На стене молоток — бейте прямо в стекло, И осколков поток рухнет больно и зло, Вы падёте без вывертов — ярко, но просто, поверьте. Сергей Калугин, «Танец Казановы»
Проснулась она оттого, что с блюда сам собой скатился гранат. А упав — треснул пополам. Почти сразу вслед за глухим и тяжёлым падением раздался частый, дробный звук, словно в спальне пошёл дождь. Это мелкие зёрна, тёмно-алые и глянцевитые, разлетелись по полу. Разумеется, трудно было понять, что случилось, едва открыв глаза. Жасмин с бьющимся сердцем села на постели. Почему-то этот короткий испуг напрочь отогнал сон. Сразу же вспомнились все рассказы нянюшек о пустынных духах. К тому же создалось ощущение, будто в комнате она не одна. Из-за этого вдруг захотелось одеться. Накинув сорочку, Жасмин протёрла глаза. Светильник горел ровно. Отчего же на стенах колебались тени, то отдаляясь, то вырастая? В тонкое стекло, защищающее огонь от ночных сквозняков, бился мотылёк. Не прозрачный, как часто бывает, а большой, тёмный. Жасмин решила выпустить его. Встав коленями на широкий подоконник, она отворила окно — и затем задула фитиль. Луна была безупречной; но именно в этот миг на неё набежало облако, и мотылёк, утратив оба источника света, заметался впотьмах. Крыло опалённым краем задело щеку Жасмин, и она невольно отмахнулась. Что-то тонко, плачуще зазвенело. Это одна из трёх граней светильника разлетелась от нечаянного удара. Вскрикнув, Жасмин схватилась за руку. Прохладное дуновение прошло по комнате, как призрак. Тлеющий фитиль, исходящий голубоватым дымком, вздрогнул. Как будто поймал частицу лунного света... — Ловушка для милосердия, — голос возник ниоткуда и негромко рассмеялся. — И вновь ты так легко в неё попадаешься, достойная... Совсем как твой дружок, не правда ли? Через великую силу Жасмин повернулась к разбитому светильнику, откуда, как ей показалось, и шёл голос. Уцелевшая створка слабо светилась. В ней, как в зеркале, прорисовывалось лицо. Невозмутимое, бледное лицо Мозенрата. Вот так же он некогда смотрел, — только с последней отчаянной гримасой утопленника, вмёрзшего в лёд, — из синеватой грани громадного магического кристалла. Жасмин несколько раз помахала перед глазами рукой. Хотя отчего-то уже знала: этот морок не развеется. — Ты же мёртв?! — вырвалось у неё. — Ну, на этот счёт я бы поспорил, — Мозенрат чуть шевельнул уголками губ, — но спорить хорошо лишь на что-нибудь... Впрочем, я могу и доказать, что жив. Теперь мне это нетрудно... Луч, похожий на лунный, протёк из разбитого светильника на пол и разлился лужицей. Прежде чем Жасмин успела уловить хоть какое-то колебание в озерце холодного света, в трёх шагах от неё соткалась высокая фигура. Вовсе не призрачная, из плоти и крови. — Тысяча добрых ночей, принцесса, — учтиво наклонил голову властитель Чёрных Песков и, как недавно открылось, единокровный брат Аладдина. — Прошу меня простить за мой не лучший вид. «Вид?..» Он был всё тот же, каким помнила, вернее, старалась не вспоминать его Жасмин. Худощавый, черноволосый, не по-здешнему белокожий — и с чем-то отчётливо женственным не то в чертах, не то в движениях. Это пугало, превращало его образ в насмешливое, злое передразнивание чего-то давно знакомого. — Зачем ты здесь? — Она призвала всё своё хладнокровие, чтобы голос не дрожал. — Настала пора завершить, — Мозенрат вглядывался в неё, и росло ощущение несходства между его ленивой речью и цепким взором, — некоторые дела. — Только не говори мне, что хочешь заключить с Аграбой вечный мир, — не выдержала Жасмин. Ответом была усмешка. — О нет, ты говоришь со мной две минуты и уже ошиблась дважды. Хотя ты всегда была опрометчива в словах... Ничего вечного на этом свете, достойная, — Мозенрат повернулся, и в свете луны блеснули золотые нити, вшитые в ворот рубахи. — Так что не мир, а лишь перемирие. И до Аграбы мне при этом нет никакого дела. Жасмин рассеянно созерцала то