Жизнь справедлива?

Тринадцатым солдатом Умру, и наплевать, Я жить-то не умею, Не то, что убивать…(с.) Говорят, что люди не учатся на своих ошибках. Раньше я думал – все это не более, чем слова. Но сейчас, глядя в зеленые глаза Оза, с неподдельным изумлением рассматривающие меня, я угадываю в них страх и какую-то скрытую надежду, что прошлое так и останется прошлым. Я узнаю этот взгляд, такой же я видел в зеркале, когда в первый и единственный раз, за свою короткую жизнь, с кем-то подружился, и одиночество отступило. До недавнего момента моя личность была полноценной только благодаря Элиоту. В жизни мне приходилось чаще терять, чем находить. Отца я не помню, но моя мать была добра ко мне. Она знала о моих страхах и велела скрывать лицо от других людей, отрастив длинные волосы, а глаза прятать за стеклами толстых очков. Мать не боялась меня, более того, она любила меня, ведь я остался последним близким человеком для нее. К тому же, её больше пугала не моя вторая личность, а смута, творившаяся на улице, когда появлялся очередной контрактор с нелегальной цепью, оставлявший после себя кровавый след. Мы жили очень бедно, не зная, когда придёт наш черед покинуть мир живых, и все же, даже в этом аду, мы были счастливы. А потом ее не стало, а меня отправили в детский приют. Что бы случилось со мной, если бы я не встретил тогда Элиота? Долгие месяцы я проводил за чтением в библиотеке, но книги — это лишь временный наркотик от боли. Мне хотелось скрыться от реального мира, который стремился подавить во мне все хорошее, и выпустить из клетки настоящего зверя – того, кто знал цену человеческой природе, того, чье имя внушало страх – Глена Баскервилля. Но, ради памяти мамы, я старался сдерживать себя и перелистывать страницы огромных пыльных томов до рези и крови в пальцах, пока в один прекрасный день не появился он. — Сколько можно читать про рыцарей? Ты уже сам напоминаешь призрак. Пойдем лучше во двор, попрактикуемся в борьбе, ведь делать такие вещи гораздо приятнее, чем мечтать о них. – Заносчивый тон, открытый взгляд и детские черты. — И не подумаю. Ступай своей дорогой и тренируйся сам. – Я демонстративно закрылся огромным томом, подавляя всплеск неожиданной злости, который требовал, чтобы я запустил этой книгой в непрошеного гостя. Ярость, которую мне удавалось столь долго прятать и подавлять, могла сейчас излиться на случайного человека, мне стало страшно. — Ты смеешь перечить своему хозяину? А может, ты – совсем слепой и не видишь, кто перед тобой? Ведь ты здесь, равно как и другие дети, только благодаря щедрости дома Найтреев. – Русоволосый мальчишка недовольным жестом машинально поправил прическу, расправил плечи и показательно размял пальцы. – Тогда мне придется тебя проучить. — С каких это пор я стал твоим слугой? – поинтересовался я, теряя терпение. – Да, я ослеп, и поэтому читаю книги. В следующую секунду Найтрей-младший притянул меня за запястье, опрокинув огромную энциклопедию про бабочек на пол, и тут же стянул очки: — Решено, ты будешь моим слугой. Я заберу тебя отсюда очень скоро, оглянуться не успеешь. Так что при мне можешь иногда снимать эти очки, они сильно раздражают. — Ты раздражаешь больше, поверь мне. Лучше вечно сидеть в этой комнате, чем служить тебе. — Ответил я, чувствуя, как злость медленно уходит. Рука, стискивающая моё запястье, оказалась теплой и мягкой, в отличие от гладких, сухих страниц, и почему-то совершенно не хотелось отстраняться… С тех пор Элиот не давал мне покоя, ни на минуту не оставляя одного. Однажды, играя на пианино в кабинете музыки, я не услышал, как в комнату прокрались другие дети. Директриса не могла нарадоваться моей