Легенды

Каспиан видел, как умирают люди. Видел еще мальчишкой, как его дядя казнил заговорщиков, убивших его отца, видел, как стража выкидывала трупы, словно мусор, в глубокие ямы, как плакальщицы выли на площади, требуя, чтобы кровь смысла преступление, как молчаливые бабы и мужики стирали кровь с деревянных помостов на площади. Он прятался за юбкой тетки, однако он помнил, как кричал один из приговоренных, пытаясь вырваться из рук палачей, как извивался, как блеснул топор, как неистово взревел несчастный от боли, когда лезвие не смогло перебить шею с первого удара… Каспиан в тот момент зажмурился, отводя взгляд. — Смотри, мой мальчик, — повелительно произнес Мираз. — Так вершится правосудие. Смотри, мальчик! Ты тельмарин, и ты станешь воином. Смотри, Каспиан! И Каспиан поднял голову, и навсегда запомнил, как голова приговоренного с глухим стуком упала на пол и покатилась по нему… Глаза его были открыты, язык вывалился, а все лицо было перекошено от невероятной, нечеловеческой боли. Это была первая смерть, которую он увидел. Он сражался и убивал и сам. Сражался — всю свою жизнь: как мужчина, как тельмарин, как будущий король, как воин. Вращал мечом, отбивая атаки учителей фехтования, приставлял кинжал к горлу спарринг-партнеров, тыльной стороной ладони смахивал со лба пот, и снова сражался, снова бился, как воин, как мужчина, как настоящий тельмарин. Дядя одобрительно хлопал его по плечу, тетя улыбалась, целуя в лоб, и Каспиан сражался, тренировался дальше. Он был выращен как тельмарин. Он не верил в удачу или милосердие врага. Впервые ему пришлось убить в ту темную, ту страшную ночь, когда он мчался прочь из собственного замка, преследуемый грохотом праздничного фейерверка. Его тетя родила сына. Его тетя родила Миразу наследника… Он мчался верхом по страшному лесу, несся так, словно его преследовали по пятам духи из старинных легенд той, древней Нарнии, а за ним мчались яростные крики воинов, посланных, чтобы убить его. А потом его конь налетел на что-то, и Каспиан полетел из седла прочь, и когда над его головой мелькнула сталь клинка он не успел подумать ни о чем, кроме как о том, что нужно отклониться и сдвинуться вправо, чтобы выбить всадника из седла. Выпад, обманный рывок, нырок вниз, удар — все это было знакомо наизусть, все было предельно просто, только в этот раз Каспиан не остановил руку, когда меч коснулся своим блестящим концом груди противника. С противным ухающим звуком воин захрипел, покачнулся, рухнул на колени, а затем завалился на бок. Юноша с трудом вытянул меч из груди мертвеца, а затем, затравлено оглянувшись, бросился в чащу, подальше от огней и голосов, от ржания лошадей, от погони, которая была так близка. Его сердце ёкнуло, забилось еще сильнее, и он сам не понял, от чего. От этого отчаянного бега? От того, что за его спиной остался смотреть незрячими глазами куда-то в кроны деревьев безымянный воин, носивший доспехи с гербом его, Каспиана, семьи? Или от того, что вековые деревья обступали его все ближе? Все-таки Каспиан был тельмарином, к тому же, он был воспитан собирателем мифов и легенд. И, даже если он не верил в существование минотавров и грифонов, кентавров и сатиров, он испытывал трепет, вдыхая запах древнего леса, который, должно быть, рос еще во времена мистической Зимы. Он не верил в колдовство и сказки, и все-таки… Все-таки гномы, пегасы, говорящие барсуки — они существовали. В этом Каспиану пришлось убедиться самостоятельно. Сказки старика-учителя, которые так любили воины и над которыми они же добродушно посмеивались, оказались чистой правдой. Конечно, все было совсем не так, как в мифах, и сатиры не играли магические песни, сидя у костров, и кентавры не соревновались, стреляя из луков на цветущих холмах, и гигантский лев не ступал своей мягкой походкой где-то по самой опушке леса, и деревья не говорили с путниками, и нифмы ручьев и водопадов не улыбались тем, кто хотел утолить свою жажду, вот только… Только Каспиан бродил по коридорам и подземельям, прокопанным под Каменным Столом, смотрел на барельефы на каменных стенах, сжимал крепче рог, отданный ему учителем, и пламя рыжими бликами танцевало по древним рисункам. Барсук говорил, что этот стол был расколот еще тогда, когда Колдунья правила Нарнией, а великие Короли и Королевы только-только пришли на помощь своему народу. Пламя выхватывало из темноты лица юношей и девушек, которые стояли плечо к плечу, а потом их фигуры снова прятались в темноте… Были ли они, существовали ли? Кэр-Параваль, замок четырех тронов… Неужели легенды не врали? Неужели его руины еще стояли где-то здесь, в устье Великой реки? Неужели этот костяной рог, почти такой же, какой носили короли из его рода, был когда-то тем самым Рогом королевы Сьюзен Великодушной?.. С барельефов на Каспиана