Жвачка

      Почти каждое утро его встречает одна и та же картина: у высокого окна в свете еле теплящегося рассвета, словно приведение, словно сотканная из утреннего тумана, сидит девушка, взобравшись босыми ногами на низкий подоконник. Ее тонкая фигура неподвижна, колени поджаты к груди, подол длинного черного платья задрался непозволительно высоко, обнажая бледные худые бедра. В застывших пальцах большая кружка кофе и взгляд направлен в никуда: она медитирует, или общается с кем-то невидимым, с чем-то из другого измерения. Рядом на крохотном пространстве узкого подоконнике уже успели сгрудиться несколько других чашек, наполненных остывшим кофе.       Хром Докуро не пьет кофе. Особенно растворимый. А только такой здесь и водится.       Кен Джошима старается не двигаться и дышать тише, никак не выдавая того, что он уже проснулся. Старается насладиться этим мгновением подольше, пока хрупкое очарование не исчезло.       Прошло уже много лет, Кокуё-ленд сильно изменился внутри, не без усилий Чикусы и Хром – жилая часть заброшенного здания больше не напоминает ту полуразрушенную грязную помойку. Теперь здесь светло, чисто и прилично. Высокие окна украшают новые бархатные портьеры глубокого винного цвета. Разномастная мебель, словно беспорядочно собранная с разных уголков мира и разных эпох: от массивных стульев цвета мореного дуба с позолоченными резными спинками и обитых мягким бархатом уютных кресел, до светлого ажурного кофейного столика, сочетались в удивительной гармонии. Полы больше не скрипят и не грозятся наградить гигантскими занозами ноги того, кто рискнет ходить по ним босиком, а покрыты пестрыми коврами с затейливыми восточными узорами и кисточками. На пластиковых полках и за стеклянными дверцами в нишах узких шкафов, хаотично расставленных вдоль стен, незаметно появляется все больше и больше книг в пестрых обложках, какие-то бесполезные, но милые девичьему сердцу вещи: шкатулка со скромными украшениями, которые Хром не носит, маленькие фарфоровые статуэтки, куклы, мягкие игрушки, блестящие брелки и яркие амулеты. Все эти сокровища явно подарены Хром кем-то из ее подруг, потому что она совсем не интересуется подобными вещами, но бережно хранит каждую из них.       Что-то здесь навсегда останется неизменным: диван, стоящий на возвышении бывшей сцены, на котором когда-то сидел Мукуро, и девушка, неподвижно застывшая и молча глядящая сквозь пространство, словно в ожидании кого-то.       Ах, да! Ещё про одну неизменную вещь Кен совсем забыл – диван, на котором он спит. Он тоже остался прежним: некогда благородного темно-зеленого цвета обивка выцвела и приобрела грязный болотный цвет. В нескольких местах ткань была прорвана, являя наружу неприглядные внутренности побуревшего от времени наполнителя. Лак на деревянных подлокотниках давным-давно облупился, дерево обтерлось и оцарапалось, изменив свою форму до неузнаваемости. На промятых подушках красовались жирные пятна и следы бог знает чего ещё.       Этот диван никто не хотел менять. Чикуса мотивировал это тем, что Кен с его животными замашками и неаккуратностью испортит любую новую мебель, и был недалек от истины. Хоть нет-нет, но иногда, пока никто не видит, чистил диван, убирал с него волосы, остатки еды, тщетно пытался вывести с обивки пятна от жира и пролитых напитков и раз в месяц дезинфицировал. Хром же не было дела до старого дивана – когда она не была на миссиях с Вонголой, она проводила время или в своей комнате, витая в мечтах, или гуляла с Киоко и Хару, которые до сих пор очень настойчиво пытались ее "социализировать", хоть Хром уже давно в этом не нуждалась. Кена же диван полностью устраивал таким, какой он есть – старый, рваный, промятый и грязный, на который не зазорно было завалиться, не снимая уличной обуви и одежды. И никто бы не стал ругаться, что он ест чипсы там же, где спит. Пусть у него была своя комната, но привычкой цивильно спать в постели он так и не обзавелся. Так что Кен сражался, как лев, чтобы этот диван остался на своем законном месте в гостиной.       