усидчивости и способностям, и постоянно ставила в пример другим воспитанникам. Мальчишки собирались проучить меня, прижав мне пальцы во время игры на пианино, но достаточно было одного взгляда и резкого окрика Элиота, чтобы они в панике разбежались. …Меж нами была особенная, никому не понятная связь. Тогда я не знал, к чему это приведёт, и искренне радовался тому, что мои ночные кошмары прекратились. Впрочем, вскоре кровь и смерть появились в снах Элиота. Впервые кому-то удалось постичь ту же боль, что сжигала мою душу. Он знал о том, что моя вторая личность причинила в прошлом много зла… Мне больно было просыпаться ночью и наблюдать, как он метается, сдавленно стонет, но я ничего не мог изменить. Элиот постоянно повторял, что, если я его оставлю, он бросит на мои поиски всех слуг Найтреев. Он не хотел, чтобы я уходил. Мне до сих пор не понятно, за что он так сильно любил меня, вечного изгоя…. — Зачем ты сказал Озу, что мелодию «Лейси» придумал ты? – Однажды спросил я у Элиота, но тот только неопределенно пожал плечами. Вероятнее всего, воспоминания из моей прошлой жизни настолько просочились в его душу, что он не мог отделить их, от своих собственных. Не знаю, расслышал ли он, и волновало ли его то, когда я, чуть помедлив, добавил, — «ничего страшного, я же написал ее для тебя»… При внезапной встрече с Шалтай-Болтаем, когда следовало выбирать между возрождением моего самого страшного кошмара и смертью Элиота, я не задумываясь, выбрал первое. Я надеялся, что Элиот поймет меня правильно. Ведь он всегда говорил, что героическая гибель не приносит никакого толку, зато люди, которые сражаются до конца, чаще всего выходят победителями. И я сделал Элиота контрактором. Впрочем, как выяснилось, слова – это только слова, на практике ты, Элиот, предпочел бы погибнуть с теми приютскими детьми, а не быть причиной возрождения самого опасного врага Найтреев. …Элиот, я вернул тебя к жизни такой ценой, не для того, чтобы ее отобрали ради каких-то мелких желаний те, кто стремится лишь к власти над миром. Но тебя уже нет рядом, и некому остановить меня. Я пришел к Озу в отчаянной надежде найти поддержку, но сейчас, глядя в его глаза, понял, что между нами – пропасть. Разве он, окруженный любовью и вниманием, тех же Алисы и Гила, сможет понять человека, потерявшего все, ради чего стоило жить? Мне всегда казалось, что он чувствует к тебе что-то, но как же быстро он смирился с твоей гибелью! Только в моем сердце осталась пустота – ни любви, ни радости – только тупая боль. К сожалению, у меня есть еще одна задача, которую надо выполнить. Глен не смог этого сделать, но я смогу. Не важно, какой ценой, но я уничтожу Волю Бездны! Тогда твоя смерть будет отмщена… Это будет справедливо, Элиот? — Я не люблю, когда прикрываются справедливостью, — почему эти спокойные слова так ранят? — В своих поступках люди руководствуются не справедливостью, а лишь личными желаниями. В моих глазах темнеет, ярость накатывает, как в детстве, только тебя нет рядом, чтобы сдержать ее. …Элиот, и это слова человека, который только что потерял лучшего друга? Разве в них чувствуется боль, отчаяние, страдание, наконец? Скорее, это отстраненные мысли человека, не умеющего любить, всегда прислушивающегося лишь к голосу разума. Или, скорее всего, ты просто не был для Оза по-настоящему важен… Только я больше не хочу ничего прощать…. Тихого, незаметного Лео, всюду следующего за своим господином, больше нет. Теперь я – один из Баскервиллей, тот, кто уничтожит Волю Бездны. И первый шаг к этому – убрать со своего пути Оза Безариуса, которого ты, Элиот, столько раз спасал. Я активировал цепь… «Прости меня, Элиот… Прости за все…»