***
Кун стоял на балконе очередного «отеля» – сколько мест проживания они сменили за последние годы?.. Впереди битва за Гнездо, одна из самых масштабных, в которых ему и его команде доводилось участвовать. Агнис нервно думал о том, чтобы начать курить – какая разница, всё равно рыбка скоро забрала бы у него оставшиеся крохи здоровья. Приближение Убийцы Кун почувствовал ещё спиной – инстинктивно напрягся, как мелкая рыбёшка при приближении акулы (и никто не скажет, что проявлением этого напряжения была утрированная расслабленность). Уайт всегда умело вызывал этот эффект… присутствия. Нет, входя в оживлённое помещение он не всегда тут же перетягивал на себя внимание – однако поголовно каждый сразу осознавал, что он, Десятый Убийца, тут. И это пугало куда сильнее. – Может ли бог, если он всемогущ, создать камень, который не может поднять? – Уайт облокотился спиной на стеклянные перила. – Оригинальный способ начать диалог, – приподнял бровь Агнис и, немного поразмыслив, ответил: – Да, может. Этот камень – человек, ведь у него есть свобода воли, и он сам может отвернуться от бога. – Оригинальный ответ, – Уайт прицокнул языком, вторя Агнису и всё ещё не поворачиваясь в сторону собеседника. – Тогда почему человек ещё не убил бога? – Потому что он нужен человеку. Убийца прыснул, посчитав быстрый ответ Куна чересчур наивным: – Значит, даже растерявший своё могущество бог всё ещё жив? – Конечно, – Агнис обернулся и с вызовом шагнул ближе к Уайту. – Бог жив – вопреки утверждениям философов. – Верно. Мы ведь стоим сейчас перед тобой, – покровительственно кивнул Убийца, спрятав самоиронию под спесью. – Уайт! – закатил глаза Кун. – Ха! А что?.. – Уайт посмеялся, не обращая внимания на безразличие Агниса, после чего серьёзно продолжил: – Ну и, почему ты так думаешь? В эти дни более набирает популярность мысль о смерти бога. О его убийстве, в частности. – Я думаю, что бог жив, потому что его превратили в оружие, – мрачно отозвался Кун. – Ничтожный у тебя бог, Кун Агеро Агнис.***
В итоге, ничтожным богом оказался он сам. После проигрыша Бааму разум Хоакина звенел. Где-то на задворках ютилась вселенская обида; но даже она скоро канула в Лету. Хоакин продолжал сопротивляться ещё какое-то время – по привычке, потому что иначе не умел. А потом и секундное прозрение, поразившее его незадолго до, испарилось, оставляя лишь то, что по-настоящему стало с ним одним целым – то, что привязалось накрепко даже без заклятия. Ничего. Пусто, пусто, пусто, пусто. Грудную клетку разрывало: даже боль от попадания копья притупилась. Чёрная дыра, что ютилась внутри него, мстительно разрасталась, поглощая уже не силу – нет, его самого. Там, в её совиных глазах, клубились зависть и ненависть: потускневшее восхищение и угасшая любовь. Адская бездна разевала свою пасть, и жадно облизывалась – совсем как сам Хоакин ещё несколько мгновений назад. Он закричал. Мысли, до того сдерживаемые, нахлынули на него с новой силой. Никто не протянет ему руку. Никто не поможет. Пусто. Никто не обнимет. Никто не утешит. Пусто. Никто не поймёт. Зачем кому-то вообще его понимать? Пусто. Он и сам справится. Он хотел сам справиться. Ему никто не нужен – но и он не нужен никому. Пусто, пусто, пусто, пусто.***
В тот раз их секс немного отличался от всех предыдущих. Кун по-прежнему занимал принимающую позицию, однако теперь он ненавязчиво контролировал бывшую абсолютной власть Уайта. Убийца видел в нём несмышлёное чудовище – до тех пор, пока оно оставалось таким, Агнис продолжал ему нравиться (разрушать эту иллюзию совершенно не входило в планы Агеро). Воспринимать Куна как равного Уайт не желал – быть возвышеннее всех казалось гораздо более привлекательным (тогда появлялся шанс получить внимание от той самой «сиятельной фигуры» – впрочем, об этой причине Убийца никому не рассказывал). Да и быть лучшим порой не выходило даже для самого себя. Дело было вовсе не в «людях» и не в «богах». Дело было в мальчишке, вместо души у которого алкала пустота. В ребёнке, который превратил себя в дьявола, смотря сияние далёкого родителя. Дело было в нём, Хоакине, что