Арсений насильно толкает в стороны и стояком припечатывает к кровати. Антон не успевает вздохнуть, стон рвёт связки. Обидно до горящих щёк и кончиков ушей, но он скулит и стрекочет, как в последний раз, привыкая к череде стройных сильных толчков внизу. Руками елозит по холодному покрывалу: ухватиться не за что, остаётся только сжать в кулаке ткань и упрямо задрать голову, чтобы не видеть довольного клыкастого оскала. В одежде уже жарко. На мгновение Антон пробует расслабиться и тут же взбрыкнуть ногами, пока Арс не садится верхом, зажимая крепче, задницей к паху туже. Антон самонадеянно толкается наверх, имитируя фрикцию и улавливает, как мамба щетинится. Предостерегает. Давит своей лютой внешностью, призывая успокоиться. И в момент, когда распахивается капюшон, Антон залезает большими пальцами внутрь, под перепонки к нежной бархатной коже. Арсений пугается. Замирает, застигнутый врасплох. И широко раскрывает глаза: у него зрачок плывёт и пульсирует, тонкой нитью прорезая блюдца голубой радужки. Так столбенеют: кобра, придавленная сверху, мамба в шаге от позорной капитуляции. Шипит снова. Капюшон закрывается, вдавливая подушечки глубже в щёлку. — Я тебе шею прокушу — мало не покажется, — рычит Арсений, вытягиваясь повыше от сладкого прикосновения. Сквозь кончики пальцев вибрация связок пробегает током по всему телу. Может. И Антон этого немного боится, когда находит в себе, полном инстинктов, помноженных на животное вожделение, смелость начать чувствительные местечки стимулировать. Сначала неуверенно, по кругу, почти не двигает с одной точки, да и это невозможно — сдавил до самой костяшки и держит, упрямец. Давит чуть сильнее, массирует, отвоёвывая больше не угрозы, а надсадные стоны. Арс над ним весь извивается, гнётся, вертится, воруя больше. У него с клыков капает прямо на одежду. Глаза закрыты, преступное наслаждение пробирает глубоко, и Арсений задушевно стрекочет и ластится ближе. — Арс, — с придыханием зовёт, — посмотри на меня. Упрямится, елозит и руками цепляется, сжимая тёмную ткань футболки в пальцах. И вертит головой, провоцируя ещё больше мучений для себя. Антон подкидывается, напрягая пресс, и сваливает с себя ослабевшего на кровать. Грубо разворачивает лицом в матрас и на этот раз намертво зажимает собой: одной рукой в волосах, другой — обездвиживает. — Ретивый, чёрт тебя бери, — шикает в самое ухо, под пробирающее мурашками рычание. — Тихо, тихо. Не шипи, достаточно. Арсений нечленораздельно бурчит, выгибаясь, Антон руку перекладывает с волос на шею. Там пульсирует жила, её ровный стук ощущается в ладони. Кажется, Арсений сам весь пульсирует: вздохами, температурой, слаженными изящными прогибами. Или это от возбуждения перемыкает ночной аппарат и включается голая чуйка? После боя он имеет право первобытно взять силой. Кажется, будто Арсений к этому абсолютно готов: принять поражение, отдать себя и получить взамен всю ту нежность, что Антон трепетно вынашивает не первую неделю. — Я не буду тебя вязать, Арс, не сейчас. Мне ещё пожить хочется, — против слов ложится грудью на спину и нежно лицом потирается о выступающие позвонки. Специально лезет рукой под толстовку, чтобы обозначить будущие намерения, и задирает ткань до самых лопаток. Арсения жизненно важно почувствовать сейчас, может, не губами, но голым телом, потому что иначе оба сгорят, а шанс укрепить связь терять нельзя ни в коем случае. Потому стягивает с себя футболку, расслабляет захват, соскальзывая вниз, носом и щекой ведёт вдоль ряда позвонков и выдыхает над ямочкам у кромки брюк. Как же хочется вылизать этот путь, кто бы знал. Хотя Арсений знает и продолжает постанывать и стрекотать от каждого движения. Мамба до самого конца нежностей противится, не принимает ни одного жеста расположения. Крутится вечно, чтобы отстраниться, но тихо выпускает вздохи, когда на грани удовольствия чувствует заполошно бьющееся в спину кобровое сердце.***