осколки стекла, то багровую каплю на запястье. — Как ты в нём оказался? — Во всяком случае, это было не труднее, чем вернуть себе перчатку, — Мозенрат откинул тёмную полу плаща, показывая правую руку в вечной броне. — Спят ведь эти глупцы-джинны в старых лампах, а чем я хуже?.. Я прожил там несколько ночей. Кстати, из него, знаешь ли, так прекрасно всё видно... Миг спустя до Жасмин дошёл смысл его слов — и она, вскрикнув, запоздало прикрылась руками. Вместо невесомой сорочки и шальвар захотелось облачиться по меньшей мере в доспехи. Мозенрат позволил себе полуулыбку. В ней отразилось усталое довольство. — Великий чародей, — бросила Жасмин, совладав с собой, пусть и дрожала от ярости. — Тот, кто собирался с помощью своей магии завоевать Аграбу, а вместо этого подглядывает в замочные скважины. Всеблагая Элилат, как он ответит на это?.. — Жасмин, Жасмин, — укоризненно покачал головой Мозенрат. — Знаю, что любящие делаются похожи друг на друга. Но, надеюсь, ты не переймёшь от Аладдина хотя бы эту его... топорную прямоту. Она редко доводит до добра. Он отвернул лицо, как бы пребывая в глубокой досаде. Опять возникло ощущение передразнивания, повтора за кем-то — в самих очертаниях профиля. Носа с крупной горбинкой, опущенных ресниц, упавшей из-под тюрбана пряди. Жасмин боялась себе признаться, что мгновение назад уже услышала ответ. Всё это слишком живо напоминало Аладдина. И вместе с тем — было словно искажено. Доведено до абсурда, до облика лощёной статуи из белой глины. В то время как Аладдин, крепкий и загорелый, несомненно, казался сделанным из красной, обожжённой. Из персти земной. Сравнение Мозенрата с мрамором отчего-то пришло на ум чуть позже. — Если уж на то пошло, — не удержалась Жасмин, — ты похож на него гораздо больше. — Действительно? — поднял бровь собеседник. — Почему же? — Он твой брат. — Весьма неосмотрительно со стороны нашего отца. — Он спасал тебе жизнь! — Что ж, а это неосмотрительно уже с его стороны. «Жизнь... По меньше мере трижды». Картинки прошлого отзывались эхом: Аладдин, укрощающий тердака; Аладдин, протягивающий руку врагу над пропастью; Аладдин и дух Хартума, с великим трудом заново заточённый в зловещую книгу. — К тому же он всего лишь младший брат, — Мозенрат выразительно помедлил, задержав на принцессе взгляд. — Если ты понимаешь... о чём я. Его полные губы приоткрылись, пропуская лёгкий вздох как бы сожаления. Жасмин предпочла не толковать ни вздоха, ни слов. — Но даже если бы был старшим, это бы не имело теперь большого значения... — Силуэт вновь наполовину отвернулся к открытому окну, левая рука оперлась на раму. — Всё повторяется, о цвет луны. Я слышал одну историю о маге, дорого заплатившем за своё могущество. И о его наивном, как сапог, братце; и о храброй, знатной девушке, у которой был ручной тигр в питомцах... И ты, Жасмин, — ты не захочешь знать, что тогда произошло. Всё повторяется... Мы — одна и та же глина, что, лишь попав в горнило, научится петь... Он звякнул ногтем по уцелевшей грани светильника, — фитиль тотчас загорелся. Мозенрат небрежно, напоказ пронёс пальцы через пламя. Раз, другой... Откуда-то из складок его одежды вынырнул Ксеркс, извиваясь, как в воде. Пролетел следом. — Как? — невольно вылетело у Жасмин. — Он ведь... — А разве угорь может летать? — Мозенрат подставил руку, и Ксеркс с готовностью обвился вокруг запястья. — Нет, он не простая тварь, хоть водная, хоть пустынная. Он — саламандра. Жасмин вспомнила недавнего мотылька и вздрогнула. — Да, эти создания, в отличие от некоторых иных, не сгорают в огне. Они, видишь ли, страшно холодны, — Мозенрат снова вздохнул, непонятно о чём, — ну, а я... Скажем так, просто терпелив. Я привык ждать, ведь по-другому ничего не добьёшься... Попробуй, Жасмин. Дотронься до него. Он приглашающе указал на пламя. — Не стану. — Боишься?.. Фыркнув, Жасмин показала тёмную застывшую каплю на руке. — Я и так уже