За клёнами

      Одиноко на окраине деревни стоял домик, сокрытый за кронами клёнов, как стеснительная дева за веером. Красивый, скромный, по-своему загадочный, с плохо протоптанной тропинкой к низенькому рыжеватому заборчику. Черепичная крыша, белые кирпичные стены, что облюбовали вьюнки и плющи, пророставшие, кажется, из-под самой кровли. К деревянному крыльцу дома вела небольшая лесенка со старым железным пандусом. Там, на крылечке, стоял столик, на котором оставлены две чайные пары из разных сервизов, в одной кружке давно остывший чай, так никем и не тронутый, за столом лишь один деревянный белый стул с красивой резьбой на спинке. За домом небольшой огородик, на котором рядами просажены капуста, горошек, картошка, морковь, огурцы и прочее. Рядом росли не совсем понятно откуда взявшиеся кустики шиповника. А во дворе большая деревянная белая беседка, огороженная клёнами от внешнего мира. Вокруг балок, поддерживающих купольную крышу беседки, росли ещё плющи с фиолетовыми семянками. Само пространство – целая мастерская гения. Большой мольберт, пластина с цветными разводами, подобная палитре, орда баночек красок, некоторые "бойцы" которой уже погибли, опустев, множество разных кисточек, заготовки для скульптур из мелкозернистого камня, множество стамесок, скарпелей, напильничков и молоточков. Кругом лежала каменная пыль, что иногда подметал ветерок.       А в этом далёком от людских глаз обиталище жил одинокий скульптор и художник Ян Чонин, хотя сам себя он не считал одиноким, отнюдь! Это молодой мужчина, лет 25, улыбчивый и мечтательный. Но этот человек, что всю свою жизнь, с тех пор как взял в руки скарпель, дышал одним искусством, был весьма отстранённым от людей. Чонин не помнил, жил ли кто-то рядом, а соседи думали бы, что дом заброшен, если бы не периодический стук инструментов.       Парень был высокий, очень худой. В порыве вдохновения Ян бывало мог работать в беседке круглыми сутками без перерывов даже на еду, сидел ночами, зажигая свечки для освещения. Носил он всегда льняную рубашку, на которой было оставлено множество исторических пятен краски, рукава закатаны и смяты на локтях, сверху кожанный фартук, весь измазанный и испачканный искусством, и широкие бежевые брюки, протёртые в коленях. И Чонин в тёплую погоду всегда ходил босиком, стопы его были чаще всего тёмные от земли и травы, а в доме возле кровати, в которой творец спал дай Чёрт хоть раз в три дня, стоял тазик с водой для омывания ног. Лицо художника худое, щёки впалые, кожа бледная, под глазами тёмные круги, однако рот всегда растягивала блаженная и счастливая улыбка. Волосы отросшие, чёрные волнистые патлы до плеч, которые Чонин обычно закалывал гребнями или забирал лентами, чтоб в лицо не лезли. Руки рабочие, пальцы худые и узловатые, подушечки грубые и шершавые, все в трещинах, под подпиленными ногтями грязь – земля, всякого вида песок, каменная пыль, глина и краски.       Чонин – человек-мечтатель, в чьей голове всегда, в любой момент, плавали вдохновенные мысли, образы, сменяющие друг друга, картины и идеи, которые парень воплощал на холстах и в камнях. Но такие люди чаще всего одиноки. А Чонин нет! В этом белом домике жили двое. У художника был любимый, его друг – Кристофер Чан. Небывалой и необычайной красоты фигура. Тот единственный, в ком художник души не чаял. Это слепой, немой мужчина, малоподвижный и передвигающийся только за счёт Чонина на своеобразном инвалидном кресле – у не было ни ног, ни рук по локти. Но несмотря на свою "неполноту", Чан в глазах художника был идеалом. Очаровательные светлые кудри, спадающие на лицо, мужественные скулы и подбородок, задумчивый взгляд пустых глаз, пухлые губы, ровный большой нос, шея мощна, мышцы груди видно сквозь прилегающую материю одеяния – всё вызывало у Чонина восхищение. Кристофер – божественный, но убогий.       – Ты так красив, друг мой..       Чонин сидел по-турецки на полу в беседке. Маленький мир художника обволокла ночь, на тощем лице его плясал свет от огонька свечки, стоящей в подставке возле его ног. Парень, не отрываясь, смотрел снизу вверх на красивый силуэт Чана, что располагался на возвышении у мольберта, опираясь на перила беседки. Молчаливо мужчина смотрел в пустоту, пока Ян им любовался. В таком скудном тёплом освещении, когда желтовато-рыжий свет падал лишь на часть лица, Крис выглядел ещё прекраснее.       – Знаешь, у тебя так красиво блестят глаза в таком виде. Нет, не блестят. Ну, ты меня понял, – тихо усмехнулся художник. – Я должен тебя нарисовать прямо сейчас, но... нет, мне не хватит мастерства воплотить на простом холсте эти цвета, эти формы. Видимо, прошёл пик моего таланта, ха-ха! Ох..       Чонин встал, взяз подсвечник в руку. Горячая ручка подставки и стекающий парафин слегка обожгли кожу пальцев, но прохладный ночной воздух быстро успокоил боль, на которую Ян, на самом деле, и внимания не обратил. Творец подошёл ближе к Кристоферу и провёл пальцем по его щеке, едва задевая, словно боясь испортить что-то.       – Идеал человеческий, откуда же ты? Прекрасный, прекрасный образ.. Муза. Греческий бог. Завтра я посвящу ещё одну картину тебе, друг мой, – Чонин нежно улыбнулся, заворожённо глядя на лик Чана.       Мужчина молча глядел на творца. Наверное, прислушался к стрекотанию цикад или свисту ночных пташек. Ян с горестью рассматривал выученные наизусть черты, всматривался в белёсые неподвижные глаза, с любовью невесомо касался пальцами щёк. Всю ту ночь Чонин провёл возле Криса, любуясь другом и пытаясь начать писать картины. Однако ни один мазок, ни один набросок, ничего не могло в полной мере передать восхищения Чонина, и творец снова и снова замазывал рисунки, так и не потратив на сон ни секунды.       Ввиду своей немоты и слепоты, Кристофер был идеальным слушателем. По нему нельзя было ничего сказать, но Ян всегда чувствовал и знал, что его слышали и слушали.       – Ах, Чан, погода благоволит, не правда ли? – сказал жизнерадостно Чонин, отвлекаясь от холста и глянув на недвижемого приятеля. – Солнце! Безветрено! – парень рассмеялся, каждое его слово сопровождалось выразительным движением кисти по хосту.       Солнце кое-как заглядывало в беседку, зато щедро освещало задний двор и огород. Поэтому и рисовал сегодня парень в огороде, расположив молберт на земле, подложив под ножки маленькие каменные брусочки, что он отсёк от своих заготовок. Лицо Чонина румянилось и даже алело, сгорев от лучей любви поздневесеннего солнышка. Все руки творца сегодня по локоть в зелёной краске, а прядки чёлки выпадали из заколок, прикрывая глаза, хотя увлечённый Ян не обращал на это внимания. Сегодня ему рисовались цветочные поля, зелёные луга, бескрайние пейзажи с голубыми небесами, жизнь в её природном виде. Чонин видел подобное в книгах и сквозь забор снаружи, но воображение его участвовало в этом больше. Пейзажи выходили небывалыми, земля плыла спиралью, трава стелилась волнами. Чонин мечтатель настолько, что даже почти по-детски воображал.       А Кристофер всё также молча смотрел в никуда, стоя на пьедестале напротив мольберта.       – Я знаю, что ты, Чан, укорил бы меня за эти пейзажи. Я не покидаю своего участка, не смотрю и не узнаю мир, представляя его лишь своей фантазией. И ты знаешь причину таких моих пейзажей лучше других, любимый Апполон. Можно сказать, что я перестраиваю свой мир своими картинами! Может быть, в действительности облака так не выглядят, однако в моём мире такая форма будет истинна! Ведь я запечатлел это на картине. Ты бы не согласился со мной, да? "Чонин, тебе нужно выйти из дома!", да? Хаха, ну нет. Ты меня знаешь, мой любимый, – голос его стал слегка тише, он сосредоточенно выписывал очертания нового изгиба земли.       Чонин тяжело вздохнул, проведя рукой по впалой щеке, измазав лицо краской. По правде, ему нравилось пачкать себя, почему-то так он чувствовал себя более погружённым в процесс, словно становясь с своим трудом единым целым. После завершения картины с причудливыми лугами парень занял себя ваянием новой скульптуры. Сегодня в душе Чонина пожар, юноше показалось, что в огородике нужно было поставить скульптуру какого-нибудь животного! И на полу беседки уже лежали всякие энциклопедии животных с картинками, ожидая и заманивая закладками на страницах с собачьими, сумчатыми и животными пустынных природных зон.       И Чан часто был с художником: в беседке, пока тот писал картины или ваял скульптуры; на крылечке, пока Ян пил чай или наслаждался утренним солнышком; в доме в спальне, когда изредка Чонин спал. Хотя ему больше всего нравилась беседка. Он часто в ней ночевал, в любую погоду. Крис не мог просить Чонина его оставить там, но сам художник по странному чутью, по чувству, по интуиции ощущал его немую просьбу и исполнял. Крис не имел возможности двигаться, но его перемещала любовь творца и его крепкие рабочие руки.       