глядели серьезные и отчего-то печальные глаза одной из королев. Кто это была? Сьюзен с ее верным луком? Люси Отважная, которая, как говорят легенды, умела говорить с ветром и травами? Королевы стояли на коленях около туши какого-то зверя, и, вероятно, по какой-то странной прихоти художника, казались совсем маленькими, как будто были совсем девчонками. Интересно, зачем? Чтобы показать, насколько большим был убитый зверь? Бродя долгими ночами по подземельям, Каспиан, сам того не замечая, начинал верить… Он не ожидал, что короли и королевы прошлого явятся на зов Рога, и, даже если какой-то частью своей души он и ждал их, желал, чтобы они пришли, он ждал, что будут куда старше его. Он никак не ожидал, что королева Люси окажется такой юной, совсем маленькой… Все произошло так быстро — он кинулся на парня с мечом, который, как ему показалось, только и ждал момента, чтобы броситься на минотавра, однако парень с неожиданной силой и ловкостью начал обороняться и даже атаковать в ответ, и Каспиан на секунду подумал, что, вероятно, если сейчас не придет подмога, ему конец, и что… — Хватит!!! Совсем девчонка. Надо же, действительно совсем маленькая. Платье велико, и подол подколот, и накидка тоже, худенькая такая… Каспиан стоял, тяжело дыша, глядя то на нее, то на юношу в красном бархате, и почему-то никак не мог понять, не мог осознать, хотя, казалось бы, и меч с гербом, и одежда, как со старых картин, и кинжал в руке у девочки, ему бы сразу догадаться, но он понял все только тогда, когда услышал еще один женский крик. — Питер! — а затем раздался звон, с которым натягивается тетива, а еще едва заметный свист, с каким наточенный меч выходит из ножен. Короли и королевы действительно были. Пламя все также танцевало на барельефах, однако теперь Каспиан бы без ошибки узнал, какая из королев — Сьюзен, а какая — Люси. Девушки, высеченные в камне, юноша на единороге во главе войска — неужели это были те самые люди, которые ужинали с ним за одним столом в их убежище, неужели Эдмунд Справедливый был тем самым мальчишкой, едва ли старше его, Каспиана, который полировал меч на ступенях, Люси Отважная — девчонкой, которая шутила с гномами, Питер Великолепный — самонадеянным юношей, который хотел захватить замок Мираза? Неужели легендарная королева Нарнии, Сьюзен, та самая, которая могла попасть из лука в желудь на ветке дуба, находившегося от нее на расстоянии двухсот ярдов, действительно была той девушкой, которая сидела у огня, улыбалась снисходительно и почти отвечала на его ухаживания? Это не укладывалось в голове. Да, короли, да, королевы, но разве это были герои тех мифов и легенд, которые поколения нарнийцев несли в своем сердце, которыми пугали детей тельмарины? Разве это их именами молились кентавры и фавны? Их инициалы выбивали на стенах дворцов и замков, их портреты писали лучшие художники? Разве это могли были быть они? Всего лишь дети, юноши и девушки, пусть и одетые в костюмы королей, разве они могли быть теми самыми? О них ходили легенды? Иногда они садились вчетвером, и Эдмунд откидывал голову на плечо старшей сестры, и Питер приобнимал Люси, а она перебирала тоненькими пальчиками локоны Сьюзен, и они говорили о чем-то, тихо смеялись, и в такие моменты Каспиан подолгу глядел на них из дальнего угла. Они казались ему людьми из совсем другого мира. Они говорили о каком-то профессоре, о мистере, имя которого Каспиану никогда не удавалось расслышать, о матери и об отце, и Сьюзен жаловалась, что ей не хватает ее шампуня, что бы это ни было, а Питер добродушно посмеивался, что даже сто битв не помогут им избежать наказания за драку в метро. Они были в каком-то своем мире, закрытом для него и для любого другого, тельмарина ли, нарнийца ли… Они сидели вместе, на виду у всех и одновременно словно совсем одни, и Каспиану не верилось, что это люди, которые провели в своих могилах несколько тысячелетий. Они ведь были самыми… Обычными? Они были совсем другими, чем он ожидал. И, хотя ему нравился живой ум Люси, он восхищался силой и ловкостью Питера, ему импонировала дружелюбность Эдмунда, и он находил Сьюзен в высшей степени привлекательной, они были не тем, кого он искал. Они не были частью Нарнии, которая могла бы спасти ее. Просто четверо детей, не те великие короли, о которых говорили мифы. Просто дети… Наверное, ему стоило бы взглянуть на барельефы внимательнее. Просто в один миг, когда они готовились к битве, когда чуткие уши ягуаров уже слышали шаги пехоты Мираза, он вдруг взглянул на Сьюзен. Он хотел подбодрить ее, сказать, что все будет… Сказать что-нибудь, не важно, что, но за ее спиной на коленях стоял Эдмунд, туже затягивая на ней доспех. Он смеялся чему-то, и она смеялась тоже, слушая его. Она никогда не смеялась так, когда Каспиан говорил с ней. Когда