успела пролить кровь благодаря тебе. — Мне ли? — Мозенрат задумчиво проследил глазами сбивчивый полёт очередного ночного существа. — Зато вот они всегда бесстрашны... Ибо не знают, что смертны и уязвимы... Тебя учили, что мир наполнен знаками? «О Элилат, зачем он говорит со мной о саламандрах, о каких-то знаках, мотыльках? Чего он желает?» — Иные мудрецы считали, — голос звучал удивительно ровно, — будто бабочка — это душа. Другие связывали её с бессмертием, а третьи... гм-м, кое с чем ещё. Или взять жасмин... Цветок луны и ночи. Поэтому и переменчивый, как луна. Храбрый перед лицом явной угрозы, но робеющий от всякой неизвестности... Опрометчиво говорящий вслух одно, а в сердце своём, на тёмной стороне, — Мозенрат сделал жест, как бы поворачивая луну в окне, — совсем другое... — Ты хочешь сказать, что я говорю не то, что думаю? — перебила Жасмин. — С чего ты взяла? — притворно удивился он. — Я всего лишь рассуждаю о лике луны... Но могу попробовать и о тебе. Прекрасный... предмет. Над разбитым светильником вдруг повисла дымка. И зыбкая картина, какими они возникают в памяти. «Отпусти отца, я сделаю всё, что ты скажешь!..» Свой ответ Мозенрат дослушивать не стал — рассмеялся, махнул рукой, и наваждение погасло. — Ох, наверное, принцесса, ты права... Я всё-таки похож на своего братца куда больше, чем считаю... — Он даже промокнул глаза краем плаща. — А всё же и мне присущ порок любопытства... на что ты была готова тогда пойти? Полумрак скрадывает краску — вот что порадовало Жасмин. Да, она не была полностью уверена, что готова на жертву, которую при такой оговорке всегда ожидают от женщин. Пусть и выкрикнула в тот миг эти слова — отчаянно, бездумно. Но и тогда, и сейчас её задело, что Мозенрат, в отличие от неё, ничуть не усомнился. Хотя это как раз объяснялось: несмотря на изуродованную руку, он был красив. А благодаря магическим силам — высокомерен. — Впрочем, не отвечай, — внезапно отмахнулся он. — Это... слишком просто. Скучно, я бы сказал. В той забавной легенде прекрасная дева тоже принесла жертву, хоть и не то, о чём ты думаешь... То она согласна была отдать даром... (Жасмин вспыхнула.) И я тоже могу жертвовать, — он выразительно поднял перчатку. — Но только если знаю, что дело того стоит. — Получается, играешь в кости с мирозданием? — В кости? — собеседник перебрал воздух пальцами правой руки в перчатке и расхохотался. — Хорошо сказано. Но нет, я предпочитаю другие игры. Мне не нужно, чтобы победа решалась прихотью судьбы. — Не так уж удобно теперь, полагаю, — съязвила Жасмин, — всё, кроме чар, проделывать левой рукой... «Не слишком ли дерзко? Надо же, я начинаю объясняться его языком». — Ах, подумать только, о чём говорит это дитя, — Мозенрат даже закатил глаза. Слово «дитя» прозвучало так, точно он был старше по меньшей мере втрое. — Я бы описал некоторые... преимущества, но они, боюсь, не для нежных и невинных ушей. А стоило ли оно того? Поверь мне, могу подтвердить. Например... Он снова шевельнул пальцами перчатки. На миг та будто окуталась туманом, и в руке возникла роза. Полураспустившаяся, бледно-золотистого цвета. — Нравится? — Она ненастоящая, — пожала плечами Жасмин. — Как морок в пустыне. — Гм, достойная воистину взыскательна, — Мозенрат повторил её жест. — По крайней мере в отношении цветов... Если что-то выглядит, как роза, — он задумчиво повернул цветок за стебель, — ощущается, как роза, — кончики пальцев, едва касаясь, прошлись по лепесткам, — и пахнет, как роза... — он поднёс цветок вплотную к лицу, — не значит ли, что это и есть роза? Жасмин покачала головой. — Она не растёт. В этом вся разница. — Иными словами, не стареет и не вянет. Что ж, дело поправимое, — Мозенрат чуть сжал руку. Лепестки съёжились, как над огнём: роза на глазах осыпалась и обратилась в пепел. — И только? — бросила она. — Это может сделать уличный факир. — Не слишком внушительно, о да, — покорно