С самого полудня шёл дождь, без устали даруя земле влагу. Сейчас уже смеркалось, Солнце опускалось, а за тучами его и видно почти не было. По участку бежали ручейки, выползали жирные червяки, наслаждаясь благодатной погодой. Пахло землёй, травой, свежестью и влагой. Природа благоухала. Если прислушаться к запахам, то можно было почувствовать слабый запах цветущего клёна, такой слегка кисловатый, слегка сладкий аромат, уловимый лишь вблизи. Дождь стучал по крыше беседки и дома, откуда стекал по черепице в капельник, а потом шумно бежал вниз по водостоку. Шуршало под кровлей семейство воробьев, что пряталось от непогоды. Иногда вдалеке тихо громыхало, предвещая продолжение дождя.       Чонин сидел в беседке, любовно прижимая к груди Банчана. Возможно, он тяжёлый, но с ним рядом Яну казалось, что всё материальное перестаёт иметь смысл, и руки сами собой держат любимого. Весь мир сводился к идеалу в его руках. Разве боль в мышцах имела смысл, когда Чонину выпала честь держать так близко бога на земле, пик человеческой красоты, то, что Природа никогда более не создаст? Творец считал это такой мелочью. Он касался его аккуратно, ласково, держал нежно и осторожно, чтобы лишний раз не надавить где не следовало.       – Какой прекрасный дождь, да? Люблю такую погоду. Только скульптуры убрать и спрятать нужно, чтобы вдруг что-нибудь не случилось. Хах.. – Чонин задумчиво смотрел, как с крыши беседки текли множество струй, разбрызгиваясь капельками. Снова громыхнуло, но чуть громче. Юноша посмотрел на Чана. – Тебе не стоит мокнуть. И.. о, похоже, ты... Ладно. В дождь так хорошо и мирно спиться, ты знаешь. Возможно, я даже посплю сегодня. Наверняка.       Парень смотрел на Кристофера. Его бледное лицо ничего не выражало, но сам Ян, кажется, мог прочитать в нём всё. В его неизменном нечитаемом выражении лица творец видел все возможные эмоции, мысли, намерения.Чонин с материнской бережностью придерживал Чана, нежно смотрел и в очередной раз восхищался. Наклонившись, некоторое время заворажённый складочками век Чана, художник невесомо коснулся своими губами холодных больших губ мужчины, прикрыв глаза. Губы Кристофера сухие, полушероховатые, Чонин мог ощущать их объём, нежно касаясь своими тёплыми, мягкими. Поцелуй был коротенький, ненавязчивый. Так робко и аккуратно, со всей тонкостью и в то же время полнотой чувств своих отнёсся к этому Чонин. На его губах остался приятный холодок, а в груди расцветали целые сады, душа зеленела, сердце наполнилось силой, отстукивая свою оду, плечи и кончики пальцев щекотало от цветущего чувства счастья и любви. Если бы в это мгновение Ян умер, и его бы отправили в церковь на вскрытие, внутри его груди нашли бы целые сады цветущего шиповника, в рёбрах бы застревали сочные зелёные листья благоухающей радости. Этот поцелуй – благословение Чонину, божий подарок, который он сам себе вручил.       – Господи, небеса меня любят. Так прекрасно сегодня. Спокойной ночи, любимый Крис.       Чонин медленно поставил Чана на скамью. И убежал в дом, поскальзываясь босыми ногами на земельной слякоти. Свежий влажный воздух наполнял грудь, щекоча горло и лёгкие, позволяя мечтательности и счастью Чонина цвести и радоваться ярче. Творец любил дождь. Внутри дома всё словно гудело от дождя, выбивающего на крыше какой-то быстрый, весёлый и бравый солдатский марш. Яна, до нитки промокшего, но равнодушного к этому, обвило спокойствием и умиротворением, грязные ноги сами понесли к мягкой кровати с промятым, но пружинистым матрасом, оставляя на полу лужицы. Парень скоро ополостнул ноги в тазике, вытер о ковёр на полу и улёгся на диван, уставившись в окно за кружевной занавеской. Скоро он уснул, убаюканный стуком капель о дом и шуршанием птиц под кровлей. Так сладко и приятно спать с тёплыми и мечтательными мыслями о красоте природы, чудесности и неповторимости дождя, об очаровательных чертах Чана и его холодных губах. Ян сладко спал, лёжа под толстым шерстяным покрывалом.       Но недолго. Подняли веки, взбудоражили мозг и погнали мурашки по всему телу оглушительный гром и грохот с улицы. Скрип балок, громкий треск дерева, сокрушение чего-то очень тяжёлого. Чонин поднялся с кровати и прислушался, пытаясь распознать звук. Вдруг приснилось, почудилось, послышалось? Ян взглянул в маленькое окно, одёрнув глупую занавеску в сторону. Сердце остановилось, тело похолодело, пальцы задрожали при виде произошедшего. Чонин быстрее выбежал из дома.       