кто-либо, кроме братьев или сестры, говорил с ней. — О, да брось, Сью! Я отчетливо помню, как ты отвергла того славного принца из Орландии, который привез тебе в подарок целую повозку тканей. И после этого ты будешь говорить мне, что тебя действительно волнуют чулки? Брось, кто в наше время ходит в чулках в школу, ну ты подумай? — Ты ничего не понимаешь, Эд! Вот если бы тот, как ты говоришь, славный принц, вот если бы он привез мне целую повозку чулок, кто знает, может быть, я бы и вышла за него замуж. — Интересно, как бы ты объяснила это маме? — оба рассмеялись еще громче. Эдмунд спрятал тесемки, поправил защитную пластину. — Ну, вот. Теперь ты готова. — А готов ли ты? — он встал, и Каспиан почему-то впервые для себя заметил, что брат немного выше сестры. — Ты должен понимать, что это — совсем не то же, что твои книжки, Эд. Это война, и… — Я знаю, что такое война, Сью, — его голос был мягок, и все-таки в нем было нечто повелительное, что-то, отчего его сестра замолчала, слегка наклонив голову и отведя глаза. — Ты, должно быть, забыла, что это не первая моя битва. И не первая битва Питера. Не бойся за нас, сестра, здесь много других, тех, кто впервые увидит кровь. — Да, — Сьюзен резко вскинула голову, и в неверном свете факела Каспиан увидел, как надрывно изогнулись ее брови. — Но ведь Люси еще совсем кроха!.. И потом, мы ведь… — Ты снова говоришь о Люси так, словно не веришь ей, — он нахмурился, и, Каспиану почудилось, в карих глазах юноши мелькнуло осуждение. — Прекрати говорить о ней, словно она ребенок. Кто знает, что было бы с Нарнией, не будь здесь меня или тебя, но мы оба точно знаем, что было бы, не будь здесь ее. — Ее вера в Аслана не спасет ее, ты это знаешь и без меня. Это совсем другое… — Это совсем другое, и здесь ее не спасет вера в Аслана, но ее спасет мой меч, меч Питера, твой лук и стрелы. А, если мы все падем, ее спасет ее собственный кинжал. Разве ты забыла, что она не только девочка, но и воин? Ты забыла, как она сражалась в той злополучной битве с Рабадашем? Шумная группа кентавров помешала Каспиану услышать продолжение разговора. А потом они вышли наверх, и Каспиан, стоя вместе с воинами Нарнии, снова увидел королей и королев вместе. Они стояли плечом к плечу, такие же молодые, такие же юные, как и в те вечера под Каменным Столом, и все-таки почему-то они были совсем другие. Отчего-то невыносимо похожие на собственные изображения на барельефах. Почему-то Каспиану вспомнилась их первая встреча, то, как звонко натянулась тетива лука Сьюзен, как выхватил меч Эдмунд, как сжимала Люси кинжал, крича, требуя, чтобы они остановились. Он не думал об этом никогда раньше, но сейчас вдруг понял, понял отчетливо и ясно, что это не было простым порывом. Она знала, что Питер остановится. Если бы Каспиан не остановился вместе с ним, она бы не медлила, умоляя его о пощаде. Королева Отважная. Над Каменным Столом занимался рассвет. Огненные блики утреннего солнца бежали по деревьям, по траве, по камням, окрашивали в свои яркие цвета древние надписи и мох, поросший на разломе, и в этом утреннем свете почему-то Питер казался куда старше, чем обычно. — Однажды, много лет назад, когда ни одно из этих деревьев еще не пустило своих первых листьев, мы уже выиграли здесь одну битву, — он сказал это негромко, но при первых же его словах воцарилась такая тишина, словно и не стояла за его спиной целое войско. — Вон там, на холмах, стояли наши лучники. Раньше они были выше, и на север уходило ущелье, а с востока стояла каменная стена… Ты, Сьюзен, должна это хорошо помнить. А вон там, на равнине, стояло наше войско. Ты помнишь, Эдмунд? — Да, — они говорили словно бы друг с другом, но Каспиан заметил, как тянул головы нарнийцы, стоящие вокруг него, и внезапно понял, что и сам он подается вперед, чтобы слышать лучше. — Вот в тех камнях располагался авангард, а вот здесь — вспомогательные отряды. Там, за камнями, прятались грифоны и фениксы… — Да, — губы Питера тронула едва заметная улыбка. — Ты помнишь, Эд, как мы говорили с тобой вон там вот, у самого подножья тех камней, и я просил тебя не участвовать в битве, а ты сказал мне, что… — Он сказал тебе, что ты слишком самонадеян, если думаешь, что сможешь узурпировать командование в битве, — Люси повернулась к брату, улыбаясь ему открыто и светло, словно и не сознавала вовсе, что их ждет. — А ты начал кричать на него, что он глупец и ничего не понимает. — И тогда Лу сказала, что тоже будет драться, и что если мы позволим Нарнии снова замерзнуть, а нашим друзьям — погибнуть, то мы все никогда не сможем взглянуть в глаза отцу без чувства стыда, — голос Сьюзен был ровным, и она тоже улыбалась, глядя куда-то в горизонт, и Каспиан подумал, что никогда в жизни не видел ничего прекраснее. Величественнее и прекраснее. — В той