согласился Мозенрат. — В таком случае, смею предложить достойной небольшую прогулку. Уверен, она произведёт... большее впечатление. — С тобой? — Неужели я хуже уличного крысёныша? Между прочим, зря ты кривишься, принцесса. Во-первых, прекрасным женщинам это не идёт, а во-вторых, крысы вовсе не столь презренные существа. Весьма смышлёные и отважные... пусть это и не мешает им жить на свалках. Но каждый живёт где пожелает, в конце концов... Могу обещать одно — ты об этом не пожалеешь. — Я знаю, что такое «правда джиннов», — фыркнула Жасмин. — Мёртвые и безумцы тоже ни о чём не жалеют, не так ли? — Похвальная осмотрительность, — поцокал языком Мозенрат. — Не ожидал. Но сегодня я не настроен играть в слова. Кроме того, твой перечень не совсем полон... Итак, хорошо. Во имя огня, соли и Всеблагой Элилат, я не причиню тебе вреда. Не унижай меня званием клятвопреступника. «А себя — недостойной робостью». Это не было произнесено, однако повисло в воздухе. Мозенрат подал ей руку — к счастью, левую — и мир вывернулся наизнанку. — Где мы? — Едва улетучилось мгновенное головокружение, Жасмин оглянулась по сторонам. Она не узнавала местности: ни открытой каменной галереи, ведущей неизвестно куда, ни цветущих кустов с одуряющим запахом. — Это не Чёрные пески. — Естественно, не они. Этот прелестный уголок я выиграл в шашки... — Мозенрат помедлил, — у одного ифрита. — Нечестным путём, конечно же? — Разумеется, — без смущения подтвердил он. — Мне уже случалось терять всё. Как и было сказано, я могу жертвовать, но очень не люблю рисковать. Стена галереи была красноватой, почти багряной. Вдоль неё тянулись полустёртые временем барельефы. Жасмин разглядела цепь повторяющихся изображений: ворон, лебедь, орёл и ещё одна птица — с крыльями, охваченными пламенем. «Феникс, — поняла она. — Сначала мотылёк, потом саламандра... И здесь огонь». Всё тот же сладкий и тяжеловатый запах — не то от цветов, не то от спрятанной где-то в стене курильницы — окутывал каждый шаг, и оттого мерещилось, будто она не ступает, а плывёт мимо колонн по воздуху, не касаясь плит пола. Как миражи в знойный полдень. Началась витая лестница. Четыре таинственные птицы и тут не сходили со стен. Перед самыми глазами колыхался, размыто поблёскивая, ряд бликов; волосы примял невидимый груз. В складках одежды шелестело, тоненько звенело. Руки тоже казались отягощёнными, и Жасмин опасалась опустить взгляд, чтобы проверить. Она как-то нехотя вспомнила, что перенеслась сюда в сорочке и шальварах, без всяких украшений. Мозенрат явно забавлялся. — Что это? Они вышли на круглую, почти открытую каменную площадку, расчерченную загадочными делениями. Посредине круга отбрасывала тень клепсидра. Пустая, не отмеряющая капли мгновений. — Раньше здесь наблюдали за звёздами, — Мозенрат опёрся на часы, лишённые воды. — Но можно и сейчас. Смотри! Мерак, Альмааз, Фекда, Растабан... — Он поманил Жасмин к себе. Взял её левую руку своей и стал ею же указывать, называя имена светил. — Видишь? Шедар, Каф... Это даже звучит, как музыка или магия... Меньше всего Жасмин хотелось вдумываться в то, что происходит. Это было определённо чем-то неправильным, наглым со стороны давнего недруга и неосторожным с её собственной стороны. Но прежде всего — слишком невообразимым, чтобы случаться взаправду. И самой невероятной, пожалуй, была та безмятежность, с которой она всё это принимала. Вплоть до ладони Мозенрата — не ледяной, как почему-то ожидалось, но и не горячей, — на которой лодочкой покачивалась её рука. Вплоть до голоса над ухом, ставшего ощутимым и тягучим. Не скажу: «Словно месяца лик, ты горда», Не признаю: «Прекрасна ты, будто звезда», Ведь тогда и луна обагрится на небе, И Ригель с Альтаиром падут со стыда... — это Мозенрат произнёс размеренно и почти напевно, не шёпотом, но близко к нему. Он никуда не спешил. Что ж, подобные медоточивые речи были вполне в его нраве. Но и они