Одинокие дни
Эти долгие ночи
Пугали меня
Но я любил их и видел
Волны
*** Минхо проснулся на полу. Из-под балконной двери дует влажным сквозняком. Белым шумит старый телевизор. Он медленно приподнимается, перекатывается на бок, нашаривая мобильник. Половина четвертого утра, но за окном небо сереет свинцовым рассветом. Август. Минхо встаёт на ноги так, словно его тело — отсыревшее дерево. Болит голова и шея. Он бредёт в ванную, умывается. Вода промозглая и сырая, отдаёт во рту кровяным привкусом ржавчины. В зеркале отражается он сам — темные провалы глаз; ему кажется, что отражение мутнеет и отдаёт зеленоватым. На работу через четыре часа. Есть не хочется, но он заставляет себя глотать безвкусный омлет. Забыл посолить. Заваривает кофе и оставляет тот на столе после пары глотков. Вываливается из квартиры, неловко запирая замок, не сразу попадая в скважину. Промозгло и где-то глубоко бьёт озноб. Минхо движется вниз. К набережной. Оттуда — на грязный зеленовато-серый пляж. Он садится на бетонный блок и смотрит на воду. Волны шаркают по камням настойчиво, и Минхо кажется, что от колебаний их мерного блеска у него кружится голова. Камни тут пыльные и серые. С Феликсом было иначе. Они спускались сюда, и волны бодро шумели, а не наваливались на берег тяжело. Феликс видел здесь красоту, пока Минхо видел только его. Феликс снимал обувь и шел по мелководью, смеялся, а волосы его такие сухие и белые, словно на них высохла мелкая соль. Феликс не боялся бутылочных осколков и щепок, и волны омывали ему дорогу. Феликс… — Минхо, смотри, камень в форме сердечка! Голос прорывается сквозь болезненный белый шум в голове Минхо, он оборачивается. Ничего. Полыхнула и погасла злоба. Он слышал, слышал… Перекат волн. Море пахнет гнилостно, и тонкая пелена тумана отдаёт зеленоватым. С Феликсом было иначе. Дымка на нём была, словно подвенечное платье. Небо посветлело на пару тонов. От света плохо; он ложится на холодный бетон — влажный и пахнет то ли йодом, то ли плесенью. Минхо закрывает глаза. Шумит вода. Он лежал так — у Феликса на коленях, его холодные пальцы перебирали пряди волос и гладили лицо. У Феликса были веснушки, бурые мелкие капельки йода на щеках. У Феликса были мягкие руки. Минхо распахивает глаза и резко поднимается, зря — всё вокруг темнеет. Кружится голова. Показалось. Показалось. Принял холодные соленые брызги за нежные касания. Он зло царапает бетонный блок. Снова. Прохаживается по пляжу взад-вперёд. Соленая мутная вода вдруг становится ему до тошноты противна, он поднимается вверх на набережную и оттуда бредёт в метро. Турникет пропускает его с вязким скрипом, работники станции и первые пассажиры сонные, всё словно в тумане. Плитка мутнеет и отдаёт зеленоватым. Воздух сырой и пахнет резиной. Минхо кажется, что разводы мрамора плывут и качаются; он смотрит на них, словно под гипнозом, пока в ушах шумит перекат волн. Он нарастает, нарастает, приближается поезд, и Минхо вваливается в вагон, падает на сиденье, и ему противно это длинно-белое сюрреалистичное пространство, противно от запаха, от зеленой выцветшей ткани сидений, от людей, от скрипящего голоса, объявляющего станции. С Феликсом… Нет. Он задрёмывает и едва не пропускает собственную остановку. До начала рабочего дня полтора часа, полчаса до того, как приедет Чан и откроет магазин. Минхо опирается на холодную стену — он не против подождать. Чан приезжает. Он ничего не говорит Минхо, только тяжело вздыхает, и в глазах у него печаль. Минхо чувствует укол вины. В обеденный перерыв он ложится на отсыревший продавленный диван в комнате для персонала. Ему кажется, что где-то просачивается и падает на пол вода. Чан будит его через полчаса, пытается накормить — Минхо не отказывается. Всё лучше, чем готовить самому. Говорит о чём-то, но его голос едва просачивается сквозь белый шум. Он не Феликс. Минхо заканчивает вечером и не отказывается, когда Чан предлагает подвезти его до дома. Он бездумно смотрит в окно всю дорогу. Он был здесь с Феликсом. И Чан. — Чан, ты помнишь Феликса? — Минхо ненавидит то, как жалко звучит собственный голос. Тот только тяжело вздыхает, грустно, и мягко говорит: — Опять ты за своё… Минхо, пожалуйста. Нет никакого Феликса, ты же и сам знаешь. Минхо чувствует злобу, но после она сходит на нет. Чан всегда такой. Минхо молчит всю дорогу до дома, скомканно прощается и выпадает из машины. Лестница темная, сырая и словно бесконечная. Замок на двери даётся с трудом; Минхо бредёт к стулу и усаживается на него, а после передумывает и сползает на пол, нашаривает на куцом ковре пульт, включает телевизор. Сигнала нет. Бело-черные точки сливаются в причудливые зеленоватые волны. Ему кажется, что он видит Феликса сквозь экран. Он хочет смотреть, смотреть часами, но лишь сворачивается на ковре и закрывает глаза; темная серая комната освещается разбитым светом экрана. Минхо засыпает под шум волн.