мнимым величием пытался заполнить дыру, на дне которой насмешливо плескался океан Ничего. Получив разрядку, Агеро тут же выбрался из-под Убийцы, откатившись чуть дальше. Они оба лежали на спине и не смотрели друг на друга – вовсе не из мести или отвращения; просто не считали это чем-то достойным усилий, нужным. – Всемогущество бога не в том, чтобы обладать способностью победить это самое всемогущество, Агнис, – как зачарованный, проговорил Уайт. – Неподъёмный камень будет таким лишь на этапе создания, уже через бесконечно малое время божественность приумножиться вновь, оставляя жалкий кусок материи позади. – Так все эти рассуждения не были просто способом затащить меня в постель? – с издёвкой парировал Кун. – Вообще-то, ты первый сделал шаг навстречу Нам, – торжествующе подметил Убийца. Они оба рассмеялись. Их накрыло совершенно парадоксальное облегчение; атмосфера, казалось, начала становиться не такой густой. Впрочем, тот смех был вовсе не признаком единения – каждый смеялся над чем-то своим, запертым внутри клетки разума. – Настанет день, и ты предашь Нас, – успокоившись, без капли сомнений отметил Уайт. Агнис повернулся на бок, заглядывая в лицо мужчины рядом. Взгляд Убийцы блуждал где-то под потолком комнаты, и Кун не пытался его поймать; не пытался и разгадать несвойственный эгоцентричному монарху блеск, притаившийся глубоко в белёсых глазах. Агнис переплёл пальцы их рук, коротко кивая. – Да.***
Вторым ударом была несправедливость. Гниющее Шинсу чёрным дождём падало с небес. Души вопили, сбивались в кучи, лезли друг на друга, отшвыривая соперников – души, ещё недавно принадлежавшие Уайту и даровавшие свою ярость одному ему, почуяли вскоре, что новый «милосердный» хозяин был гораздо страшнее алчного некроманта. Нескончаемое могущество – это бесконечная гонка. Приманка перед ездовым животным, приблизиться к которой не получится ни на йоту, какой путь бы ни был пройден. И всё же, Уайт строил вокруг своей личности ареол грандиозности. Он был одинок, да. Окружён последователями, почти. Его должна была устраивать жизнь и собственная личность, но он слишком хорошо знал, что выполнял лишь роль «злодея» в чужой истории. Испытывал абсолютные силы «добра», чтобы проверить, имело ли оно вообще право на существование. Хотя сейчас Хоакин был даже не злодеем, нет – топливом для механизма, чей запуск ознаменует конец всего сущего. Третьим ударом была уязвимость. Боковым зрением Уайт увидел отблеск алого копья – секунда – и всё тело пронзила адская боль. Усиленное душами солдат и Офицеров (даже одного Главы Побочной Ветви!) тело, возвращавшее Уайта в амплуа Высшего Офицера, было прострелено насквозь, и лишь сдерживающее заклятие отвратительного демона помогло Убийце остаться в живых – если вообще его состояние могло зваться так. Больше всего Уайт не желал признавать свою человеческую природу – ведь с ней приходила и закономерная слабость. Никто среди богов этой Башни не посмотрит на обычного человека, сказав утешительное «ты был не совсем ужасен». Хоакин всегда был лишь ещё одной незначительной душой, всеми силами старающейся доказать, что она достойна находиться в сонме великих. И каждое напоминание о том, кем он, очередной сын Арье Хона, являлся в действительности, нагоняло вязкую тоску. Слишком маленький для этого мира, слишком великий для собственного сознания. Четвёртым, последним, ударом было сомнение. Шедшее изнутри, ему не требовалось огибать барьеры. Хоакин долгие столетия уже сражался с эфемерной концепцией, от образа реального человека, божества, осталось лишь название. С одной стороны, Хоакин хотел эту концепцию достичь, слиться с ней воедино (или слить её воедино с собой), но с другой – ненависть разъедала разум желанием её уничтожить. Сияющий меч, его верный спутник и провожатый – его заклятый враг, которого почуял даже бездушный Скрытый Этаж. Откуда-то сзади послышался издевательски умиротворяющий голос, призрачные руки легли поверх его собственных, до побелевших костяшек сжимающих оружие, ни разу не подводившее его с самого рождения. Голос сказал: – Отпусти. И он отпустил.