теперь причудливо двоились или троились в ушах Жасмин: будто одна её сущность утверждала, что это старательная лесть, другая — что вовсе двусмысленная издёвка, а третья... Третья молчала. И вслушивалась не столько в слова, сколько в звучание голоса. — Зачем?.. — тихо спросила она. — Жду, когда ты произнесёшь моё имя, — трудно было понять, говорит Мозенрат всерьёз или насмехается. — Ты так упорно его избегаешь, точно оно — ядовитая змея... — Имя? — Жасмин недоумевала. — Разве это имеет какое-то значение? — Нет. Просто любопытно, да и приятно было бы услышать, в конце концов, — он пожал плечами. — Не ищи всюду ловушек, достойная. Это делает жизнь скучной. А что касается моего имени... О, ты ещё произнесёшь его сегодня. И не один раз. Быть может, поспорим? «Спорить хорошо лишь на что-нибудь, принцесса». — Почему ты так уверен, что выиграешь? — Она постаралась, чтобы это прозвучало резко. Не для того, чтобы уязвить. Но одна Жасмин словно уплывала в беспамятство, в то время как другая пыталась пробудить её пощёчиной. — Знаешь, выигрыш мне не так уж нужен, — Мозенрат продолжал говорить всё так же, на грани полушёпота, из-за чего трудно было уловить его тон. — Но я хочу проверить, окажусь ли прав в своей догадке... Иногда знание — само по себе выигрыш. Поверь, очень немногим это известно так же, как мне. — Где можно применить чары, — холодно ответила Жасмин, — там нет места честному сражению. — Именно поэтому я и не намерен использовать чары. Это попросту неинтересно. Это убивает всякий азарт, не правда ли, принцесса? Чего мы стоим, один — без своей магии, другая — без волшебного лоскутка и толпы подданных?.. — Не довольно ли пустых слов? — Жасмин решила прервать это веселье на грани глумления, где одно, как всегда, трудно было отличить от другого. — Ты наконец права, достойная. Пора к делу. Когда-то, в лучшие времена, когда не было нужды записывать каждый чих, сделки скреплялись куда быстрее и проще... — Она обнаружила, что Мозенрат как-то внезапно оказался перед ней, почти лицом к лицу. Только что стоял вполоборота — и вот уже каменная кровь в его глазах, густо-аспидная и непроницаемая, поблёскивает совсем рядом. — Что есть древнейшая печать? Не смотреть в ответ. Не поддаваться тому, что делает из тебя двух и трёх. Каменная кровь горит легко, опасно. Легче, чем масло в светильнике. — Отчего бы тебе не сказать это самому? — Этого не говорят, Жасмин... Клепсидра на глазах наполнилась водой. Уронила первую каплю, которая прозвучала почти как колокол. — ...но будь по-твоему. Последний, короткий звук «у», как предупреждение, коснулся её рта на полмига раньше, чем превратился во вполне вещественную плоть. Что бы ни называлось печатью, принять это трезво и холодно не вышло. Но удалось ответить. Правда, с тем чувством, с каким отвечают на удар в условленном поединке: гордая неуступчивость — ответная ярость... Странно: время от времени Жасмин казалось, что здесь она всё делает с каким-то расчётом на долгую игру, словно во вражеском стане. Хотя почему «словно»?.. Губы Мозенрата вновь сомкнулись. Ничего девичьего, как показалось сначала, в них не было. Надменный изгиб, вызывающая полнота. Всё создано, чтобы цедить дерзости и целовать без дозволения, как сейчас. Хищный цветок — вот что они напоминали. — Да, достойная... — Он произнёс это спокойно, без злорадства или насмешки. — Вот так договоры вступают в силу. Печать уже принята. Видишь? Левая рука несколькими взмахами обрисовала её фигуру в воздухе. Жасмин опустила ресницы. Она догадывалась, что вряд ли обнаружит своё привычное одеяние, но привлекло её другое. Прямо на теле, на руках и ногах, мерцали, быстро истаивая, какие-то огненные ленты. Будто гаснущий след упавшей звезды. Создавалось ощущение, что они ползут по коже, как живые. Прикосновение их не жгло, но было слишком одушевлённым. — Воля Элилат, — медленно, значительно кивнул Мозенрат. Ненадолго