Лимб

Следовало признать, что обстановка кабинета была ему не знакома… И знакома одновременно. Он узнаёт несколько готичный стиль времен расцвета Империи, но тот довольно причудливо сочетается с россыпью драгоценных камней и многочисленными украшениями, одного взгляда на которые хватает, чтобы понять насколько большие суммы за них были выложены. Одну из стен занимает большая картина в дорогой раме, чёрной с сетью золотых прожилок. Сантьяга благоговейно застывает перед ней. Ужас и смирение. В багряных небесах горящие обломки неизвестной луны, несущие с собой неминуемую гибель всему живому. Они прочерчивают атмосферу дымными дорожками, маленький смертоносный авангард дальнейшего уничтожения. Часть обломков падает в зеленоватое море, поднимая кипучие злые волны, несущиеся к берегу, к неизвестной ему цивилизации. Среди паники и хаоса, среди женщин и мужчин с сероватой кожей, борющихся за право последнего вздоха, одинокая фигура, спокойно глядящая в лицо надвигающейся гибели. Ужас и смирение. Подобные картины всегда приводят его в странное неясное волнение. Он пытается представить каково это, находится там. Знать, что ты не сможешь спасти никого из своих близких. Не сможешь спасти себя. Какое страшное отчаяние. Взволнованно облизнув пересохшие губы, он признаётся себе в том, что восхищён этим катарсисом, что свидетельство подобных событий даже немного возбуждающе. Ужас и смирение. Должно быть, ему стоит испытать хоть одну из этих эмоций, столкнувшись со смертью лицом к лицу. — Я захотел её, стоило мне только её увидеть, — шелестит отчего-то знакомый голос за спиной. — Она словно звала меня. — Она прекрасна, — искренне соглашается Сантьяга, оттягивая неизбежное. Обернуться всё равно придётся. — Да. В камине вспыхивает зачарованный огонь. Его тепло обволакивает, но треск горящего дерева раздражающе фальшивый. — Ты скажешь мне, почему я здесь? — наконец, вздыхает он. — Где ещё ты должен быть? Сантьяга поворачивается к нему, давя в себе колкое раздражение. В компактном чёрном кресле сидит… Сантьяга. Внешне и не отличишь, разве что неприсущее ему умиротворение во взгляде, да чёрный костюм выдают. — Полагаю, вопрос в том, как я вообще могу быть? Двойник закидывает ногу на ногу, глядя на него со спокойным превосходством. — Присядь. Он указывает носком лакированного ботинка на точно такое же кресло напротив. Там, в реальном мире, Сантьягу бы разозлило это снисхождение. Здесь он молча повинуется, не сводя с своей копии глаз. — Так почему я здесь? — Это просто, дорогой, — с лёгкой холодной усмешкой отзывается не-Сантьяга. — Давай, я знаю, что ты можешь быть умным. Когда хочешь. Что случилось? Пауза. — Я умер, очевидно, — сухо отвечает он. — Очевидно, — без выражения вторят ему. — Но я всё ещё я и я здесь, — щурится он, стараясь разглядеть подсказку в своих-чужих глазах. Двойник задумчив. — Это спорно, — наконец, отвечает он, сложив руки домиком у подбородка. — Строго говоря, ты — больше не ты. Но ещё и не совсем я. — Но почему? Копия улыбается ему как улыбается родитель неразумному, но любимому чаду. — Ты не можешь вернуться во Тьму, как это было бы с другим навом. Ты не можешь вернуться без меня. — Тогда, должно быть, это счастливое воссоединение, — едко отвечает Сантьяга, обдумав его слова. — Повелитель. Князь дарит ему холодный взгляд. Тянется за роксом с виски, которого, он уверен, ещё мгновение назад в кабинете не существовало. — Я мог бы, — он делает небольшой глоток, — сказать, что ты разочаровал меня. Но на самом деле, требовать от тебя столько же, сколько я требую от себя не совсем честно, верно? Сантьяга чувствует как заостряются уши. — Я так же мог бы сказать, что предпочёл бы, чтобы ты никогда ко мне не возвращался, — продолжает Князь, поигрывая льдом в роксе. — Это, конечно, неизбежно, но я надеялся, что это будет много позже. Когда умру я. Это даже болезненно. — Возвращение собственных пороков так страшит тебя? Они долго смотрят друг на друга в напряжённом молчании. Ему иррационально хочется верить, что уязвлённость в глазах напротив не продукт его воображения. — Пойдём, — вздыхает Князь, что-то для себя решив. — Хочу тебе кое-что показать. Он оставляет виски висеть в воздухе. Сантьяга молча поднимается