Они глубоко в периоде ухаживаний. Для двух ядовитых видов, неустанно и пылко любящих друг друга, это частое явление. Эволюция штука интересная, если поразмыслить. Особенно, когда та встречается с современностью: инстинкты уступают место научно-доказательной медицине, а борьба за превосходство — видовому равенству. Будучи смертельно ядовитым порождением системы, Антон всё равно считает себя чуть опаснее нетоксичной особи с ножом в кармане. И всё равно на первое свидание Антон приглашает Арсения не в ресторан, не к себе домой нежиться и готовить ужин, не в парк, — они оба видели голубей, — а в консультационный центр. В клинику, да. Неловко лишь отчасти. Мама всегда учила заботиться о безопасности тех, с кем он близок: от друзей в раннем детстве до партнёров, о них пришлось заговорить в средней школе. Антон — королевская кобра, а его ненаглядная пара ещё более страшная тварь. И хоть в рогатку скрутись, но неправильный шаг в сторону скорее всего их убьёт. А умереть от яда друг друга как Ромео и Джульетта, взявшись за руки, не входит в список его планов на будущее. В приёмной удобные кожаные кресла — от нервов на них не сидится. Приходится измерить шагами всё здание вдоль и поперек, только после найти себе место у нужного кабинета, привалившись к стене. Арсений появляется в конце коридора подобно урагану. В своём длинном модном плаще крутится, вышагивает ботинками по хлоркой вымытой плитке и ослепительно улыбается всем редким посетителям вместе с врачами. Перед глазами плывёт, скулы немного сводит от счастья снова быть рядом: на волне взаимной симпатии начинают шалить и гормоны, провоцируя на фальстарт брачных игр. Арсению достаточно просто встать напротив, чтобы все переживания насчёт будущего приёма лопнули и разлетелись порхать бабочками в груди. — Это тебе, — вместо поцелуя легонько мажет носом о колючую щёку. Антон принимает подарок. Бережно из холодных пальцев вытягивает ампулу с золотисто-зелёной жидкостью и внезапно сильно смущается. Сложно представить, что более явно намекает на скорую близость, чем целый сосуд ядовитого секрета. — Какая звенящая пошлость, Арс, — у него в заднем кармане тоже ампула для Арсения, со своим собственным ядом. — Расскажешь, что ты с собой делал, чтобы набрать его для меня? — бросает и, зеркаля жест, трётся носом о лицо. Ответа не получает: раскрепощённый Арсений стесняется даже слово молвить о том, как извивался, наверняка на подушках, нагой и потный от нескольких часов греховного самоудовлетворения. Антон смотрит в глаза, выискивая там стыд за то, что текущий яд он не сглатывал, а стонал, вгрызаясь в помпу, чтобы позже выдавить содержимое и вручить подарок в знак особой привязанности, свидетельством о том, что думал, фантазировал и прямо сейчас сильно хочет исполнения. Против своих мыслей оглаживает бока по вязаному свитеру и мягко дёргает бахрому стилёвых дырок. Не глядя всовывает в руки свою ампулу, Арсений голодно воет. Не рассчитывал попасть в собственную же ловушку, а теперь, украдкой разглядывая кристально прозрачный кобровый яд Антона, нетерпеливо жмётся ближе к рукам. Коварный ровно настолько, насколько и очаровательный, словно пройдёт секунда и застрекочет нежно в ухо. — Я хотел сказать, что готов ждать вечность, если на краю времени и пространства мы всё ещё будем вместе. От этих слов происходящее далее закручивается калейдоскопом самых приятных эмоций и совместных впечатлений. Они беседуют с врачом, подробно и честно пересказывают предыдущие связи с другими видами, вместе сдают анализы и получают облегчающее благословение начать готовиться к спариванию. Задней мыслью Антон знал, что их видовая схожесть сыграет на руку в вопросе устойчивости к токсинам друг друга. Но, несмотря на это, на душе светло, когда результаты показывают хорошую совместимость. К самому концу им предлагают показать все тонкости процедуры, и Антон был бы очень признателен. Его действительно нужно проинформировать, как можно безопасно для пары отпустить себя на волне инстинкта. Арсений сидит на кушетке только в белье, спокойно качает ногой и мягко ухмыляется, чтобы успокоить и вселить свою уверенность в кобру. Внутренности будто перекручивает от предвкушения и страха. Девушка в цветном комплекте плотно натягивает перчатки и доброжелательно улыбается, предварительно консультируя обо всём, что будет происходить. Зелёные глаза обводят престранный узор на хирургическом комплекте, бегут по открытой шее со скромной цепочкой украшения, и Антон немного успокаивается, убеждаясь в процессе, что о них позаботятся. Она чуткая, тактичная, хоть и говорит о процессах до безумия интимных. Мамбу предупреждает о возможных неприятных ощущениях и только после касается аккуратно плеча. Антона дёргает. Странно, почему врач не боится двух кровожадных аспидов в пучине ухаживаний. Ладно Антон в своём уме, Арсений полностью расслаблен, но не помешало бы сюда ещё парочку охранников, дабы