устремил глаза в небо. — Нигде она не проявляется столь внятно, как здесь. — Здесь?.. Где? Внезапно Жасмин толкнуло понимание — ей в самом деле захотелось узнать, что он имеет в виду. Незнакомые багряные чертоги? Ночные небеса, полные созвездий? Руку, лежащую на сердце? — А ты начинаешь догадываться, Жасмин. Подумать только... Правда, пока лишь начинаешь. Вероятно, стоит немного помочь? Мозенрат сидел напротив неё на старом, потерявшем узор ковре, скрестив ноги. Голова непокрыта, ворот расстёгнут, узел пояса распущен, пальцы лениво теребят свободные шёлковые концы. Так наблюдают за уличными плясуньями. Жасмин вновь поневоле перевела взгляд на себя. Верно, привычные одежды куда-то испарились. А то прозрачное или, может быть, призрачное, что их заменило, терялось за блеском золота и самоцветов, которыми были отягощены её плечи, запястья, бёдра и щиколотки. «Разом полунагая и убранная. Ну как есть плясунья в весёлом доме». — Ты, должно быть, думаешь сейчас: вот, этот негодяй нарочно нарядил меня, как дорогостоящую блудницу, — заметил Мозенрат. — Дабы поиздеваться лишний раз... О нет, вовсе нет, перл мой несверлёный. «Почему он словно угадывает мои мысли? — Жасмин мимолётно ощутила, что близка к какой-то догадке. — Так бывает только...» В правой руке Мозенрата, скрытой перчаткой, сама собой появилась роза. Уже другая, налитая свежим, ярким цветом, близким к оттенку тела. — Что ты можешь знать о моих желаниях, достойная?.. У цветка был жёсткий, прямой стебель, шипы которого наверняка могли пронзить до крови. Полураспустившийся бутон в жилках, роса в сердцевине. Протянув руку, Мозенрат провёл розой снизу вверх — прямо меж грудей Жасмин, которых, как оказалось, не прикрывало даже тяжёлое многорядное ожерелье. Поднёс её выше — к губам, оставил на них каплю влаги. — Я мог бы заставить тебя танцевать передо мной, — заговорил он, сильно и размеренно, как заклинают змей, — просто так, или совершенно нагой, или на раскалённых углях. Я мог бы обратить тебя в пантеру в золотом ошейнике, и ты бы лизала мне руки... Я мог бы вынудить тебя и Аладдина предаться любовным утехам прямо на моих глазах. Или заставить его смотреть, как это делаем мы с тобой... Но, знаешь, я не желаю ничего делить. Особенно тебя, и особенно сегодня. Ни с братьями, Жасмин, ни попросту с чужими взглядами. Ни с огнём, ни с водой, ни с золотом, ни с самой Элилат, если та сойдёт с небес... Все эти невероятные бесстыдства срывались с его языка легче, чем листья с деревьев. И с каждым очередным откровением Мозенрат наклонялся к ней ближе. На последних словах, про сошедшую с небес Элилат, он уже касался губами и влажным дыханием уха и шеи Жасмин. Значит, так это и бывает?.. Когда всего лишь от какого-то голоса позвоночник превращается в живую струну под смычком, в изгиб лютни, в танцующую зачарованную кобру. А сердце ему не вторит. Хотя, может, и желало бы... «Только если потом забыть. Навсегда». Что-то шевельнулось, шершавым кольцом скользя вокруг тела. Вместо пояса, драгоценного, с тяжёлой пряжкой, её талию обвила змея. Внимательно, словно тоже заворожённая, приподняла узкую голову с холодно-неживыми изумрудными глазами. Жасмин взвизгнула. Сдёрнула с себя скользкую тварь — или всё же морок? — и отбросила как можно дальше. Кажется, своевольный пояс поддерживал последние её одежды, но было всё равно. Сердцебиение постепенно улеглось. Стало стыдно. Не был ли это всего-навсего Ксеркс, наглая, послушная хозяину саламандра? И, кстати, — отчего этот фокус со змеёй произошёл, как только она подумала о кобрах?.. — О нет, достойная, я не читаю мыслей, — как назло, откликнулся Мозенрат. Против ожидания, он не рассмеялся её испугу. Но и глаз от того, что открылось взору, не подумал отвести. Каменная кровь в них блестела всё сильнее, всё азартнее. — Здесь твой разум порождает собственные чары. Стоит ли меня за это винить?.. «Здесь». Чужие черты снова мгновенно