Существовала и другая причина привязанности к потрепанному дивану – Кен боялся, что если исчезнет старый диван, то вместе с ним исчезнет и его утреннее наваждение.       Эта девчонка... Хром всегда ему нравилась. С того самого момента, как он впервые увидел ее робкий взгляд, опущенный в пол, и тонкие, дрожащие от волнения руки. Боже, как же она ему нравилась! До зубного скрежета, до дрожи в коленях! Нет. Конечно, она его бесила. Бесила потому что являлась подменой Мукуро, ничего не знающей и не умеющей, его несуразной копией, которую им пытался всучить тот малыш в черной шляпе. Была каким-то нелепым суррогатом в юбке, которую Кен и Чикуса никогда бы по-настоящему не приняли, как полноправного члена своей семьи. Или должна была бесить по этим причинам, потому что Чикуса действительно злился, хоть и не демонстрировал свои эмоции. Но Кен раздражался вовсе не по-этому – не из-за Мукуро. А потому что невозможно было смотреть на эту девчонку, чтобы не краснеть и не начинать взволнованно заикаться. Невозможно было на нее смотреть, чтобы не испытывать непонятного, но приятного щекочущего ощущения внутри, рождающего желание творить всякие глупости. И вроде бы в этой девчонке не было ничего особо привлекательного – она не выглядела, как те старшеклассницы, словно сошедшие с обложек модных журналов, пользующиеся популярностью у парней, – но именно от Хром ему трудно было отвести взгляд. Потому Кен злился, грубил, ругался, рычал и старательно убеждал себя и Чикусу, что бесится он из-за Мукуро.       Кен не старался произвести впечатление, наоборот – пытался показаться максимально безразличным, отталкивающим и неприятным. Но, сам того не замечая, с тех пор, как Хром поселилась в Кокуё, он взял привычку принимать душ по утрам, хоть и терпеть этого не мог. Кен искренне не любил текущую на голову из душевой лейки воду, мокрую и противную, неприятно холодившую кожу, насколько бы горячей он ее не делал. А запах мыла и шампуня раздражал его чувствительное обоняние. Про ванну и речи быть не могло – неизвестно какие животные гены в нем вызывают подобную боязнь воды, но Кен предпочитал не мыться до тех пор, пока Чикуса не начнет жаловаться на неприятный запах и не загонит его в душ пинками. Собственный запах его никогда до этого не волновал, но рядом с этой девчонкой неожиданно стало важно, как он выглядит и как пахнет. И чистить зубы каждый день, а не когда вспомнит.       Он не был заботливым – подобному его никто учил. Но Кен никогда не забывал принести Хром свои любимые печенья или шоколад, или оставить для нее самую большую и вкусную пачку чипсов, переживая, что она проголодается. Хотя Хром никогда не прикасалась к принесенным им лакомствам, никогда не благодарила вслух и не отвечала на подобные маленькие знаки внимания. Но именно в такие моменты смотрела на него таким долгим не читаемым взглядом – более странным, чем обычно, – в котором невозможно было угадать ее эмоции. Ее это смущало, пугало, злило, или что-то еще? Но точно не оставляло равнодушной – бледные щеки начинал покрывать еле заметный румянец. Самый очаровательный румянец, который Кен когда-либо видел. И ему казалось, что в этом взгляде, в этом румянце сосредоточена вся его персональная вселенная. Но в следующее мгновение уже злился, что Хром не принимает его знаки внимания и неуклюжие попытки ухаживания, пренебрежительно фыркал, разворачивался и уходил. Но упорно продолжал приносить для нее что-то такое снова и снова.       