невзначай милую девушку не покалечил какой-нибудь другой ползучий. — Можете пощупать, — Антон не уверен, что готов променять роль наблюдателя на деятельность субъекта. Арсений открывает один глаз и ухмыляется нерешительным шагам в свою сторону, как будто не он здесь голый под кропотливым изучением. — Железа находится для вас справа, немного выше сгиба плеча, — его руку на прохладной коже направляют и дают почувствовать характерное уплотнение. В других обстоятельствах его расщепит на молекулы, особенно в момент укуса. А сейчас исключительно на мотивации исследователя Антон старается запомнить расположение до доли сантиметра. — Арс, нормально? — настороженно зовёт пару, ведь под пальцами не объект бездушный, а вполне дышащий и родной. — Прекрасно, — глаза по-прежнему держит закрытыми, голову поднимает только по указке, но крутить себя позволяет и даже укладывается на спину, открывая внутреннюю часть бедра. Антон на выходе выпишет себе награду за благородство и доблесть, если прямо сейчас не затопит слюной пол. — Вот здесь, — не притрагиваясь, девушка обводит участок бледной гладкой кожи, и та заметно покрывается мурашками, — будет больно, но яд попадёт в сердце значительно быстрее. Постарайтесь воспользоваться этим не раньше, чем через месяц приёма яда орально. — А если раньше? — допытывается Антон, что Арсения даже веселит. Он выдыхает и ладошкой закрывает чувствительное место, словно даже взгляд туда тактильно ощутим. — Летальных исходов на моей практике не было. Но если вы беспокоитесь о самоконтроле, мы можем предложить подавители, — Антон внимательно слушает врача, мамбу приобнимает за плечи, позволяя уткнуться в мягкую толстовку на животе. — С самоконтролем порядок. Правда, что иммунитет выработается так скоро? — глупых вопросов врачам не бывает: этому научил жизненный опыт. И девушка нисколько не удивляется, снимает маску и записывает в планшет результаты. — Все химические реакции проходят в течение трёх недель, четвёртая — инкубационный период. Но основная работа всегда лежит на эмоциональной и физической привязанности к паре. Никакие процедуры не предотвратят смерть, если вы зададитесь целью именно убить, — чеканит посредственные для себя факты, пишет равнодушно. А вот кобре просто душно от перспектив. — Посвятите ухаживания вашей связи, тогда иммунитет к токсину полностью обезопасит жидкостные константы. После ухода врача Антон впервые Арсения целует. Поднимает к себе, обхватывая ладонями лицо, сухо прижимается к губам в детском, бесстрастном чмоке. Когда они оба выдыхают, познав наконец сладость людской ласки, понимают, что это стоит всего. Перед приездом сюда надо было хотя бы вспомнить, каково ухаживать за кем-то. Для Шастуна эта романтика была преступно давно, и сейчас колени подгибаются от голоса, которым Арсений шепчет интимные признания. Говорят, что змеи любят всего один раз в жизни, — это миф, созданный исключительно для идеальных вселенных. Но в этот раз, с Арсением, всё станет особенным — оно уже особенное.***
— Антон? Не глядя нащупывает на столе кисть и целует костяшки. Арсений внимание разделяет, проводя кончиками пальцев по щеке. Ждёт, знает, что Антон не может завершить сеанс сиюминутно и только облокачивается бёдрами о стол. Антон бегает глазами по монитору, щёлкает мышкой и медленно стягивает наушники. Арсений в маске. Стоит бросить один взгляд, чтобы заметить: на лице только мерцающие звёзды-радужки, а остальная часть плотно покрыта хлопком. Хмурится, идей, где они могли в последнее время простудиться, в голову никак не лезет. Да и не вовремя это жутко — у них спаривание на носу. Антон ждёт этого дня больше, чем свой день рождения. — Заболел? — наконец отъезжает из-за стола и обратно подхватывает к себе ладонь. Арсений щурится в улыбке, по морщинкам заметно и чувствуется на их уровне связи уже крайне чутко — рад видеть. — Нет, — качает головой, а взгляд отводит в сторону. Игра на паузе, правки загружаются, Антон продолжает смотреть и медленно гладить запястье над плотной манжетой голубой рубашки. — Мы можем перенести с субботы нашу встречу на сегодня, — неуверенно начинает Арсений и чуть дёргает зажатой в плен рукой, которую Антон принимается вновь небрежно обводить губами. Грубоватая от мороза и совсем чуть-чуть покрасневшая. Перчатки ведь для слабаков. — Пожалуйста? Шастун знает, что была бы у того возможность, тёр бы и заламывал длинные тонкие пальцы до