битве погибло много наших друзей, — брови Питера едва заметно сдвинулись к переносице. — Много храбрых воинов, воинов Аслана, память о которых прожила тысячелетия и пережила горы и равнины, носившие их. Эта память пережила века и переживет еще много веков, потому что каждый из них боролся за свободу, — с каждым новым словом его голос становился громче, — каждый из них верил, каждый из них любил всем сердцем ту добрую и свободную Нарнию, которую многие из них даже и не видели никогда. Друзья, — он обернулся к нарнийцам, которые обступили его, его брата и сестер. — Друзья, разве можем мы отступить и отдать то, за что они сражались так отчаянно, так неистово? Видите — вот та расщелина? Оттуда появился тогда Аслан, а вместе с ним — Люси и Сьюзен. Они появились вместе с лучами солнца, такими же, как и это, а вместе с ними — десятки, сотни наших друзей, которых мы считали потерянными навсегда… Он замолчал, и Каспиан вдруг не подумал — почувствовал — что это был не просто юноша в доспехах. Что он был гораздо, гораздо старше, что он видел такое, что не смоб ли представить никто другой из их войска или войска Мираза. Что он был тем самым мужчиной с барельефов, который поднимал меч, готовый сражаться за свое королевство. Не раз и не два он уже вел в битву своих воинов, и уж, конечно, он повидал куда больше битв, чем Каспиан. Каспиан совсем забыл, совсем упустил из виду, глядя на юный облик королей и королев, что они не были простыми юношами и девушками. — Сегодня многие из нас погибнут, друзья, я не буду лукавить, — брови Питера снова болезненно дернулись. — Я не знаю, кто останется, останется ли кто-то. Войско тельмаринов сильно, у них есть катапульты, вдобавок они ненавидят нас, тех, память о ком они пытались не просто стереть, а искоренить. Но мы не исчезнем. Мы будем сражаться, друзья, будем! Он вскинул руку, и нестройный хор голосов подхватил его клич, заглушил, взлетел в небо и волной разнесся по равнине кругом. — Сражаться, будем сражаться!.. — За Аслана! — Да здравствует король Питер! Мальчишка в блестящих доспехах. Не раз и не два видел Каспиан, как Мираз или его военачальники вдохновляли войско перед походом. Они говорили много речей, они приглашали писцов, чтобы составлять их, но это было совсем не то же. Питер Великолепный, король Нарнии… Он действительно был королем, этот высокий юноша с глазами взрослого мужчины. Он был королем, который собирался дать Миразу бой один на один, чтобы выгадать время своим друзьям. Когда Каспиан был совсем маленьким, дядя и его люди учили его, что настоящий тельмарин должен быть смелым, сильным, должен защищать своего короля даже ценой своей жизни. Настоящий тельмарин борет до последнего и не страшится врага, настоящий тельмарин должен стоить десятка врагов, настоящий тельмарин гордо носит боевые доспехи с гербом короля и оглядывается назад только тогда, когда враг находится за спиной. Войско проигрывает только тогда, когда гибнет король. Но Питер никогда не был тельмарином. Он был нарнийцем. — Ты знаешь традиции своего народа, Каспиан, — Питер повернулся к юноше и тот медленно кивнул. — Поможет ли поединок между мной и Миразом выиграть время? Нам нужно время, Каспиан, пока Трам не доставит зов Люси в леса на юге. Поединок чести был одной из старых традиций тельмаринов, о которой белоголовые старики рассказывали мальчикам долгими зимними вечерами, чем-то из туманного прошлого, покрытого кружевом времени. — Да, — он не узнал свой голос. Короли-тельмарины уже много поколений не вызывали своих противников на бой. Когда погибает король — погибает и народ. Но Питер Великолепный, этот мальчишка в сияющих доспехах, король Нарнии, он собирался биться насмерть, выгадать немного времени для своего народа. Каспиан почувствовал, как дрожит. Он ощутил себя вдруг неизмеримо одиноким, тельмаринским мальчиком среди войска нарнийцев. Питер, Эдмунд, Сьюзен, Люси — они были частью Нарнии. Каспиан задрожал, но не дрожал Питер. Он стоял плечо к плечу с братьями и сестрами, положив ладонь на эфес, и его глаза зорко всматривались в горизонт, туда, где на берегу реки был разбит лагерь Мираза. — Эдмунд, — негромко произнес он, и младший брат коротко кивнул, разворачиваясь и жестом приказывая двум фавнам следовать за собой. Он без слов знал, что от него требовалось. Словно сквозь пелену Каспиан смотрел за тем, что происходило дальше. Сьюзен расставляла лучников на стенах, отдавая им последние указания, Люси проверяла доспехи воинов, каждому говоря что-то, улыбаясь, разжигая в глазах настоящую храбрость, Питер инструктировал часть войска, скрытую в коридорах под Каменным Столом. Эдмунд в сопровождении трех фавнов, кентавра и угрожающего вида минотавра появился ближе к полудню, неся в руках письменное согласие Мираза на битву. Четверо королей