Тлеющие угли, ценнейшие знания.

Это ни черта не романтично. Возможно, в каком-то лирическом романе и было, но только не сейчас. Не когда богатые знаниями книги - единственное, что ему удалось вычленить из этого гнетущего ужаса - сгорают дотла, когда толстые кожаные обложки с весьма интригующими названиями рассыпаются в прах, не сейчас. И, почему-то, именно эта в какой-то ни было степени логичная вещь добила окончательно Энки. Им нужно было пожарить мясо, им нужно было согреться, им нужно было выжить. Но почему тогда в горле ком, в глазах проклятые слезы, а в голове необычайно тихо? Хотя нет, все же не тихо. Где-то в глубине рассудка шепчет его сестра, хихикает над нелепыми окровавленными лоскутами запутавшихся волос и практически дышит в затылок мертвецки холодным воздухом, глумиться над непутевым братишкой, в сотый раз повторяет одни и те же слова, снова и снова: “было бы лучше, если бы я тебя не щадила, так ведь?” И жрец согласен. И сейчас все его заслуги в кровавой магии, все его знания, вся его 29-летняя жизнь не имеет никакого смысла, это лишь недоразумение, что свалилось на голову тому, кто этого абсолютно не был достоин. Полнейший провал. Кажется, даже смерть для такого отродья была бы слишком милостивой. Отобрать жизнь потенциальной верховной жрицы, а после отплатить своей никчемной не просто моветон — полнейшее кощунство! Однако ничего он и предложить не может более. И это разочаровывает. Если, конечно, существует высшая степень разочарования, ибо оно само прошло к Энки вместе с его жизнью. Кто мог предугадать, что подлый Ръер решит так пошутить над семьей жрецов, даровав вместо одного единственного наследника сего рода деятельности, длившееся и передававшиеся из поколение в поколение, а целых двух, по итогу отобрав надежды и на первого близнеца, а и на второго. Жестокая шутка. Клок волос легко открывается от головы, когда длинные ногти царапают ее. Самоуничижение — осквернение богов, ведь тело твое было ими даровано – так говорили аскеты, глядя на недоросля, и даже здесь Анкариан умудрился оплошать. Вены на тонких бледных руках набухают, в глазах темнеет, полу босые ноги ощущают жар. Уже не важно. Лоскут тонких волос вспыхнул сразу же, как только коснулся угольков, что совсем недавно таили в себе великие знания, неподвластные никому другому, кроме жреца. Подол черной, порванной мантии загорелся столь же быстро, будто смачен он был ни чем иным как спиртным. Тонкая кожа сходит с мышц, словно воск с тонкой церковной свечки, во рту вкус металла и чего-то кислого, в ушах бесперебойно стучит, заглушая все вокруг, пульс. Это ли не конец? Мужчина даже не кричит. Тот ком в горле не позволил ему это сделать. Какая глупая смерть! Кахара, истекая потом и слезами от горького дыма, смотрит на почти датлевшее тело бывшего жреца. Наемник даже не понял что произошло. Он достает из сумки робу половника-жреца, чтобы накрыть облезлое лицо Энки и живот пронизывает болезненный укол. Он мог разжечь костер из этой робы, но не стал. Он специально сжег оккультные книги.