хруста. А так просто немного трясётся и ёрзает задницей на краю стола. — Можем, конечно. Я буду рад понежиться с тобой так скоро. Но в офис придётся вставать и ехать рано, уверен? — Я начинаю облезать. Антона будто выдёргивает из сна задушенный, быстрый ропот. Пальцы, которые успели уже переплестись в замок, нервно сжимаются. — И?.. Они всё-таки от ползучих — все линяют. Антон сам шелушится так, будто перебрал с кислотным пилингом. Это нестрашно. Пройтись пару раз скрабом, помазать кремушком и снова как у младенца. Арсений беспокоится о своей внешности сильнее, что и очень ценится: красив он, как дьявол. Возможно, в Арсении доминирующий змеиный ген просто играет иначе. — Так ты не хочешь, чтобы я был рядом во время линьки? — Антон встаёт и заглядывает прямо в лицо. — Арс, я не знаю, насколько этот процесс личный, — у меня по-другому. Могу лишь просить разрешения о тебе позаботиться, — шипит с мягкой улыбкой. Чего Арсений только сильнее пугается. Во дурак, просто поразительно. Они тут третий месяц уже методично обхаживают друг друга, бросают курить для благородной сцепки, а Арс стесняется природных неровностей, которым от силы два дня срок. — Нет, это жутко, — бубнит, глядя в пустоту за его плечом, а потом зажмуривается. Снова вертит головой. — Я пойму, если ты занят. Сейчас с полугодовой все зашиваются, но чую, не смогу так долго совсем без тебя. — Ты всегда приоритет, конфетка. К тебе или ко мне? Безумно сильно хочется отодвинуть маску, ведь там приплюснутый кончик носа уже немного слез. И чмокнуть прямо в розовый островок. Потому Антон тянет за низ, но Арсений жёстко протестует, ужом уворачивается и поправляет всё как было, даже немного выше, до самого края голубых глаз. Антон целует в губы через плотную ткань маски и любовно большими пальцами потирает ушки капюшона. Арсений от такого всегда плавится и тихо-тихо стрекочет. Дома ласковыми уговорами удаётся раздеть, непроницаемой любовью дать взятку комплексам отступить. Предположительная «катастрофа» на кончике носа оказывается просто бледной, даже не потемневшей рябью. Слезать начнёт только через пару дней, а сейчас необычное тактильное ощущение от грубоватого участка даже умиляет. Ближе к вечеру они ложатся в кровать сытые и утомлённые, переплетаются крепко телами и целомудренно гладят всё, до чего могут дотянуться. Антон шепчет комплименты, ведёт ребром ладони вниз по спине, подталкивая прогнуться и открыться шире, прижаться теснее. Арсений самозабвенно вдыхает запах у кобровой железы и лижет там своим длинным раздвоенным языком, как будто в силах почувствовать вкус не только кожи, но и любимого горького яда. Проникновение, может, и желанный до умопомрачения финиш, но самое приятное — контакт, который можно отдать и без сцепки. Антон впитывает ощущения, как губка. Тянет наверх, вплетая пальцы в короткие тёмные волосы, открывает рот, чтобы пустить ещё глубже и насытить голодного аспида собой. Языком проводит по верхнему ряду зубов, скользит глубже и давит кончиком на упругий мешочек в лоне нёба. Под глубокий стон на губы капает, и становится сладко. И так спокойно, безопасно, долгожданно. В голове от токсина мутнеет, пьяно кружит чувство абсолютного единения. Будь его воля, распахнул бы грудную клетку, чтобы затолкать чёрную мамбу в самое нутро и никогда не отпускать.***
Арсений просил ни в коем случае не приезжать. Заголовки ссылок в каждом браузере предостерегали, заставляли отступить. На линии консультации поехавший крышей Антон услышал тот же приказ — не лезть к линяющему аспиду. Весы с аргументами «за» и «против» безапелляционно кренились в очевидном направлении. На третий день неслыханным усилием воли были сделаны выводы и выстроены личные границы. Антон не маньяк, он взрослый и сознательный змей, который не собирается «причинять заботу». Потому закапывает все свои хотелки в цветочных горшках офиса, а самого себя в работе, предоставляя паре пространство, такое необходимое в уязвимый период. И всё равно отмеряет время редкими сообщениями в чате. Когда Арсений звонит, взгляд в монитор теряет фокус. Он быстро переключает наушники к телефону и слышит объёмно тяжёлый выдох. — Арс? — молчание на том конце провода, а потом вялая возня. Динамик шуршит, скрипит, Арсений утробно стрекочет в ответ. — Как ты, конфетка? — Тяжело, — пальцы постукивают быстро по столу. В голове Антона вместе с хриплым измождённым голосом уже план побега с рабочего