с кресла, следует за ним к тяжелой двери из тёмного дерева. Иероглифы, вытесненные на дереве ему не знакомы. В коридоре холодно, гораздо холоднее, чем в кабинете, он чувствует как мороз гуляет по коже и машинально шагает ближе к двойнику. Во всяком случае, он не удивлён, что личность Князя представляет собой особняк. У Ярги, вероятно, это был бы военный лагерь. Перед ними множество дверей. Лаконичная хромированная табличка гласит: «Семья». Сантьяге очень хочется взглянуть, что находится за этой дверью, но он чувствует, что конечная цель должна быть ещё интереснее. Они проходят «знание», «память», «убеждения» и ещё с десяток различных дверей в этом, будто бы, бесконечном коридоре. Князь останавливается. Вместо очередной двери зияет пустота. Огромное чёрное ничего, резким небрежным мазком перекрывающее путь. Выглядит… Зловеще. — Это… Князь глядит в провал почти без выражения, но Сантьяга вдруг удивительно сильно ощущает его: тоска-тоска-тоска и от этого перехватывает дыхание. Это оглушающе. — Я должен признаться кое в чём, — слова предполагают некое раскаяние, но его нет. — В чём? — тихо спрашивает он, поддаваясь влиянию момента. Прямо сейчас колкости кажутся излишними. — Когда я оторвал тебя от себя, я думал не только о том, чтобы стать идеальным главой Дома, — вздыхает Князь. — Я знал, что это исчезнет. Как бы то ни было эгоистично, я желал сохранить ту часть себя даже если это означало, что мне придётся с ней расстаться. Сантьяга не знает, что на это ответить. Он склоняет голову набок и жуткий коридорный холод будто пробирается в его кожу, в его кости, расползается ядовитым туманом в груди. Он ощущает себя продрогшим. — Давай вернёмся в кабинет, — милосердно разрешает Князь. Обратный путь проходит в гробовой тишине. Он пытается взглянуть на всё под этим новым углом, со знанием, что он никогда не был просто свалкой всего ненужного для своего создателя. «Я так же мог бы сказать, что предпочёл бы, чтобы ты никогда ко мне не возвращался». «Я предпочёл бы, чтобы ты сохранил себя как отдельную личность, свободную от меня». Он прикрывает глаза, давя шумный вздох. — С тобой всегда так сложно, — укоряет Сантьяга, но ему больше не хочется быть жестоким. По крайней мере, не сейчас. — С нами, — поправляет его Князь. –… С нами, — чуть погодя соглашается он. — Теперь уж точно. Сантьяга горько усмехается. Подходит к камину, неморгающе глядя на зачарованное пламя. — Время снова стать целым, Повелитель? — Нет. Он удивлённо глядит на Князя, ожидая объяснения. Двойник шумно вздыхает, будто не желая признавать собственных слов. — Ты нужен нам, Сантьяга. Мне. Семье. Нави. Я не могу позволить тебе соединиться со мной сейчас. Дай мне немного времени, я работаю над твоим возвращением. Он не помнит, улыбался ли он когда-нибудь своему повелителю настолько искренне. — Стоило умереть, чтобы это услышать. Несогласие Князя витает в воздухе. — Я никогда не отрицал твоих заслуг. — Ты отрицал меня, — возражает Сантьяга. — В самом начале. — В самом начале, — эхом вторит тот. Медленно кивает. — И ты, как и всякое дитя, начал бунтовать. — Сепарация, Повелитель. Это неизбежно, — улыбается он, поглаживая кончиками пальцев большой изумруд в центре композиции из драгоценных минералов. — Это принадлежало нам? — Да. К сожалению или к счастью, ничего из этого уже не способно заставить меня почувствовать хоть что-то, — Князь подходит ближе. — Это звёздная карта одного из вассальных миров. В своё время, я очень гордился этим приобретением. Казначей был в ярости. Он вдруг ухмыляется. — Парга, в конце концов, устал от наших перепалок и велел самим разбираться. Иверга написал мне кучу гневных писем. После этого я купил ещё шесть таких. Сантьяга издаёт смешок, повернувшись к нему. — Похоже на нас. Он почти уверен, что видит искры веселья в чужих глазах. Они постепенно затухают, оставляя после себя плохо скрытое тепло. – Как мы объясним Семье моё возвращение? – Что-нибудь придумаем, – отвечает Князь. – Мы всегда что-то придумываем... До тех пор тебе придётся остаться здесь. – Небольшая плата за возвращение к жизни, я полагаю, – вполне спокойно отвечает Сантьяга. – Могу брать что угодно? Повелитель усмехается: – Словно ты нуждаешься в моём разрешении.