о грехопадении и покаянии

— Ты знаешь мои расценки, детектив. Господь… Разумеется, он знает их. Детектив Чон сжимает челюсть и мрачно оглядывает мужчину напротив. Внутри все тлеет от жадной затягивающей черноты в чужих глазах. Ким Тэхен всегда дает ему выбор. Всегда. А как расплачиваться за добытую информацию — решать Чонгуку. Он мог бы… Заключить сделку. Обойтись без официоза и рукопожатий, предложить Киму достойную плату, вписывающуюся в узкие рамки дозволенного. Не ударить в грязь лицом перед начальством, сохранить статус, пойти на поводу у своей строгости и выдрессированной честности. Он мог бы. Он мог бы быть послушной деткой. Коленями на паркет, ладонями на бедра, взгляд глаза в глаза. — Блять, ну какой же ты сладкий, — Ким скользит рукой, обтянутой черной перчаткой, по чужой щеке, подушечкой большого пальца оглаживает скулу. Темные глаза тлеющими углями следят снизу. Ким Тэхен играет с огнем, держит голову в пасти голодного льва, ласкает того, словно домашнюю кошку, наплевав на то, что дрессировка здесь ни к черту — смиренность тут не от послушания. А от изломанного адскими тренировками характера, от выбитой силой покорности. От выученного до скрежета зубов и заевшего «Так точно, сэр». Детектив Чон на коленях смотрится ужасно правильно, так до одури хорошо. Просто чертово сумасшествие, как он стоит в своих черных брюках на французском паркете, упершись коленями в низ кресла, обитого кожей глубокого зелёного цвета. Этот заигравшийся в закон и порядок полицейский создан для того, чтобы обслуживать чужой член качественно и до последней капли. Чонгук дышит тяжело. Сглатывает прерывисто сжатой глоткой и наклоняется. Раскрывает припухшие губы, влажно всасывает крупную головку через ткань белья. Горячими ладонями вжимается в крепкие разведенные кимовы бедра в темных брюках. Итальянских, безобразно дорогих. Они лишь расстегнуты, даже не спущены к низу и от этого, казалось бы, незамысловатого действия Чон ощущает себя такой дешевой шлюхой — ради него даже не потрудились снять брюки, чтобы присунуть в глотку. Хотя вряд ли он достоин большего. Гребаное позорище… Ха, понравилось бы его начальству, узнай они, как их лучший детектив добывает нужную им информацию в кратчайшие сроки? Молодец, детектив. На тебя всегда можно положиться. Ты лучший в своем деле. — Мх, mon beau, так хорошо смотришься, как чертово искусство. Твой рот создан для моего члена, не так ли? — Тэхен ласково шепчет, спускает руку ниже, оглаживает пока что мягкое, расслабленное горло. Скалится так довольно. — Я бы отдал все деньги мира за то, чтобы эта картина висела в моем кабинете. Чтобы каждый день вспоминать о том, как ты стоял передо мной на коленях, детектив. И был только моим. Тэхен такой болтливый. Разбить бы эту самодовольную рожу об асфальт, стереть с лица эту сытую ухмылку. Вот бы. Вот бы… Чонгук цепляет зубами резинку белья, сглатывает слюну и тянет ткань вниз, жмурясь от тихой рычащей похвалы сверху. За столь короткий срок работы в этом больном симбиозе он изучил все аппетиты Кима, все его гребаные фетиши. Он понятия не имеет, сколько Ким Тэхену на самом деле лет, но знает, что тому до дрожи и хриплого рыка нравится терпко-тягуче трахаться на заднем сидении «Роллс-Ройса» — так, чтобы запотели окна, чтобы ладонями по стеклу, как в гребаном «Титанике», чтобы колени скользили по коже сидений, впитавших капли спермы, пота и смазки. Он знает, что Тэхену нравится грубо, нравится грязно, нравится громко. Он падок на запах кожи, от покорности ему кружит голову, он разговорчив и щедр на похвалу. Он предпочитает не марать руки, пользуется «Кольтом 1911» с рукоятью из слоновой кости, не выносит, когда люди вымаливают их не убивать. Не терпит жалости. Чонгук знает его слишком хорошо и не знает совсем. Детектив замирает на секунду. У него нет времени на размышления. Это не та ситуация, в которой ради своего мнимого комфорта ты можешь в любой момент встать и уйти. Он делал это десятки раз. И хотя сердце в такие моменты грохочет где-то в глотке, Чону все равно не страшно. Волнительно? Нет, это слово вряд ли можно назвать подходящим… Волнительно — это когда приятно и обоюдно полюбовно. Здесь просто блядская больная дрожь от осознания происходящего и отвращения к самому себе. Чонгук шумно выдыхает