места. — Хочешь поговорить об этом? — в ответ отрицательно мычит и снова стихает. Сердце грохочет в висках, страх и волнение сжимают горло. Отвратительная беспомощность щёлкает кандалами и приковывает к месту. — Ну чего ты, промурчи что-нибудь. Отодвигается на кресле и крутит головой: в полуночном спейсе почти никого, только за самым крайним столом группа креативщиков что-то увлечённо изобретает. В наушниках вздох рассыпает мурашки по телу. Глоток слюны с привкусом яда, а потом… обессиленный стон. Такой ошеломительный, что ручка падает на пол и катится под стол. Антон замирает, уставившись в одну точку, и слепнет к реальности. — Я скучаю, — глухо признаётся в трубку Арсений, и Антон ловит каждый шорох, стараясь определить и представить себе движения. — А я рад услышать твой голос, — так же доверительно говорит Антон. — Потерпи немного, конфетка, скоро станет легче. Антон понятия не имеет, станет ли и насколько плохо сейчас, просто говорит без остановки всё, что могло бы утешить и отвлечь. Рассказывает в красках о новой подписке, которую продвигает компания. Старается понятно коснуться вопросов о специализации игрового отдела, но давным-давно выяснилось, что во вселенной гейминга Арсений полный ноль. Наслаждается редкими сонными бормотаниями — его змей по ощущениям лежит в кровати с телефоном на подушке и просто тихо сопит между сном и бодрствованием. У них сломался капучинатор, и половина коллег осатанели от мерзкого американо с головной болью в комплекте. Серёжа купил ещё одну машину, потому что прошлая, то есть машина номер три, на покраске в Самаре. Антон поливает настольный кактус каждый день и примерно сейчас узнаёт, что так делать вообще-то нельзя. Между историями клацает мышкой, закрывая окна с задачами. — Антон, — едва слышно зовёт Арсений и болюче выдыхает совсем близко, надо на наушники эти отзыв написать… — приезжай. — Что? Стены трескаются, с жалобным грохотом ломаются, рассыпаясь в труху. Шастун весь напрягается. Если это очередной способ мамбы пощекотать его нервы, то этот самый гнусный. Он старался. Убил кучу времени на рефлексию, чтобы не приползти к порогу без приглашения, на голой зависимости. А имея в топке откровенную просьбу, вряд ли сможет воспротивиться. — Ты уверен? — тонко переспрашивает, цепляясь посильнее за стол. — Пожалуйста, Ш-шаст. В следующий раз, когда Антон осознаёт себя, он уже сидит за рулём и ищет в сохранённых адресах навигатора его. В последний раз, когда Антон осознаёт себя, он открывает дверь квартиры и стягивает с ног кроссовки, бросает куртку и прислушивается к журчанию воды в ванной. «Пиздец», — мелькает в мыслях. Арс от неожиданности жмётся к краю ванны, но не заметить с высоты роста невозможно: куски, целые лоскуты отмершей кожи на полу, бортах, плавают в низкой воде. — Бля, — слетает с губ, пока руки шарят в поисках ближайшей опоры. Зубодробительное зрелище, и не поспоришь, что Арсений был прав. Инстинкты защищать воют побитыми щенками, ноздри щекочет сладкий запах то ли гнили, то ли чего-то другого явно физиологического. От очередной догадки сжимается желудок. — Выйди, Антон. — Больно? Садится у края, буквально падает на колени с глухим стуком, равняется лицами, чтобы ограничить обзор на подранное тело, любимое — боже помоги — измученное природой тело. Арсения она изводит, заставляет хмуриться и злиться. Антон игнорирует очередной приказ убраться из ванной. — Мы же пара, Арс. Меня наизнанку выворачивает от того, что тебе плохо, — кончиками пальцев едва ли направляет к себе лицо. — Родной мой, больно? Арсений сглатывает и видно старается найти в голове отмазку, которая бы всё оправдала: и стоны, и слезы с просьбами приехать, и сейчас преступный тремор. Но только вздрагивает от нового спазма в теле и угрожающе обнажает клыки. Арсений шипит. Зрачок сужается до крохотной щели в синем кругу, а капюшон надувается, отрывая с собой подсохшие чешуйки с шеи. Антон от удивления теряется в пространстве. Его пара, его ненаглядный змей отчаянно отвергает. И так же отчаянно сжимается, потому что выпад забирает слишком много сил. Но клыки остаются снаружи блестеть каплями слюны и яда, а мамба столбенеет, приоткрыв губы. — Арс-с, — хмурясь, стрекочет он, хватаясь за ванну рядом с дрожащей рукой. Пружины слетают, предохранители щёлкают и захлопываются. Арсений нападает. Делает резкий рывок, чтобы впиться ядовитым укусом в предплечье, но Антон успевает среагировать