Приятный обильный дождь, похожий на дар, на очищение, на обогащение, стал затяжным грозовым ливнем, несущим разрушения и смерть. Ян был уже не в свём уме, когда бежал по грязи к обломкам на своём дворе. Ноги прокатывались по сырой земле, стена дождя закрывала обзор, ударяя крупными каплями по лицу. Хвост распустился, ленты улетели куда-то в сторону, и чёрные волосы стали липнуть к шее и ко лбу. Ступню свело, и Чонин полетел в грязь на землю. Мир завертелся, в глазах на мгновение потемнело, голова закружилась. Все штаны, все ноги, руки испачкались в рыжевато-коричневой земле. Ян, едва снова не рухнув в лужу, поднялся и побежал к беседке. Чёрные глаза его прикованы этой катастрофе. Громко кричал гром. Всё внутри сотрясалось от этого зрелища, мозг не воспринимал это как действительность. Невозможно! Чонин сошёл с ума! В животе опустело, в груди свело неприятным чувством, которое ещё ни на что не похоже, пока голова не осознала произошедшее. Чонин запыхался и подошёл ближе, переваливаясь с ноги на ногу, шагая по грязи и сырой скользкой траве.       Мозг не мог осознать картину. Груда дерева, где-то белые доски, вокруг куча щепок, листьев, в стороне валялась белая балка. Торчали во все стороны ветки, так, что, кажется, сквозь них не перелезть. Под деревом видно обломанный и завалившийся купол или его части. Клёны, растущие у беседки, охраняющие, как преданные стражи, покой Чонина от внешнего мира, рухнули из-за бури, грозы и ливня, повалившись на беседку-мастерскую, где творил юноша. Дождь оплакивал? Такая боль пронзила тело творца, словно каждая эта щепка, каждая ветка, доска и балка впивались в кожу, в плоть, разрывая до самых костей, до самого обезумевшего сердца. Из-за ливня и капель, летевших в лицо, Ян не заметил, как заплакал. Кажется, ветки, как лапы огромного чудовища, впивались в грудь, не давая двигаться. Чонин подорвался с места, голыми руками начиная высвобождать, казалось, свою собственную жизнь под завалом. Стволы поддавались, скатываясь на землю под натиском рабочих рук юноши. Кора царапала руки, щепки оставляли занозы. Останки беседки тяжелее, Чонин словно рылся в своей душе, поднимая и оттаскивая в сторону доски. Купол крыши обломился, его достаточно спихнуть в сторону. Ливень и гром словно насмехались, точно! Издевались над Чонином, ревущим от напряжения, наполнившего каждую клетку, от отчаяния и боли. Доски мокрые, скользкие, руки грязные, красные и опухшие, болели от тяжестей, на ладонях натёрлись кровоподтёки.       Вот и пол виднелся под обломками. Белый камень, под которым лежали крошки и следы от него же, вскипятили кровь. Чонин сдвигал, поднимал и убирал проклятые доски и балки, судорожно ища глазами ещё камень..       Разбитой грудой, некоторые куски которой разлетелись по сторонам по полу, покоился бюст. Обломок с частью мощной шеи, ещё кусок с чем-то похожим на кудри. Ещё часть с красивым большим носом, пополам разделился глаз на двух обломках. Чонин убрал с лица волосы, вытер грязные руки, смоченные дождём, о рубашку и стал бережно перебирать куски камня, который по краям почти крошился от прикосновений. Губы дрожали, Ян бредил.       – Чан, подожди.. Подожди!!.. Нет, нет! Чан! Не переживай! Ты никогда не переживал, но.. Я спасу тебя! Чан! Подожди! Я соберу, я смогу! Почему?.. Что за глупости?!..       Слёзы слились с дождём. Голос Чонина хрипел, он бормотал едва разборчиво, разговаривая сам с собой, судорожно перебирая обломки любимого. Его слова сжирала стихия, оставляя в тайне, какие ещё откровенные слова говорил юноша, чьи руки сотворили шедевр, предмет собственного обожания. Чонин – Пигмалион, творец, влюбившийся в своё создание. Он прижимал к груди все каменные обломки, пытался собрать все, слёзы застилали глаза, всё плыло, горло драло от хрипа, куски бюста вываливались из рук.       Дождь покрывал тело юноши, плачущего над сломанной статуей. Когда Ян поднял взгляд вперёд, куда не смотрел очень давно, капли выкатились из глаз, давая обзор. Кладбище. Клёны скрывали за собой поле могильных плит, крестов и памятных камней. Ближайшая могила, прятавшаяся за деревьями от Чонина, – старое, обломленное, неухоженное надгробие, с которой дождь смыл грязь и пыль, с надписью "Бан Кристофер Чан, солдат разведки".