носом, прикрывает глаза. Раскрывает припухшие сухие губы и наклоняется, обдавая горячим дыханием чувствительную багровую головку. Тэхен на вкус терпкий. Солоноватый, немного горький даже. Вкус оседает на губах и языке. Чонгуку до помешательства этот вкус нравится. Нравится запах, нравятся ощущения тяжести и растянутых вокруг члена губ. Нравится стараться, вылизывать толстый твердый член за неозвученную похвалу. Наверно, он сходит с ума. Он сам себя не понимает. До Тэхена Чонгук никогда не занимался подобным. Но этому самовлюбленному ублюдку об этом знать необязательно. Хриплый выдох и довольное рокочущее «Умница», когда тяжелая головка ложится на мокрый язык. Чонгук сглатывает и пропускает твердый толстый член глубже в рот. Чуть наклоняет голову, упирает чувствительную головку в мягкость щеки, скользя языком по солоноватой коже. Сверху доносится рычащий довольный стон. Раскатистый, властный. У Чона по позвоночнику дрожь. Вниз и жидким металлом между бедер в твердый, налившийся кровью член. Чонгук всю жизнь гнался за статусом и похвалой начальства. Сам не заметил, когда стал послушной скулящей сучкой ради одного кимового «Сидеть». Детектив опускается еще ниже. Смыкает губы, слегка неумело втягивает щеки, поднимается вновь. На самом деле, он ведь не так хотел расплатиться за гребаную помощь от этого своевольного наглого мудака. Не так. Утешай себя этим, детектив… Он бы сделал что угодно. Деньги, карт-бланш на ночные сделки, закрыл бы глаза на то дерьмо, которое Ким творит в порту. Что угодно. Но он, кажется, сам оказался на коленях перед вздыбленной ширинкой. Сам дал зеленый свет своими влажными просящими глазами. Снова думает. Много и совершенно не к месту. Поздно плакаться о том, что ты мог бы сделать. Никто не заставлял тебя, помнишь? Гроза полицейского участка, кто ты без своей гребаной спеси? Всего лишь кимова личная шлюха, такая особенная и невероятно ценная; такая, которую он не позволит никому тронуть, глотки порвет, убьет каждого за тебя, развяжет войну по одному твоему слову. Умрет сам, если потребуется. Но ты просто удобный, не забывай об этом, детектив Чон. Ты играешь в игры, правил которых не знаешь. Ты проигрываешь. Или нет? — Сладость, — Тэхен выдыхает, наблюдая за тем, как мужчина перед ним играется с членом так старательно и упрямо, чуть давится и бесстыдно громко хлюпает слюной и смазкой, оглаживает тяжелые яйца через ткань брюк и белья, обсасывает головку мокро и сладко. Не этот ли детектив перебил с десяток его парней на прошлой неделе? Чертово совершенство. — Тц, ты должен отзываться, когда я зову тебя, Чонгук, — Чон взметает вверх черный замыленный взгляд, положив тяжелую головку на язык, позволяя пузырящейся от усердия натруженных губ смазке скатываться на подбородок и ниже, впитываться в эти отвратительно дорогие итальянские брюки. — Хороший мальчик, моя умница, — хвалит, словно пса. Зарывается рукой в кожаной перчатке в смоляные волосы, портит к чертям укладку, сжимает, тянет, — моя старательная детка. Смотрит в глаза — зрачок залил радужку чернотой полностью. Ким Тэхен никогда не снимает перчаток. Чонгук чувствует себя неясно тревожно каждый раз, стоит ладони, обтянутой черной кожей, упереться в его спину, надавить, нагнуть, схватить. Он не чувствует настоящего прикосновения, а оттого и Тэхен не вызывает доверия. Хотя и Чонгук берет на себя до боли много. Он не тот человек, ради которого Тэхен снял бы их. Да, он бы убил ради Чона. Но на его ладонях слишком много крови и слишком много секретов, чтобы раскрывать их детективу так просто. — Возьми глубже, minou, я знаю, ты можешь, — легко хлопает по щеке. Член в брюках твердеет болезненно. Чонгук переставляет затекшие колени и снова смотрит в темные глаза. Тэхен смотрит сверху вниз пристально и тяжело. Давит силой. Чонгук никогда не считал себя набожным, не посещал церковь по воскресениям, лишь по праздникам и то нехотя. Но… Что-то в Тэхене, в его темных сверкающих глазах, острой-изящной красоте, бархате голоса, холоде взгляда… Что-то в нем вызывает у Чонгука благоговейную дрожь. Возможно, все это просто молитва. Извращенная, грязная, неправильная. Возможно, Чонгук просто отмаливает грехи перед Всевышним в лице Ким Тэхена. Возможно. Чонгук шумно выдыхает, покорно открывает рот