раньше. Ловит за волосы в сантиметре от лучевой мышцы и насильно отводит в другую сторону, нависает и угрожающе скалит текущие клыки. Шипит сам. Мощно так, как может себе позволить змей в полном расцвете сил. Отрезвляет. Предупреждает. Отпускает. — Мне твой яд до пизды, забыл? — Прости, — тонко скулит и открывает глаза уже не туманные, а вполне себе обычные. — Мне не больно. Это… мерзко. Тело отторгает оболочку. — Что я могу сделать? — совсем отупело бормочет Антон в лицо Арсению, укладывая руки бережно обратно к бортику. — Тебе лучше уйти. Антон, собравшись с духом, опускает взгляд внутрь ванной. Обещает себе, что выдержит любые подробности линьки любимого аспида, даже напоминающие кадры из «Пункта назначения». Или хуже… Арсений меняет кожу полностью. И если змеи имеют возможность целиком покинуть выполз, просто стянуть цельным чулком, то человека эволюция так не пощадила. Десятки перегибов тела, что, казалось бы, и сам немилостивый Господь лепил с трепетом, страдают и кровоточат порванными краями. А мышцы слаженно пульсируют, стараясь скорее избавиться от омертвевших клеток. — В чём проблема, конфетка? Ты смущаешься своего тела или боишься меня напугать? — крайний раз обращается напрямую и клянётся действительно уйти, если Арсению дискомфортно. — Боюсь, что ты больше не посмотришь на меня так, — сквозь зубы давит аспид и корчится снова на самом дне, носом уткнувшись в грязную воду. «Глупости, Арс», — шёпот больше даже для себя, чем для его демонов. Антон снова тянет руку внутрь, цепляя подбородок и просит открыть глаза. Голубые, полные иррациональных слёз и страдания. Они — больше, чем пара. Они одно целое, и молчаливо на уровне связи и наполняющих комнату феромонов Антон внушает чувство безопасности. Мамба борется ещё пару мгновений, но доминанту подчиняется загипнотизированно. И стрекочет отчаянно, тянется ткнуться ближе, шипит от неприятных движений. — Хочешь остаться в ванне? — Антон собирает себя по крупицам обратно. Страху места совершенно нет, инстинкты заставляют заботиться и потакать, блажить своим вниманием и исключительно прошенными прикосновениями. Одной рукой продолжает гладить, а другой выдёргивает затычку слива и включает свежую воду. — Я верну тебя обратно, как только сделаю гнездо. Поможешь мне немного? От Арсения не требуется ничего — только сохранять зрительный контакт и не мешать себя таскать, вытирать и гладить. Антон замораживает все внутренние всполохи тошноты, вытаскивая в мусор слезшие рукава и широкие сплошные лоскуты с смущающим сероватым отливом слизи. Обновилась рука до плеча, часть торса до пояса, нога одна лишь до середины икры. При беглом осмотре мамбы розоватая кожа сияет буквально здоровьем и красотой. Арсений состояния своего не покидает, свернувшись в клубочек сидит на крышке унитаза, зарывается с головой в халат. Приятна вода или нет, выползу надо подсохнуть, чтобы отойти от тела. Антон прикручивает настройки температуры и кондиционирования: Арсений предпочитает палящий жар и душную влагу, но та прямо сейчас грозится стать адской помесью. Несколько минут посвящает тому, чтобы вновь Арса понежить. Почёсывает затылок у кромки волос, где уже не больно. Позволяет тереться о себя, любовно тыкаться лицом и губами чертить перепонки. Надо будет проверить капюшон Арсения, как он справляется со сменой поверхностного натяжения. — Примешь снотворное? — чтобы Арсений не дёрнулся в сторону и не укусил случайно, Антон держит его, лаская подушечками здоровые участки под челюстью. — Нет. Оно замедлит линьку, я потеряю кучу времени впустую. Хочу быстрее, — выпаливает тут же, и Шастун тихо шипит, чтобы погрузить обратно в освобождающий транс. — Хорошо. Тогда выпей полностью, — подсовывает стакан. Да, он набрал её из-под крана, но чем богаты. Пока мамба занята самым примитивным из потребностей, стаскивает с кровати одеяла с подушками и тащит в уже сухую ванну, укладывая на дно. У Антона была девушка, зелёный питон, и она жутко страдала по гнездованию — это особенность видовая. За собой он замечал такое лишь на уровне чуйки — когда есть острая нужда в защите, способы получения становятся отнюдь не человеческими. Если Арсению хочется свернуться клубком именно на дне белой капсулы в жаре и духоте, кобра сделает всё, чтобы ему было максимально удобно. — Пора, любовь моя, — присаживается с улыбкой напротив и раздвигает колени, чтобы добраться до стеклянных глаз. Арсений