Тот мир, что лучше

             Он вспоминает эти дни с тяжёлым потрясением, и под сердцем бренчат какие-то слова. Руками хватает он перила, — нельзя назад, отрезан, хватит! Среди погнутых, вмятых касок и затхлых пятен крови он вспоминает её руки, заботливо поглаживающие его уши в середине той зимы. И запах её шеи — лаванда, яблоко и карамель.       Как Гарри, юная девица, тащила в его дом пирожные, мёд и молоко. Они валялись в его полупустом домишке, беззаботно и невинно, и она дарила ему смех, — как солнце в звуке, — дарила ему душу, а он брыкался, словно буйный воробей. Хватал её за пятки, гладил кожу на бедре, и Гарри беспокоила его не меньше, чем трепыхание сердца у ушей. Дерзкая, как лето, и ласкова — сама весна.       Но вот она смотрела на него, вся в слезах, облаченная в то платье, чье мерцание омрачало звезды, и он не мог промолвить ничего в ответ. Громкое молчание, опущенные плечи. Гарри бьёт его по плечам, она устала, — и на Лондон опустились тучи. Командующий дует в трубы, уж отбывать ему пора.       Том заступает в флот, и Гарри на причале ловит его руку. Она хочет его душу, и двухэтажный дом среди фермерских угодий, а он ей машет вслед. Он все молчит, никак простужен — ни звука не вырывается на свет. И видит, видит, но не скажет, как тлеет в листве глаз её рассвет.       Но даже в луже собственной крови он думает, что хуже только — не помочь ей встретить мир, достойный её глаз; тот мир, что он ей обещал, — без запаха гниения, без рокота затворов и бомб, ломающих сердца.       Он дарит ей всё то, что лучше, — прогулку по садам под солнцем, так напоминающем её саму. Он дарит ей не душу, лучше, — шанс прожить всю жизнь погожей, как каждый день, что осветился под её улыбкой в его унылой конуре.