Последний раз

Всё это брехня. То, что влюблённость длится ровно столько, сколько ты недостаточно хорошо знаешь человека. И то, что любовь живёт предписанный ей срок — какая-то канцелярская усмешка, ей-богу! — и приходит в негодность. Наконец брехнёй оказывается и уверенность Луки в своей независимости. Отрешённый, рассудительный Лука Куффен — чушь собачья. Он совершенно не соответствует образу, который на себя напялил. Адриан снова врывается в его жизнь, в волосах его сверкают дождевые капли, приторно-зелёный шарф, сразу видно чьими руками связанный, небрежно подчёркивает вязкий цвет глаз. Агрест улыбается. Его улыбка идёт свету мастерской. Он становится мягче. Чище. Весь подвал оживает: гитары, ожидающие покупателя, улыбаются гостю, и запах ели и лака становится нежным. Адриан тянет руки, и Лука ловко успевает убрать почти собранный заказ прочь и прикрыть крышкой. Вся та путаница слов, которую Адриан вывалил в первые десять секунд появления, ещё живут в голове, но скоро растают. «Годовщина. Нужна помощь с песней. Как тебе такая идея, Лука? Маринетт понравится? Не слишком банально?». Наконец оживает и Лука. Он осязает, как его губы принимают форму почти ленивой улыбки. И как бы слышит свой голос со стороны, произносящий: — Хорошая идея. Маринетт будет очень приятно. Нет, это не банально, ничуть. Последнее слово кажется насмешливым набором звуков. Ничуть. Как будто Лука только что его придумал. — Здорово! — Адриан выдыхает и прислоняется к стойке. — Как дела? Всё... Мастеришь? Его взгляд обегает разложенные инструменты. Пальцы находят золотистую, так подходящую его волосам, стружку. Лука кивает, пропуская первую часть вопроса. Ясное дело, что это всё формальности. Адриан их любит, просто обожает. Как и свою работу актёром и миндальные пирожные, и выкладывать в соцсети фотографии кошек. Ещё Адриан любит Маринетт. И Лука склоняет голову набок, болезненно завороженный этим фактом. Разум вторит: любит, любит, любит! Как мелодия будильника, что продолжает ломиться сквозь сон, пока не перейдёт в грозное крещендо. ЛЮБИТ Но Лука не просыпается. — Так что там с песней? — миролюбиво спрашивает он. — Покажешь? Адриан отпускает стружку. В его глазах два широких зрачка, окаймлённых нежной радужкой, и благодарность. — Эм. Ну, я придумал текст... Адриан краснеет. — И сочинил партию для фортепиано. — А. Кру-уто... — Погоди же! Адриан подсовывает ему телефон. Лука мельком успевает увидеть «обои» — Маринетт, широкая улыбка (Лука никогда не умел так улыбаться) и что-то розовое в её руках. Дурацкое. Куффен стыдится своих мыслей. И того забитого, капризного чувства под диафрагмой. Обсуждение музыки отвлекает. Если не вчитываться в стихи. Ну... Лука не вчитывается. Он вскользь бросает полу-правду: «Я ничего не смыслю в поэзии, уж прости». И снова его слова прогорклым сиропом стынут во рту. И вновь кажутся нелепыми уродцами. Лука умеет читать ноты. Он изучал сольфеджио. Он почти достоин звания музыканта, потому что россыпь нот на стане звучит у него в ушах. Лука слышит музыку, не прикасаясь к ней. Но перед глазами встаёт жёлтая плёнка, когда Адриан наклоняется ближе. Достаточно близко, чтобы услышать гармонию его парфюма, пропитанной параллельными совершенными интервалами. От Адриана пахнет религиозными гимнами. Лука отклоняется назад. Бормочет что-то про аккордовую прогрессию и обещает прислать запись гитары в четверг. — Хочешь выпить кофе? Лука врёт себе. Снова, это стало милой привычкой: соглашаться, ведь общение с другом — это здорово и весело. Он игнорирует, прячет, не признаёт мысль о том, как будет смаковать каждую секунду встречи. Единения. Ловить каждый взгляд в сети зрачков. Вести тайную переписку с невидимым Адрианом в своей голове, пока настоящий, видимый — с сияющим видом рассказывает очередной курьёз из своей жизни, не подозревая что Лука уже об этом слышал из чужих уст. Невидимый Адриан молчит и смотрит. Смотрит с внимательным отвращением, как неоперившийся студент-медик во время практики. И тогда Лука исчезает вовсе. И есть только это горячее отвращение и почти слышимый звон: «Почему?!» Потом Адриан увлекает в новую вязь разговора, и видения покидают голову Луки. Он снова слушает внимательно и кивает. Улыбается. Он вновь самый хороший и преданный друг.