дожидается команды и стягивает снова халат, оставляя его за бортами. — Побудь со мной, — хмуро бубнит он, сжавшись в коконе огромного одеяла. — Я никуда не ухожу, Арс. — Нет, хочу прямо здесь, — двигается, освобождая кобре место большой ложки. Антон подчинится любой просьбе. Даже если Арсений попросит вылизать себя сейчас, только спросит, в каких местах. Но сначала раздевается: долой всё до самого белья, которое в моменте тоже откладывается в сторону. Они видели друг друга нагими уже тысячу раз, и нельзя сказать, что гениталии считаются частью тела, отличной от рук или ушей. Сейчас единственное: нельзя тревожить чувствительную кожу. В ванной тесновато им двоим, но так даже лучше: со всех сторон подпирает и прижимает тело к телу. Горячий, в испарине и слизи, пахнущий отчаянием и слабостью, Арсений всё ещё самый прекрасный змей, которого Антон когда-либо встречал. Лёжа на его груди, мамба постоянно вертится, пытаясь потереться обо что-нибудь и снять с себя надоевшие части. Теперь ясно, что имел в виду Арсений, когда говорил об отторжении телом старой оболочки: у него мышцы под кожей постоянно сокращаются с разной силой и в случайных местах. Антон может только смотреть, любить и греть близостью. Это длится часами. Где-то на этапе гнездования, думал, что устал бояться и нервничать. Но прямо в пучине чужих — родных — мучений по телу бежит порция адреналина, вколачивая сердце в острые рёбра. — Арс, я могу укусить, — шепчет прямо на ухо, чтобы дозваться, и сжимает в объятиях. — Нейротоксин остановит судороги. — Мне твой яд тоже до пизды, забыл? — уголок губ тянется вверх. Даже при смерти этот чёрт будет паясничать, какая прелесть. — Ты сейчас слишком уязвимый, чтобы сопротивляться. Я пущу пару капель: просто расслабить. — Кусай, — подставляет шею, откидываясь затылком на плечо. Через несколько суток в агонии Антон не может винить мамбу за легкомыслие, он и сам почти дрожит. На здоровой стороне нащупывает железу и слабо стимулирует, чтобы в момент укуса воткнуться безошибочно. — Только не зажимайся, конфетка. Я так уже делал, тебе нужно выдохнуть, — раздвигает ноги, открывает, упирая колени в противоположные борты, хотел бы ладонями огладить полностью мясистые бёдра, но поражённая кожа даёт только аккуратно, невесомо направлять и едва дотрагиваться. — Арс-с, отпусти себя — я подхвачу, — от мягкого нажима с внутренней стороны бедра стонет и наконец замирает. Антон впивается в шею на секунду и тут же отпускает, сплевывая лишний яд. — Дыши, всё в порядке. Горячо, знаю, — мамба под напором токсина тоже обнажает клыки и раскрывает перепонки, но не в нападении. В бессознательном токсикологическом трипе. Антон поддевает капюшон, улучив момент, и сам снимает линяющую кожу, как чехлы, с обеих сторон. Нужно будет позже всего его вымыть, желательно с хлоркой. Мамба расслабляется и безвольно падает на него всем весом, придавливая. Антон сидит с руками на шее и сосредоточенно считает пульс. Он замедляется, колотящаяся колибри в конце концов подыхает смертью храбрых, и на смену ей приходит стройный часовой механизм. Тук-тук. Тик-так. — Мой хороший, какой ты молодец, — мамба в сознании, но даже не моргает. Впервые с прихода Антона всё стихает и пропитывается неуловимым спокойствием. Грудь Арсения вздымается с его в унисон, а остальные конечности лишь слабо подрагивают на остаточном возбуждении. Но скоро остается лишь дыхание, тёплое и спокойное. Токсин перестаёт действовать через четверть часа. Антон одной рукой продолжает гладить, где-то помогать отойти выползам, другой — листает уведомления в рабочем чате и берёт выходные на следующие несколько дней. Понимает, что Арсений больше не под веществом, когда тот сонно перекатывается на другой бок и отрубается вновь на этот раз долгим сном. Хорошо, им нужно восстановить силы перед следующим заходом — кожи ещё много.***