и королев казались спокойными, словно они совсем не боялись туманного будущего, словно знали наверняка, что все будет хорошо, словно проживали эту битву уже раньше, и Каспиану подумалось, что, на самом деле, как мало он знал о них! Он совсем не расспросил их о той Нарнии, о которой пели в балладах, совсем не узнал, каким был тот мир, откуда они пришли. А Эдмунд присел на корточки, проверяя, как хорошо закреплены защитные пластины на ногах Питера, а Люси туже затянула пояс с ножнами, а Сьюзен методично проверяла каждую стрелу в своем колчане. А Питер одними глазами улыбнулся брату, благодаря его. Питер готовился к бою. Каспиану показалось, что все это происходит не с ним. Что ему бредится, как Мираз и Питер обнажают свои клинки, стоя посреди старинного ристалища. Или, быть может, жертвенника? Солнце палило, выжигало и без того желтую траву, и лязг мечей разносился над обеими застывшими армиями, и тяжелое дыхание королей казалось в сто раз громче, чем оно было на самом деле, и Каспиан стоял, словно снова был мальчишкой и глядел на казнь на площади замка, и не мог отвести взгляд. Он подумал, что, наверное, его вот-вот замутит. И все-таки не мог отвести взгляд. Они глядели издали, и он стоял между Люси и воином-кентавром, одним из тех, кто сопровождал Эдмунда с посланием Миразу. — Перерыв, — надрывно прохрипел тельмарин, припадая на одно колено. Питер опустил меч. Он обернулся, улыбаясь сквозь боль в выбитом плече своим воинам, своим сестрам и брату, и в этот момент — Каспиан едва успел заметить, что произошло, не успел даже вскрикнуть — Мираз оказался за его спиной. — Питер! — закричала Сьюзен. Но было поздно. Король Питер не вскрикнул, не вскинул вверх руку, не зашатался. Его колени подогнулись, и внезапно он просто упал, рухнул на землю, лицом вниз. По каменным камням потекла едва заметная с такого расстояния тонкая струйка крови. Никто не ожидал этого — ни воины Мираза, ни генерал Глозель, застывший с рукой на эфесе меча в десяти шагах, ни нарнийцы, нестройной стеной стоявшие поодаль по другую сторону от места поединка. Между лопаток юного Короля торчал короткий кинжал с массивной рукоятью — кинжал, который тельмарины носили у пояса, и который уже давно стал больше символом, чем оружием. — Питер дал ему поднять меч, Питер дал ему перерыв, а он… а он… — забормотала себе под нос, словно еще не осознавая до конца случившегося, Люси, а затем вдруг рванулась вперед, туда, где лежал ее брат. Сам не совсем понимая, что делает, Каспиан бросился следом, и в два прыжка настиг ее, ухватил, удерживая. Люси забилась в его руках, молча кусаясь и отбиваясь. В этот момент она вдруг стала той самой маленькой девочкой, словно Королева внутри нее еще не успела понять, что произошло, но тело уже поняло, уже осознало весь ужас безвозвратного. Слезы текли по ее щекам, но она не издавала ни звука. Постепенно ее пинки и удары становились слабее. Она замерла, пряча лицо где-то у плеча Каспиана, и ему подумалось, что, возможно, это те самые последние, отчаянные, горькие минуты, когда она представляет, что обнимает Питера. А потом она отстранилась. Солнце светило, словно и не видело, что только что произошло у Каменного Стола. Питер лежал ничком, неподвижный, и невозможно алая кровь стекала по его доспехам землю. Обе армии стояли в безмолвии. Мираз стоял, тяжело дыша, глядя на тело убитого врага, и блики солнечных лучей прыгали по его кирасе, отлетали прочь, беспорядочно скача по каменной арене, лицам, ножнам и доспехам. Почему в этот момент не появился Аслан? Почему не ожили деревья? Почему Питер, храбрый юный Питер, почему он лежал мертвый, а тиран и убийца стоял над ним? Каспиан услышал тихий свист сбоку от себя. — Ты, подлец, Мираз! — голос Сьюзен дрожал от ярости, а, может быть, от горя. Она выхватила из-за спины стрелу. — Ты!.. Она сейчас выстрелит, понял Каспиан. Ничто на земле не удержит ее от этого. А потом снова, снова, снова — пока три дюжины стрел в ее колчане не закончатся, пока тридцать шесть воинов не упадут мертвыми, такими же невозможно мертвыми, как и ее брат. Легенды гласили, что королева Сьюзен могла попасть в глаз белке, даже не слезая с седла и не замедляя галопа своего коня. Она сейчас выстрелит. Она убьет короля, а вместе с ним еще тридцать пять человек. А потом она выхватит клинок. Каспиан не смог толком даже подумать об этом, только почувствовал, осознал. Короли и королевы пришли из легенд, и эта битва станет одной из них. Когда дело доходит до легенд, вместо чернил летописцы обмакивают свои перья в кровь. — Нет! — резкий и властный голос заставил и Касипана, и Сьюзен обернуться. Люси стояла подле них, и, хотя ее щеки все еще были мокры от слез, она уже не плакала. Эдмунд сделал еще один шаг вперед и властным движением опустил руку сестры. — Нет. — Эдмунд, ты