«…Плачь, мать и сыра земля. Плачьте, ангелы. Плачьте, ангелы небесные, злотокрылые. Как сына вашего, сына родного, из дома, из Господня, выгнали. Да сожгли дом тот, по ветру развеяли. Стал изгоем сын ваш названный. Он себе нашёл себе избушечку, клеть в лесочке да под травушкой…»
Πлачь Ʒемля — VII - Иꙁгои
Джуён знал парочку сумрачных слов, наводящих тяжёлые сны. Читал несколько ведьмачих рукописей и лечебников, за которые честные люди лишались голов, рук и ног. Проходил лунными ночами в запретные места, спасаясь от бесовского преследования. И всё это он делал лишь для того, чтобы однажды отдать свою плоть в Велесовское владычество. В этот год весна долго не приходила. Мороз крепчал с января, вьюга неделями не унималась, и старые срубы пропускали внутрь себя ледяную поступь зимы. Народ боялся голода. Но утро Равноденствия неожиданно принесло южный ветер. Тусклое солнце застряло на позолоченном шпиле холмовой церквушки. Храмовые песнопения и раскаты колоколов ознаменовывали наступление долгожданной весны. Приверженцы двоеверия вываливались на подмороженную улицу, освещая её румяными лицами. Всё вокруг пело и готовилось к празднеству масленицы. Отзвуки старых ритуальных костров наполнили длинноволосую голову. В хилой избе на окраине погоста Джуён склонился над расшитым красными нитками кафтаном и новенькой сотканной изо льна рубахой с праздничным поясом. Кой предстанет перед ним весна? Сегодня он узнает. Такое нарядное не надевают даже на свадьбу — оно хранится в пыльных сундуках приданого и передаётся из поколения в поколение. И только он способен предстать во всей красе угодной жертвой ради плодородия. Он — потомок древних волхвов, что хранит в ладонях связь с матерью-землей. — Что за крамола таится в твоей голове? — Это дедовское велесово таинство. Это не крамола, а благочестие. — Ишь ты! Побоись молвить о Боге. Ты нечистивый, как и помыслы твои все богомерзкие. — Я лишь служу многим Богам. — У праведных людей Бог может быть только один. Избу дымит печь с подброшенной в дрова сушёной Адамовой головой и Беладонной. Сыро, слякотно. Измученные бессоньем глаза щиплет от едкого дыма. Джуён облачается в парадное, падает наземь ничком и молится конечный раз в своей жизни. Это — не предназначение. Это — выбор. Настоявшееся мёртвое снадобье противно вяжет рот. Последние слова, последние мысли и последние вздохи. Огонь в избе затухает. На площади паства уже гуляет вовсю. Дымятся горячие закуски, пестрят платки в длинных хороводах и плясках. Молодой ведун пробирается сквозь сугробы с твёрдой корочкой на обрядовое место. Ног он уже не ощущает — снег забивается в лапти, воздух морозит обледенелые ладони, иней оседает на блаженной улыбке Велесовского сына. Мужики стаскивают весь окрестный хворост в двухметровый широкий костёр. Прыгнуть в него — и пропасть навсегда — его цель. Джуён проходится мимо гуляющих, слёзно ползёт взглядом по ритуальным яствам. На его языке лишь щиплет травяным снадобьем, а в животе живёт вечный постный морок. Пустой и колючий. Люд на него почти не смотрит — он знает исход. Только крестьянский мальчишка-сосед подбегает, хватаясь за обледенелые руки, перевязывая их красным платком. — Спасибо, — Джуён добродушно смотрит, вспоминая, как подкладывал ему под подушку Бузину от плохих снов. Мальчишка убегает, чтобы сберечь в сердце последний дар ведуна — улыбку на добрый случай. Она останется с ним навсегда. Под платком что-то крошится. Живый на земле, как может встретить стихию? Он — может. Обойти костёр три раза, совершить языческое богослужение назло собственной бабке, приуроча к этому действу имя Николая Чудотворца. Пробраться в костёр, встать на брёвна и закрыться сучками. Мороз сковывает тощее тело под лёгким кафтаном, конечности коченеют. Джуён раскрывает зубами подарок на синюшной ладони и замечает огрызок печенья. Горячий язык обжигает кожу, слизывая крошки чудо-дара от доброго друга. Костёр воспламеняется. Лакомство накаляет внутренности, обдавая дрожащее тело жаром. Переливы колоколов распаляют пламя. Он поднимает заиндевевшую голову к Солнцу и чувствует, как его жар наполняет светило жизнью. Лёд постепенно оттаивает, толпа всё сильнее беснуется. Жизнь — служение. Бабка говорила иначе, не понимая его покорности лесу. Покорности зверью. Змей пришёл в последний день морока. Постучал деревяшкой в дверь, и Джуён впустил путника. Отогрел и накормил. Чутьё ведуна не обманывало — существо из леса. Восстало после того, как Перун разбудил хтонь. Змей казался чужим и роднёй одновременно. Источал липовый запах, напоминая медведя по тени, и смеялся на печи волчим заунывным воем. Укрыл Джуёна чьей-то трофейной мягкой шкурой. Ему это можно было — убивать. Ластился и тёрся к его носу, как хитрый кот. Зализал его руки, как собака, и укусил за нижнюю губу, совершая кровную смертельную сделку. И Джуён её принял, как верный апостол Велеса и раб собственной чародейской силы. Наутро тёплый и благодатный Змей испарился, оставив после себя резной медвежий тотем, да пару звериных укусов на джуёновой груди. Кровь из них уже не шла. После встречи со Змеем она прекратила биться в теле вовсе. Он приближался к лесу. Иссыхал и чах, однако, наполняясь внутри благодарностью и светом. — Весна уже плодородия ради топчет поля? Дрожащий воздух перед глазами испепеляет ресницы и брови. Улыбка плавится церковкой свечкой. Почему-то пахнет липой. Тело выцеловывают языки горящих тканей. Холод полностью испаряется, и огонь держит, убаюкивает его в смертельных объятиях. Мёртвая кровь кипит внутри, надеясь выплеснуться из плена бренной телесной оболочки. Он молится только о том, чтобы пламя разгоралось сильнее, и громче трещали обломки деревьев. Ясный ритуальный костёр возносится к самой верхушке безоблачного неба. Паства хороводом пляшет вокруг огня, хором запевая молитву плодородия. Ему бы хотелось им подпевать, но похоронный дым не даёт дышать. Джуён закрывает глаза остатками век. Болит сильнее. Открывает, ощущая их не плотность и ненадёжность. Перед зрачками трясётся свечение, и образ Змея-Чонсу отпечатывается не в глазах, он проникает в саму суть волхва, заставляя его памятовать о нестерпимой боли. — Я ждал. — Я пришёл. Тающие губы смятает ветряной волной, струится багряная кровь, лепечет сердце в ловушке рёбер. Змей обвивается вокруг него, сжимает остатки горящих волос и прикладывается ко лбу, как к иконе. Чонсу оставляет тело, лишая его сути. Сохраняет навечно во всемогущих руках душу и забирает с собой в лес. Джуён отдаёт свою плоть в Велесовское владычество. Тот взамен обещает насытить почву урожаем.