Боже, как же он ее любил! Подростковая симпатия и влюбленность вместо того, чтобы со временем утихнуть и развеяться, наоборот лишь углубилась и окрепла. Хром выросла. Превратилась из неуверенной в себе хрупкой болезненной девчонки, вечно прятавшейся по темным углам, в сильную молодую женщину, умеющую самостоятельно постоять за себя и тех, кто ей дорог. Пусть внешняя хрупкость и бледность никуда не исчезли, но теперь они придавали ей особый шарм, особую легкость, женственность и таинственное очарование. Кен тоже вырос, хоть и не слишком изменился, но стал сильней, сдержанней, совершал меньше глупостей, и его чувства тоже стали более взрослыми, спокойными и полностью осознанными. Теперь он не мог отрицать очевидное, не прятал чувства от самого себя за выдуманной неприязнью, но продолжал скрывать от окружающих.       Случались такие моменты, когда Кен готов был признаться. Тем более, что Чикуса многозначительно хмыкал и поправлял очки, будто подначивая, будто видя друга насквозь, когда Кен набирал по традиции гору всякой сладкой ерунды, когда наступала их очередь идти в магазин. При чем каждый раз долго выбирал, пытаясь действительно угадать, что бы понравилось Хром, а не ему самому, но упорно уверяя Чикусу, что это не для Хром, а потому, что ему самому хочется попробовать новое. Но признаваться не торопился. Кен сомневался, что в нем, в таком, как он есть – с его животными привычками, нелюбовью к романтике, неумением вести умные беседы, – всерьез заинтересовалась бы хоть одна девушка, тем более такая, как Хром. Наверняка ей нужен кто-то более образованный, более обаятельный, более элегантный и возвышенный, кто-то умеющий красиво ухаживать. Что такое красиво ухаживать – Кен тоже не знал, да и спросить было не у кого. Но наверняка это нечто такое таинственное и грандиозное, нечто большее, чем просто приносить сладости.       Порой ему казалось, что Хром бесконечно влюблена лишь в одного человека. Казалось, что это даже взаимно. Потому Кен никогда не решится признаться, и не должен этого делать – он не должен пытаться соперничать с боссом. Кен знает правила своей стаи: все лучшее принадлежит Мукуро. И даже Хром.       На этом старом диване он спит лишь по одной причине – чтобы встречать каждое утро ее, согревающую тонкие пальцы о чашку нетронутого кофе, задумчивую, таинственную, словно утренний туман. Чтобы украдкой любоваться ею подольше. Ведь ничего другого ему и не нужно.       Но этим утром что-то было не так... Какое-то неприятно тяжелое ощущение между виском и затылком, словно его ударили чем-то по голове, и он сейчас лежал в луже остывшей крови. Только голова не гудела, перед глазами не двоилось, а накануне Кен ни с кем не дрался. Он поспешил ощупать голову – пальцы мгновенно увязли в жестких волосах и теплой липкой массе. Жвачка.       – Вот блин, – тихо выругался Кен, отрывая голову от дивана, пытаясь принять вертикальное положение.       Вмятая диванная подушка, как и его волосы, была перепачкана розовой субстанцией. Наверное, он случайно уснул вчера с полным ртом фруктовой жвачки, пока читал какой-то нудный комикс, убивая время. Или она ещё каким-то чудом оказалась на диване под его головой – нет, сейчас уже на его голове. И теперь это место начинало неприятно зудеть и раздражать. Кен попытался выковырять жвачку из волос, но вместо этого перепачкал пальцы и волосы сильней. Он не думал, что любимая жвачка когда-либо будет так его нервировать. Кен тихо зарычал от злости и безысходности – он мог справиться с любым врагом, но как справиться со жвачкой в волосах, он не знал. Как в таких случаях поступают? Есть ведь какой-то рецепт. Бреются на лысо? Подобная перспектива его не радовала, но и ходить со сладким розовым комом на голове, собирая на него мусор, он тоже не собирался. Что там еще можно предпринять? Вымыть голову с маслом? Намазать волосы майонезом? Залить жвачку ацетоном? Он даже вспомнил, что иногда испачканную жвачкой одежду кладут в морозильник, но решил, что класть в морозильник голову – не лучший вариант. Попросить помощи Чикусы – тоже не вариант. Опять тот начнет попрекать его в отсутствии личной гигиены и присутствии дурацкой привычки есть там, где спишь.       – Давай я помогу, – рядом раздался тихий девичий голос.       Кен вздрогнул, резко вскидывая голову, встречаясь с Хром взглядом. Пока он соображал, что делать со слипшимися волосами, и чесался так, будто всю его голову атаковала голодная колония блох, пытаясь избавиться от липкой дряни, лишь сильней тем самым усугубляя ситуацию, не заметил, что Хром вынырнула из транса и бесшумно приблизилась к нему, несколько мгновений молча наблюдая за его мучениями. И как эта девчонка собралась ему помочь, если он сам себе помочь не может? Обычно он не стеснялся своей неряшливости даже в присутствии Хром, но именно сейчас его это смутило. Кен насупился, обнажил на мгновение острые клыки, будто бы вернулся в те времена, когда они были лишь подростками. Помедлил, но подвинулся на диване, уступая место рядом. Хром совсем не торопилась присаживаться и помогать, а так и стояла в нерешительности, чуть склонив голову на бок и прижимая к груди тонкую, невесть откуда взявшуюся расческу. Словно бы ей тоже сейчас было четырнадцать.       – Ну? Так ты поможешь? – Кен уже начал терять терпение, но мгновенно застыл, почувствовав осторожное касание теплых пальцев к своим волосам.       А он и не подумал, что раньше Хром сама никогда его не касалась. Тем более головы. И ощущение это было новое, странное, потрясающее! Словно разряд электрического тока прошелся по телу. Редко кто вообще трогал его волосы. Кен даже не может вспомнить момент, когда это было. Может, мама, в далеком-далеком детстве? Потому он старался сидеть неподвижно, полубоком на самом краю дивана, боясь лишний раз вздохнуть или шелохнуться, чтобы не спугнуть мгновение, пока тонкие пальцы, ловко орудуя расческой, неторопливо прядь за прядью, освобождали его волосы от липкой жвачки. А Хром, как всегда, сосредоточена и молчалива. Прикосновения к волосам ужасно приятные, и вдвойне приятные от того, что это делает именно Хром. Она... ухаживает за ним? Кен совсем перестает замечать неудобство своей позы, что тело начинает затекать, будто погружается в некий транс – мысленно улетает в мир собственных фантазий, в запаха кожи её рук, оказавшихся так близко, в мир ощущений и робких касаний, прикрывая блаженно глаза. И мечтая лишь об одном – чтобы это мгновение никогда не кончалось. И чуть ли не мурчит вслух, словно большой кот, когда девичьи пальцы случайно касаются его за ухом – там чувствительное место.       – Ты мне нравишься, – шумно выдыхает он, совсем забывшись, но лицо и уши мгновенно начинает заливать густой краской стыда от осознания только что произнесенного.       Кен напряженно замирает, а в следующее мгновение уже дергается, подскакивает с дивана, словно ошпаренный, резко разворачиваясь.       – Забудь! Это просто рефлекс! Ты мне нифига не нравишься! - размахивает он руками, словно пытается прогнать Хром и выветрить собственное признание из комнаты и своей головы.       А та лишь растерянно смотрит. Нет, даже с неким любопытством, совсем не напуганная сменой его настроения и агрессивным оскалом. Тонких губ касается еле заметная, ласковая, странно-мечтательная улыбка, а на её щеках начинает играть тот самый очаровательный румянец, который сводит Кена с ума и лишает его дара речи.       – Ты мне тоже... Кен...