шире, насаживается. Замирает, когда головка настойчиво давит на гланды, пытается отстраниться, но хватка в волосах крепчает. — Расслабь горло, сладость, — Тэхен неожиданно наклоняется, перемещает свободную руку на чужую глотку и давит основанием ладони. Глаза распахиваются, Чонгук пытается глотнуть воздуха, инстинктивно распахивая рот. Тэхен, на тех же диких инстинктах, толкается в щедро раскрытое горло, под раскатистый низкий стон проскальзывая влажным горячим членом по сжавшейся глотке, совершенно невменяемо ощущая под ладонью себя же. Смазка в уголках рта детектива пузырится и хлюпает, когда Тэхен чуть отводит бедра назад и толкается снова, заставляя Чона зажмуриться. Отстраняется он так же быстро, до громкого надрывного кашля и чонова хриплого скулежа. В озлобленных, затянутых пеленой глазах застыли брызнувшие слёзы. — Прости, сладость, я перестарался, да? — Тэхен будто даже ласково, нежно оглаживает пальцами покрасневшие губы и болезненно пунцовые щеки, хмурясь. — Буду нежнее. Мне нельзя ломать такую красоту. — Ублюдок, — детектив хрипит, впиваясь в чужие бедра ногтями через штаны, всхлипывая и рыча. Они не договаривались играть по таким правилам. — Знаю, детка, — самодовольно и так легко. Ким Тэхен всегда держит слово. На этот раз и правда нежнее. Тэхен держит за волосы крепко, не дает отстраниться, но толкается сдержанно и плавно, мелко, не скользит в горло полностью, лишь головкой, позволяя Чонгуку держать все под мнимым контролем. Детектив дышит носом часто, расслабляет горло и поднимает вверх черные глаза. Ресницы слиплись в пики, зареванные щеки идут неровными пунцовыми пятнами румянца. Он выглядит как самая очаровательная кукла. Первая и единственная в тэхеновой коллекции, таких больше нигде нет. И он не продаст ее ни за какие деньги. Твердый член в брюках трется о ткань так болезненно, что хочется скулить. Чонгук едва сдерживается, жмурится и вновь переставляет колени, сжимая бедра. Тэхен тихо усмехается, упираясь языком в щеку изнутри. И одним движением надавливает подошвой своего оксфорда на чужой пах, заставляя громко рвано выстонать мольбу. Умолять того, кого ты должен был убить. Таков был твой план, детектив? Чонгук пытается вдохнуть полной грудью, давится членом и издает тихие булькающие звуки, принимая глубже. — Блять, как же ты хорош, детектив, такой прекрасный. Так старательно берешь мой член… Так жадно, — Тэхен скользит пальцами на свод челюсти, ниже и дальше нежным-мягким на тугое горло к капле пота, к прилипшей к коже выбившейся из укладки черной пряди. Голодно следит за тем, как исчезает в пухлых натертых губах его твердый член, как хлюпает и чавкает слюна при каждом движении, стекает по точеному подбородку. Как Чонгук едва заметно настойчиво трется о его ногу. Детектив Чон произведение искусства. Была бы его воля — запер бы свою детку здесь навсегда. Чтобы никто, кроме него самого никогда больше не смог взглянуть. У Ким Тэхена что-то совершенно дикое, нездоровое и зверское внутри Чонгука хочет себе присвоить и никому больше не отдавать. Они бы зажили счастливо. Иметь детектива на коротком поводке, такую послушную преданную сладость, маленького озлобленного щенка — это ли не счастье? Тэхену кажется, что это оно. Чонгука хочется запереть в клетке. И любоваться этой бойкой птичкой, пока не обломит крылья, пока совсем не останется сил на задушенную песнь. Тэхен его даже разбитым и поломанным хочет себе до животного голода. Он бы собрал заново… Склеил, починил. В той последовательности, в которой правильно. По его инструкции. Без глупых предрассудков и этой звенящей идеи о справедливости и мире. Яркое знамя правопорядка, добытые честно звания, горящие правдой глаза. В мире Тэхена нет места героизму. Лишь холодный расчет и серые реалии. Побеждает сильнейший. Сильнейший забирает свой приз. Жаль лишь, что его детку спохватятся вскоре, если он все же решится пойти на поводу у своих скромных желаний. Все эти люди… Черт бы побрал умение Чонгука с ними сходиться и всем нравиться. Черт бы побрал его работу. Придется избавиться от трети Сеула, чтобы осуществить свой незатейливый план. Не так и много, если вдуматься. Чонгук хрипит, сосет усерднее, не поднимает взгляда. Помогает себе рукой, обхватив основание и сжав ладонью чужой пах, гладит, ласкает, трет. Хватка