...

В бокале отражался кусок улицы. Ещё не высохшая лента дороги. Отражалось даже сизокрылое небо. Там, за слипшимися перьями, надкисало солнечное зарево. Адриан всё-таки пил вино. Лука неосознанно набросал в свою чашку с эспрессо сахара и теперь не знал, что с этим делать. Разговор шелушился. Оказалось, что все свои курьёзы Адриан исчерпал, а вино губило его прежнюю прыткость, позволявшую перебегать с темы на тему. — Закат красивый. — Ты тоже... Тоже заметил? Адриан отставил бокал. Улица захлебнулась. — Так что там у тебя с Зои? — М? — Зои. Зои Ли. Вы разве не...? — А. Нет. — Жаль. Адриан действительно выглядел так будто ему жаль, но внимание его к этой теме было таким же мимолётным, как и прикосновение к витку древесной стружки. На лбу Адриана собираются морщины, перетекающие в складку у переносицы. — Прости, что лезу с такими вопросами. Мне стоило... Прости! Лука глохнет на пару секунд. Удар вины — в самую нежную часть грудины — будто удар колокола. — Всё в порядке, — тихо бросает Лука. И продолжает говорить, уже там, в тайной переписке: «Ты понравился мне с нашей первой встречи, когда запнулся о кабель и чуть не упал. Мы виделись редко, но я помнил каждую встречу в самых редких подробностях. Месяц спустя ты предложил мне дружбу. Я был рад! А потом... Может, в ту ночь, когда ты сбежал из дома... Или раньше, но я просто не замечал. Помнишь, я глупо пошутил, а ты смеялся почти семь минут? Я никогда до этого не слышал твой смех. Твой настоящий смех. Тогда я впервые подумал о том, что хочу поцеловать тебя. Я ни о ком не думал в таком ключе. И мне было стыдно и страшно. Даже перед собой. Стыдно и страшно до сих пор». Лука вздрагивает от резкого холода. — Ты чего? Адриан смотрит на него, выкатив глаза. И что-то летучее, серое в его взгляде — вызывает у Луки оторопь. И где-то в закромах его мыслей оживает неприятное, больное видение: Лука подаётся вперёд и сшибает дурацкую чашку с переслащённым кофе — всё равно! — и его руки тянутся к Адриану, сгребают навстречу, и наконец — он целует его. Видение меркнет. Раздражённый светом фар проехавшей машины, мажется отблеск заката по стеклу. Рыжий обломок падает в нетронутую чашку. Ещё один луч забирается в волосы Агреста. Лука кидает на него взгляд и уже больше не может смотреть ни на что другое. — Я такой трус, Адриан. Ты не представляешь. Лука не замечает, что говорит это. А когда замечает — уже поздно. Адриан снова хмурится. Слишком часто за эту встречу. И пауза составляет целую ноту. Четыре удара пульса. И видно, как Адриан соскребает молчание с нёба, как тяжело ему это даётся. И чтобы всё закончить, чтобы душу вывернуло сейчас и никогда больше, Лука опережает его. Он оставляет слова нагими, неприкрытыми бравадой острот и шуток — этого Лука тоже не умел. Всё сказанное умещается в пять слогов. Под вытащенным наружу, как после занозы, остаётся ранка. Адриан откидывается назад. Его настороженный взгляд ничуть не осудительный, но всю его длину сопровождает монотонная дробь. — В каком смысле? — В каком захочешь. Лука пожимает плечами и смывает привкус сказанного приторным почти холодным кофе. Адриан опускает плечи и прячет взгляд. — Спасибо. Лука снова пожимает плечами. Дробь сменяет равнодушное эхо — призрак жившего недавно волнения. Скоро рассеется и оно. А что будет дальше — чёрт его знает. Лука уверен только в одном: Адриан не дружит с теми, кто — л-ю-б-и-т. Любит его. Невзаимно, сильно, или даже если слегка, как дуновение ветра — в этом Адриан не нуждается. Его тяготит, когда есть что-то, чего он не может подарить обратно. Лука видел, как это происходит. Хлоя, Кагами, тот паренёк, лепящий скульптуры... А значит — это последний раз, когда они с Адрианом сидят вот так друг напротив друга. Исключения не последует.