Я хочу уснуть

Она снова подносит бутылку ко рту, снова пьет, затуманивает алкоголем мозг, потому что не хочет видеть этой реальности. Потому что ей никто не нужен. Потому что хочет уснуть и не просыпаться. Походка ее шатается, она еле держится на ногах — а так бы давно свалилась, размозжив голову о кирпичи, только так было бы только лучше. Потому что она виновата во всем только сама. И уже ничего не вернуть. И нет рядом никого, кто мог бы помочь, и это хорошо — она сможет спокойно уснуть, и можно не корчить из себя «все нормально». Потому что нормальным все станет только после того, как она уснет. Ее бесит, когда приходит сообщения от этой бляди, который пытается что-то втереть ей про спасение. Ее бесит, когда эта блядь приходит сам и что-то пытается сделать. Ее бесит, когда ее останавливают в попытках уснуть.       — Хватит, — слышится тихий, молящий голос этой самой бляди. Хочется убить и его, но только ноги не двигаются. Он хватает ее за руки и держит. Он — выше, но не сильней. Он — успешней, но не умней. Он — миллиметровая лужа, о которой все говорят «глубокая». Поэтому Сёко не слушает. Царапает изо всех оставшихся сил руки его и старается вырваться. Но он держит, держит крепко, хоть и почему-то видны на его глазах слёзы. Потому что она выросла. Потому что она взрослей, чем была тогда. Потому что она больше не намерена притворяться. Потому что она сама разрушила свою жизнь и сама поплатится за это. Потому что в начале она объясняла, но ее не слушали. Он коленом жмет ее к стене и грубо сжимает руки в ладонях — потому что для него Сёко осталась хрупкой девочкой тринадцати лет, которую он встретил и полюбил в школе. Потому что за этими грубыми движениями скрывается такая нежность, ласка, забота… Но она не слышит этого, потому что кокаин и водка — ядреная смесь. Быстро перекручивает руки ее методично связывает верёвкой — так делают с преступниками. Но это неважно, потому что она все равно ничего не понимает. Потому что только так можно ее спасти — а что ее спасти уле нельзя, он слышать не хочет и не слышит. Потому что врачи уже давно говорят, что это стадия конченного, что это не лечится.       — Отпусти, блядь, — хрипит она злобно, только тело уже не слушается. Кагая молчит, не отвечает — он не хочет отвечать, потому что не знает, что. Он не знает, как доказать, что она неправа — потому что она права. Потому что в ее случае ей нужно только дожить в жёлтом доме оставшиеся дни и наконец сдохнуть. И она сквозь мефедрон, водку и сигареты понимает это и спокойно доживает.       — Нет, не отпущу, — тихо говорит он, рукой закидывая ее голову вниз. Сквозь сжатые ее зубы вливает сначала обезболивающее, а потом отрезвляющее. Не понимает, что так только хуже. Сёко смотрит на него с ужасом. Эффект водки прошел, но наркотики все еще в мозгу действуют, и не видит она ничего, кроме разноцветных видений. И она любит эти видения больше жизни.       — Отстань от меня, чмо, — внезапно четко говорит она. Кагая с такой неизбывной печалью смотрит в вечно расширенные ее зрачки. — Иди и живи своей жизнью, нахуй. Я больше не хочу и не буду притворяться. Поэтому пошел вон, блядь! Надо бы повернуться и уйти. Надо, надо, надо. Он понимает это, ведь у них разная судьба. Ведь ей умирать совсем скоро, а ему ещё дожить надо длинную жизнь. Только до самого конца этой длинной жизни он будет помнить fille fatale, конченную, которая когда-то взорвала его жизнь, накалила до предела, а потом исчезла полностью.

***

      — Давай, иди, — говорит человек в черной маске. — Там совсем чуть-чуть осталось, тебя уже никто не остановит. Сёко верит этому человеку, ведь только он остается с ней навсегда. Ведь только он направляет ее до самого конца. Только он один. Потому что все оборвалось где-то в классе девятом, когда после четырех заваленных экзаменов умерла мать с отчимом, а потом впала в кому четырёхлетняя сестра. Затем кинула Кецуми, уйдя куда-то с Ренгоку, женился Узуй и тоже ушел. Кончились деньги, об операции сестре нельзя, было и думать. Девочка пахала на двух работах, стараясь учиться, чтобы не завалить следующую сессию. А потом врачи сказали, что не поможет и операция. И тогда она забила на все. Тогда появился человек в черной маске. Тогда она впервые почувствовала себя счастливой. По-настоящему, не наебово.       — Продолжай, — шепчет человек в маске. — Так ведь лучше… Скоро настанет самый конец. Она подходит к самому краю и шагает в пустоту. Так хорошо… Вспоминается Кагая, потом Узуй, потом мама с отчимом. Потом Микки — сестрёнка в коме. Спокойной ночи, — шепчет человек в черной маске. — Прощай.