не понимаешь… — что это за звук? Дребезжала ли это тетива, или же это голос Сьюзен? — Питер мертв. Теперь верховный король я. Отойди, Сью, я знаю, что я делаю. В гробовой тишине мальчишка в красной тунике вышел вперед, поднялся по каменным ступеням, и даже тельмарины не смели останавливать его. В гробовой тишине он преклонил колено, опускаясь подле тела брата, осторожно положил свой меч и свой щит на землю, а затем бережно подхватил труп Верховного Короля, переворачивая его. Голова со спутанными волосами безвольно мотнулась. — Мой друг, мой брат. Мой король… — он наклонился, губами прикасаясь к окровавленному лбу Питера. — Покойся с миром, Питер Великолепный, Верховный Король Нарнии, покойся с миром величайший из воинов и лучший из монархов. Твоя страна будет жить. И лед больше не покроет ее. Он уложил тело на каменный пол, закрыл невидящие глаза. Не поднимаясь с колена, он выпрямился. Левая рука его подняла с земли щит с гравировкой Аслана, правая осторожно вынула из безжизненных пальцев меч. — Мираз, который зовет себя правителем Нарнии! — его голос, сильный, зычный, эхом разнесся по равнине. — Я — тот, кто поднимает меч павшего. Я — тот, кто будет биться вместо него. — На каком основании? Я победил, мальчишка! — Мираз, уже успевший отойти к краю арены, зло сверкнул глазами, оборачиваясь. — Или вы, нарнийцы, не верны своим словам? По рядам войска Нарнии побежал шепот. Каспиан услышал, как кто-то сердито ворчит, уловил едва заметное звяканье вынимаемого из ножен оружия, однако Люси вскинула левую руку вверх, и наступила тишина. Она даже не обернулась. Она была едва ли выше любого из полугномов, стоявших на левом фланге, у нее не было ни меча, ни лука, и все-таки Каспиан почувствовал, как почувствовали все остальные, какой силой обладала эта девочка. Что когда-то она была великой Королевой великой страны, и что остается этой Королевой и по сей день. Она вскинула руку, заставляя всех замолчать, заставляя спрятать ножи и секиры, и никто не смел ослушаться ее. Каспиан повернулся, глядя на Сьюзен. Она опустила свое грозное оружие, и, хотя грудь ее все еще часто вздымалась, а стрела лежала на тетиве, она не собиралась стрелять. И она тоже в этот момент была Королевой. Ее прическа растрепалась, несколько длинных прядей падало на высокий лоб, глаза были красны, но она владела собой. Они обе будут оплакивать Питера, их брата, их друга, они будут оплакивать его позже. Сейчас они обе стояли впереди своей армии, и они не плакали. Они обе зорко вглядывались в спину Эдмунда, стоявшего около тела своего Короля с окровавленным мечом и щитом, который когда-то даровал мальчишке Лев. — Ты ударил его в спину, когда он дал тебе передышку, Мираз. Ты лжец и подлый трус. Ты убил моего брата, и я требую: выйди ко мне на бой! — голос Эдмунда не сорвался на крик, но звук его взлетел над деревьями, над головами в шлемах, пронесся, словно дух ветра, и был этот голос страшен. Каспиан заметил, как сильно сжал молодой Король эфес меча своего брата. Люси едва заметно шевельнулась, отстраняясь, и юный принц подумал вдруг, сколько силы было в этих людях, которых он поначалу посчитал детьми. Сьюзен и Люси стояли рядом, плечом к плечу, и, хотя их глаза все еще были красны от слез, они смотрели прямо на арену, где второй их брат давал вызов убийце. — Ты врешь, мальчишка! Какой перерыв? Какая передышка? Глупец! Эй, Глозель! — и Мираз испугался. Испугался этого мальчика, которого, должно быть, так и не принял всерьез, испугался молчаливого войска перед собой, испугался двух девушек, которые не отводили взгляда. Испугался того, чего не знал, чего не понимал, что было так странно и чуждо ему. Почему этот юноша, этот король отдал жизнь за горстку фавнов и кентавров? Короли не умирают на глазах своей армии! Только не так! Это действительно испугало его. Не оборачиваясь он махнул рукой своему генералу. — Глозель, вы стояли ближе всех. Разве покойный король говорил что-то такое? Какой перерыв? Каспиан слышал, как ветер треплет тесемки на доспехах Сьюзен, как едва слышно бьются они друг о друга. — Глозель! Ну же! — Мираз повернулся, стремительный, отчаянный. Почему же молчит Глозель? Почему не придет на помощь, когда он должен сделать это? Тишина стала гробовой, даже ветер стих, и в этом молчании зычный голос военачальника гонгом разнесся по всему полю. — Да, мой господин, — Мираз дернулся, яростно вытаращив глаза на подчиненного, посмевшего перечить ему, однако Глозель не шевельнулся. — Питер Великолепный, Верховный Король Нарнии, дал вам возможность подобрать меч и передохнуть, и когда он развернулся спиной… — Довольно! — визгливый крик Мираза заставил лорда Сопеспиана отшатнуться. Выдержка изменила ему. — Это измена! Эй, вы, воины! Немедленно… — Вы примите вызов Короля Эдмунда