на волосах крепче, бедра напрягаются, ступня в ботинке давит лишь сильнее. Хочется остаться в этом мгновении навечно. Хочется оставить в нем Чонгука. Поселить в этом воспоминании, подальше от чужих глаз. Он бы заставил его кончить по-другому, будь у них больше времени. Утянул бы себе на колени, расстегнул бы его брюки. Сцеловал бы каждый хриплый стон с этих упрямо сжатых губ. Возможно, потом бы он перенес его на диван. Или взял бы прямо на столе. Взыгравшее самолюбие разнеженно мурчит внутри от мысли, что с большой вероятностью Чонгук подготовился для него. Он растягивал себя в душе? В спальне? На работе? От одной мысли, что он мог бы сделать это в своем кабинете голову сносит. Если бы его увидело его начальство… У Чонгука не осталось бы выбора, кроме как остаться с Тэхеном. Любую красивую игрушку нужно сначала немного сломать, чтобы дать ей новую жизнь, разве нет? Тэхен резко поднимает его голову наполовину, оставляет в горячем рту только головку. Чонгук глядит снизу вверх забито и растерянно, дышит через раз. У Чона все внутри скручивает и стонет, жаждет Тэхена ближе. Чонгук вжимается членом через ткань в чужую ступню, скулит разбито, когда Ким давит куда сильнее. Чонгука буквально колотит. Воздух становится таким горячим, что, кажется, плавит кожу до самых костей. Тэхен фиксирует его голову, сжимает пальцами челюсть и бурно густо кончает, издавая такой потрясающий в своей властности рык, что чонов оргазм не заставляет себя ждать долго. Чонгук никогда не признается себе… Он не думал вовсе, что смог бы кончить, смотря на оргазм другого человека. И вот он здесь. Чонгук заламывает брови, стонет с членом во рту и не дает себе сжать зубы, впиваясь в тэхеново бедро до побеления напряженных пальцев. Снова чуть не давится и жмурится, чувствуя, как сперма толчками выливается в его растянутое натруженное и стертое горло. Он хрипит и сдавленно кашляет, всхлипывая и промаргиваясь. Ким шумно выдыхает, его грудь под рубашкой часто вздымается. Он… все еще выглядит безупречно. И от того Чонгука лишь сильнее ломает где-то изнутри. Даже минет и бурный оргазм не меняют Тэхена внешне. Будто бы Чон не старался как следует. Всегда так. Чонгук не помнит, чтобы после их встреч кто-то, помимо него самого, выглядел как затраханная кукла. Ким ласково гладит черные вихры, некогда бывшие укладкой детектива, отстраняется нехотя. — Я бы оставил тебя навечно так, с моим членом во рту, детектив. Слишком правильно выглядит, — шепчет с улыбкой, затем взгляд становится строже. — Глотай, сладость. Чонгук выдерживает тяжелый взгляд на себе, возвращая такой же — потемневший и стальной. Безмолвная борьба продолжается от силы пару секунд. Чонгук упрямо хмурится. И сглатывает. — Открой рот. Хочу убедиться. Чонгук вздрагивает и сжимает челюсть, едва не скрипит зубами. Почти чувствует, как рука в волосах сжимается предупреждающе грубо. Тэхен хмыкает и расплывается в довольной улыбке, когда видит чистый розовый язык, поблескивающий от остатков вязкой спермы. Это выглядит правильно. Будь у них больше времени… Тэхен бы довел себя сам, кончил бы на это хмурое румяное личико, сцеживал бы сперму по капле на послушно подставленный язык. Но приходится довольствоваться тем, что есть. Не удерживается, наклоняется резко, обхватывая чужое лицо ладонями, скользит языком в чужой рот. Чонгук кусается. Своевольная маленькая детка. Но отвечает. Так отчаянно, будто не знал ласки никогда в жизни. Стонет Тэхену в рот, напирает, рычит, скулит. Совершенно разбитый. Тэхен с сытой ухмылкой замечает влажное темное пятно на брюках детектива, издевательски давит ступней совсем рядом, получая в ответ низкой рычание и почти болезненную хватку на бедре. Ким сцеловывает с заалевших губ свой собственный вкус, оглаживает щеки ласково, заправляет непослушные пряди за уши, улыбается снисходительно. Чонгук дышит тяжело-тяжело и сипло, смотрит влажными глазами. Губы стерты, слюна подсыхает на подбородке, в глазах такое уязвленное отчаяние. Его разбитый упрямый мальчик. Его прекрасный. Недоломанный, недолюбленный. Тэхен исправит это. Он всегда держит слово. Ким наклоняется еще ближе, губами едва касается пунцовой щеки, ловит тихую дрожь и улыбается мягко. — А теперь возвращайся домой, Чон Чонгук, и покажи своей жене, какой ты хороший муж.