подёрнулись красным закалом глины, делаясь дразняще-знакомыми, и наваждение схлынуло. Остался алебастр, никогда не видевший солнца — лишь ночные светила. — Как жаль, что я сыграл его роль не до конца. Ещё одна пугающая картина выплыла в памяти Жасмин: такая же кривляющаяся, двойная сущность, как сегодня она сама. Аладдин о двух душах, не похожий на Аладдина. Голос — его, ласковая, змеиная издёвка — не его: «Пусть они уходят. А ты можешь остаться...» — Тогда мы оба получили бы своё. Я — твою благосклонность... Ну, а ты — того, кого на самом деле желаешь. И кого ты, Жасмин, никогда не найдёшь в уличном мальчишке. ...Если Мозенрат и был сейчас прав, то даже его правота казалась гримасой. Кривым зеркалом, которое с удовольствием раздует малейшую щербину на твоей душе. До смешного невозможно: сидеть на коленях давнего врага, видеть одно лицо, проступающее сквозь другое, и теряться, какое из них поцеловать, а какое — ударить. Разбить стекло волшебного фонаря. Она раскрыла губы, ловя ночной воздух. Так уговаривают себя — для спокойствия совести, не слишком слушая её доводов. Поддаться послерассветному сну, схитрить, продлить ещё немного... — Не следует младшему брату опережать старшего, ты не находишь?.. — Кажется, Мозенрат убеждал её в чём-то на ухо, не столько словами, сколько голосом. Тягучий золотой мёд, тяжёлая чёрная каменная кровь. Пальцы Мозенрата тоже увещевали, но на свой лад, и это становилось почти невыносимым. — Впрочем, ещё не поздно. Он ведь жаждет твоей красоты и любви... А я не столь привередлив. Я возьму твой стыд и страх — и избавлю его, а заодно и тебя, от лишнего бремени... Жасмин уже не вслушивалась во все эти слова. То, что происходило с ней, было так же ясно, как боль, — правда, находилось скорее на другом её краю. Кто будет обвинять себя в боли?.. Но та требует выхода. Порой нельзя предвидеть, отчего твои уста разомкнутся. Особенно если это имя. — Аладдин... И что-то вмиг прекратилось. Раздался тонкий стеклянный звон, словно разбилось то самое кривое зеркало. Это из клепсидры упала последняя капля. Мозенрат не выпустил её из объятий. Он просто сразу оказался в трёх шагах. Отвернулся, завязывая пояс, но Жасмин успела заметить на его лице... нет, не разочарование. Холодность и трезвость. И вовсе не ту, которая наступает после ведра ледяной воды. Скорее — вслед за улёгшейся бурей. — Время истекло. Доволен ли ты теперь? Нет, Жасмин спросила это без вызова. Просто как о том, что было неизбежно с самого начала. — Я уже говорил, принцесса, что довольствуюсь малым, — Мозенрат на удивление не выглядел проигравшим. Тем более что таковым Жасмин успела его повидать. — Разве мне не достаточно, что каждый раз, обнимая его, ты будешь вспоминать меня?.. Жасмин молчала. Отчего-то ей неожиданно пришла на ум легенда, которую он упоминал в начале встречи. Сейчас Мозенрат, стоящий у края каменной площадки, казался маленьким и смешным в своей гордости. И несомненно — одиноким в своём загадочном мире, выигранном у ифрита. В отражении, обрывке или тени настоящего мира. — Сны не вспоминают так часто, Мозенрат. — Она произнесла его имя легко, без сопротивления. Как то, что уже не сможет навлечь беду. — Прощай. Стены багряных чертогов пошли трещинами; высеченные на них птицы, казалось, оживали. Жасмин ещё увидела, как последней раскололась пополам клепсидра, и всё скрыла тьма. Проснулась она позже обычного, пусть и ненамного. Образы из сновидения некоторое время ещё мерцали перед глазами, словно призрачные картины волшебного фонаря в клубах дыма. Но столь же быстро развеивались: при свете дня им не оставалось места. И, как часто бывает с наваждениями, особенно с теми, которые не хотелось бы считать судьбоносными, — Жасмин забыла их, как только ступила прочь из комнаты. Из-под туфельки незаметно, с лёгким щелчком, выскочило тёмно-алое зерно расколотого граната.Багряные чертоги
20 декабря 2023 г. в 12:27