Справедливого, сир, — голос Глозеля стал жестче и еще громче. — Вы отняли жизнь его брата, и своей кровью должны искупить это. — Что за бред… Я не буду! Не буду! — Мираз начал оглядываться, однако со всех сторон на него смотрели одинаковые взгляды его же людей, полные мрачной решимости самостоятельно свершить суд, если он откажется взять в руки меч. — Я не буду!.. — Тогда, сир, я не буду мешать солдатам, если они решат, что вы не заслуживаете больше жизни, — Глозель прищурился, а затем привычным быстрым движением расстегнул ножны, бросая их на землю. По армии тельмаринов прокатился гул. Мираз отшатнулся. С надеждой обернулся он к лорду Сопеспиану, ожидая его поддержки, но тот тоже глядел на короля безо всякого сочувствия, даже не думая помочь ему. Двое или трое командующих, стоявших по левую руку от Глозеля, тоже расстегнули ножны на поясе, позволяя коротким мечам упасть к их ногам. — Прими вызов, Мираз, — голос Эдмунда заставил его затравлено обернуться. — Прими вызов, трус и убийца, или преклони колеи и прими свою смерть. — И ты убьешь меня, мальчишка? — Мираз расхохотался, вот только смех его был надломленный, надтреснутый. Никто из воинов двух армий не подхватил его. — Ты? Ты, о милосердии которого ходят легенды, ты убьешь меня? Убьешь, Эдмунд Справедливый? — Нет, — Эдмунд вздернул подбородок. Каспиан не мог видеть его лица, но он видел, как крепко сжимала ладонь в перчатке рукоять легендарного меча. — О, как я бы хотел убить тебя, Мираз! Клянусь, я всей душой хотел бы этого… Но это не мое право. Я король, и как король я отдам тебя твоему народу. Я отдам тебя, узурпатор, в руки тому, кого ты сделал сиротой и чей трон ты так хотел заполучить, я отдам тебя, братоубийца, в руки тех, кого ты хотел обречь на войну. Пусть твой король и твой народ выберут тебе достойную кару. Я король Нарнии, но я не король тебе и твоему народу. Каспиан дернулся, услышав шепот по левую руку от себя. Люси стояла, закрыв глаза, и губ ее беспрерывно шевелились, как будто она молилась. Вот только она не молилась. — Жители Нарнии! — Сьюзен вскинула руку с Рогом и приложила его к губам. Длинный протяжный звук раздался над Каменным Столом, закачались ветви деревьев, и в лицо Каспиана ударил поток чистого, холодного воздуха. — Воины Тельмара! — Эдмунд повернулся к замершим в нерешительности людям в железных латах. — Преклоните колени перед вашим настоящим правителем, перед Каспианом X, и да пошлет ему Аслан долгих и славных лет. Воины Тельмара! — Мой король, — генерал Глозель первым опустился на одно колено, опустив голову, и вслед за них опустились лорды и солдаты, лучники и пехотинцы, старики и юноши. Тысячи людей в молчании опускались перед ним, Каспианом, признавая его своим законным королем, и он смотрел на них, смотрел, как солнце блестит на их латах, как отражается от их шлемов, и как посреди этого коленопреклоненного войска стоит всего один человек, испуганно озирающийся вокруг. — Каспиан, ты… — Мираз сделал крошечный шаг назад, тщетно пытаясь вытащить из ножен меч, но трясущиеся руки его не слушались. — Лорд Сопеспиан, заключите этого человека под стражу, — Каспиан и сам не узнал своего голоса. — Его будут судить, будут судить тельмарины и нарнийцы. Уведите его… Приказывать дважды нужды не было. Каспиан повернулся к нарнийцам. Питер Великолепный лежал на арене, молодой, с гордо поднятым подбородком, с так и не растаявшей полуулыбкой на губах. Его сестры и брат склонились над ним, скорбя, и вместе с ними скорбела сама Нарния. Молодой король медленно подошел к ним, а затем его колени подогнулись, и он тоже упал подле тела Питера. — Мой друг, — он сжал закованную в латы ладонь в своей. — Прости меня, мой друг. Спи спокойно, великий король, твой народ будет свободным… Каспиан видел смерть и убивал, он сражался, он терял и обретал друзей и близких, но, кажется, только сейчас, в первый раз за всю свою жизнь, почувствовал, каково это, горевать по-настоящему, когда сердце прямо в груди начинает кровоточить, а воздуха в легких не хватает… Он отчаянно захотел проснуться, где угодно и когда угодно, проснуться в своей комнате в замке Мираза, проснуться в те дни, когда не верил в гномов и дриад, проснуться без этой боли в груди. Или не проснуться вовсе, очутиться за собственным балдахином с арбалетной стрелой в сердце. Как бы он хотел, чтобы этот день, этот страшный, этот кровавый день был бы только частью легенд его воспитателя. Хотел бы, но даже Аслан не смог бы обратить время вспять, и Питер все еще лежал на земле, и голова его покоилась на коленях Сьюзен, а Люси, придерживая осторожно подбородок брата, стирала с него кровь. Королева, утирающая рукавом кровь с лица павшего Короля. Ее сестра, напевающая неизвестную Каспиану колыбельную, гладя волосы брата. Тетушка как-то сказала, что отец