Антон любит. Долгие сонные завтраки, когда даже разговаривать не хочется, а в чёрном кофе отражаются недовольные лица и сияющие прикрытые глаза. Любит оставлять на рабочем столе записки с комплиментами и глупыми рисунками. Пролезать на совещания отдела и неожиданно садиться рядом, переплетая пальцы на бедре. Время вместе бежит слишком быстро. Кажется, недавно они отмечали Новый год порознь, а уже сегодня, пока на улице затягивается тёплый апрель, перевозят вещи в новую квартиру. Арсений с потеплением расцветает совершенно. Голубоглазый сатана вдруг становится игривым мурчащим котёнком — сторонние наблюдатели винят Антона, а не сезон. Любящий солнышко, он подолгу сидит на балконе, закинув высоко ноги, и довольно жмурится, когда Антон застаёт его в таком положении. Они оба чувствуют, что момент настал и тянуть больше нет никакой нужды. Антон лежит, слившись с тенью у стены, и наблюдает пригревшегося под утренними лучами аспида. Для других смертельно ядовитого — для Антона покладистого и мягкого. Двигается по огромной кровати, шепчет на ухо сладкое «Доброе утро». Обнажённое тело заботливо нагрето, одеяло они обоюдно презирают, предпочитая ему объятия. Арсений жмурится и стрекочет от прохладных к себе прикосновений. Лопатки сходятся волнами, сам он вязко потягивается, переворачиваясь на спину, чтобы поймать любимые губы в поцелуе. Нет на свете места прекраснее этого утра, в этой кровати, с ним. Кощунственно раннего по часам, но такого спокойного и уютного, что мажет в безвольную лужу от каждого вздоха, плотного запаха феромонов. «Ш-шаст, сейчас», — вздыхает, просит. Несомненно, прямо сейчас. Пока сон не выпустил из объятий истомы, а голова пустая и лёгкая для будущих впечатлений. Пока они оба расслаблены и чувствуют эту грань, которую пора переступить. Сделать последний шаг перед тем, как слиться в одно целое. Антон понимающе скалится. Ему немного страшно, но то не ужас, сковывающий движения, а предвкушение. В каждом долгом поцелуе он превращается в азарт и вожделение, в желание обладать. Лениво накатывает, как морской бриз. Антон ищет этот бриз в голубых распахнутых глазах, пока оглаживает бёдра и пальцами начинает расслаблять и тянуть податливый анус. Зрачок расширяется, слышно тихое шипение, он проникает сквозь приоткрытые уста в глубину, в самое сердце. Арсений прикасается к члену, проводит пару раз, распределяя естественную смазку. Её много, Антон обильно течёт по пальцам, каждый раз кольцо опускается к основанию всё более вязко. Хлюпает, смущающе шумно. И Антон предостерегающе выпускает клыки. Мамба в блаженном трансе, податливая со всех сторон, замирает. В пальцах продолжает стимулировать член и дрожит перепонками на шее. Антон изгибается, чтобы языком лизнуть под ними кожу. Первый стон патокой растекается в комнате. На ногах поджимаются пальцы — как же он любит. Думал ещё в самом начале, что вязка будет агрессивной и яркой, да так, чтобы в глазах сверкало молниями, рвало в клочья от эмоций, но в моменте не может придумать ничего более наполняющего чувствами, чем Арсений, медленно перекатывающийся на живот. Песочные часы воздержания, что представлялись непроходимой бескрайней пустыней, опрокидывают вниз последние крупицы. Внизу живота приятно тянет только от мысли, что скоро в Арсения он проникнет, и сцепка будет изводящей, долгой, парализующей сознание. Пальцами внутри ощупывает упругие стенки, но мамба умоляет не об этом. Антон накрывает собой. Сейчас уже нет места мимолётной ласке, поиску мест, особо чувствительных, — они оба, как оголённые провода, переплетаются всеми конечностями. Украдкой Антон даже жалеет, что у него нет хвоста, чтобы обвиться по ногам и рукам, немного сдавить горло и самым кончиком проскользнуть по губам в открытый громкий стонами рот. Сначала целует плотную железу, не сдержавшись прикусывает зубами. Звуки, которыми реагирует на него мамба, уже и не описать, не распознать в море удовлетворения. Во рту ещё слышна сладость от струйки яда, которую всасывал в себя голодно, лишь бы не упустить ни капли. Кобру от него пьяно ведёт. Он подтягивает подушку под живот и под бёдра, помогает лечь правильно и подтягивает одно колено повыше. И всё аккуратно, будто призрачный фантом идеального аспида может раствориться в пальцах. Тёплое, разнеженное тело принимает его без сопротивления. Антон входит медленно, одним плавным толчком, чутко собирая все реакции. Прекрасен: Арсений бесподобен, внутри него горячо, узко и мокро. Мамба прогибается и оглушительно шипит. Антон теряет рассудок. Интуитивно двигается назад и впечатывается ещё глубже, а потом падает к шее и впивается клыками, пуская яд. Человеческое в голове всё полностью клинит, выдаёт миллион системных ошибок и тухнет на периферии. Он чувствует дрожащие мышцы под губами, самыми кончиками клыков пульсирующую в жилах кровь. Мычит, закатывая глаза, и обнимает лишь крепче. На краю пространства и времени Арсений переплетает пальцы и укладывает ладонь к сердцу. Бьётся. Для него.