Каспиана не проронил ни слезинки, когда узнал, что его жена скончалась. Не плакал и Мираз, будь он проклят, он и все потомки его… Тельмарины не плачут над гробами своих королей. Они поют песни о славных битвах и слагают баллады, они бьются на поединках и называют сыновей именами почивших правителей, но они не проливают слезы. Эдмунд плакал, стоя на одном колене и опираясь на окровавленный меч своего брата. Всемогущий Аслан, если ты только слышишь это! Почему, почему тысячи людей и нарнийцев стоят сейчас коленопреклоненные, почему этот мальчик уже никогда не улыбнется своим родным, не произнесет речь перед своими воинами? Он был частью легенды. Когда-то они четверо просто растворились в бескрайних лесах, которыми была покрыта та, старая Нарния, в лесах, откуда появились, неизведанные и уже тогда укутанные сказаниями и преданиями. Говорят, что на их могилах, расположенных у границ Великого Западного Леса, не было ни года рождения, ни года смерти. Говорят, корабли, что бороздили воды Блистающего Восточного Моря, еще сотни лет поднимали их знамена. Говорят, что караваны, следующие под светом лучезарного Южного Солнца, продолжали преклонять головы, проходя мимо гербов Королей и Королев, даже когда в Кэр-Паравале сменились десятки поколений правителей. Говорили, что они сошли прямо со сводов ясного Северного Неба, вместе со светом звезд, первыми утренними лучами, костром заката… О, всемогущие Короли прошлого… Тельмарины никогда не оплакивали своих правителей, даже тех из них, кто оставался в сердцах народа на долгие годы. Никогда не стояли тельмарины в молчании, не плакали, никогда ни один из королей тельмаринов не преклонял колени подле тела другого. Тельмарины сражались. Тельмарины не преклоняли колен ни перед кем, кроме того, за кем клялись следовать в бой. Тельмарины не отводили взгляд от смерти. Они не боялись ее. Нарния никогда не была землей тельмаринов. Поглощенная, завоеванная, она сопротивлялась так свирепо и отчаянно, что воскресила из могил давно умерших Королей. Тельмарины не были никогда хозяевами Нарнии. И все-таки они жили на этой земле, пили воду из рек, протекавших по ней, ели плоды ее, дышали ее воздухом. Не поэтому ли сейчас они стояли на коленях перед своим Королем, и сам он стоял на коленях, склонив голову над телом своего друга, своего господина? Тельмарины никогда не отрекались от своего короля, пока глаза его не стекленели, а дух не уносился прочь вместе с ветром. И все же Мираз тоже стоял сейчас на коленях, окруженный воинами, со связанными за спиной руками. Преклоняли ли воины колени ему, Каспиану? Или, быть может, Эдмунду, наследнику своего брата? Или это была последняя дань Питеру Великолепному, юноше в блестящих доспехах, глаза которого видели больше, чем глаза любого из воинов обеих армий? Легенды не должны умирать вот так. Не должен тот, чей портрет украшает древние барельефы, лежать так беспомощно, так неподвижно, не должны его доспехи быть пропитанными красной кровью, не должны его пальцы так судорожно сжимать в последней хватке меч, которого уже и нет в руке. Это ли Питер, Верховный Король над всеми королями в Нарнии, Император Одиноких Островов и Лорд Кэр-Параваля, Рыцарь благороднейшего ордена Льва? Почему он так безжизненен? Кто эта девушка в доспехах, которая держит в объятиях его тело и шепчет что-то ему на ухо, улыбаясь сквозь слезы? Кто эта девочка, которая встает, чтобы тихо отдать приказания своим воинам, чтобы принесли носилки? Кто этот юноша, который стоит на коленях и держит руку мертвеца? Кто эти люди, почему они здесь? Почему у них такие взрослые, такие печальные глаза? Почему ничего этого нет на старинных барельефах? Почему в этот раз Лев не пришел, почему в этот раз ликование заменяет скорбь? Когда умирают великие короли, рождаются легенды. Питер уже был частью легенды. С его спесью, с его заносчивостью, с его презрением к слабостям и трусости, с его смелостью, с его самоотверженностью, с его милосердием и великодушием. Он был величайшим из королей, и, если кто-то и не верил в мифы прошлого, мифы грядущего не изменят его облика. Лучший из мечников от самой Равнины Фонарного Столба и до Одиноких Островов, блистательный полководец и великий правитель. Еще не родились скульпторы, которые увековечат его профиль в новых барельефах, поэты, которые напишут о нет новые легенды, воины, которые принесут клятвы верности его лику. Воины Нарнии, сыны Тельмара. Питер Великолепный переродился, становясь легендой, теперь уже навечно. И все-таки они скорбели не о легенде. Они скорбели о Короле, которого знали, кто умер, спасая сотни жизней своего народа. Они скорбели о короле, за которого готовы были бы умереть сами. Не как тельмарины, как нарнийцы. За которого — теперь Каспиан это понимал — он бы и сам отдал свою жизнь.