Тяжелый разговор

Дверь с грохотом распахнулась, и без доклада в кабинет директора влетел разъяренный Алексей Басманов. «Похоже, у них это семейное, — подумал Иван, — яблочко от яблони…» — Ах ты, щенок неблагодарный! — прорычал Басманов без каких-либо объяснений, нависая над сидящим за столом Иваном. То, что Грозный сидел, давало Басманову преимущество: Алексей Данилович был генеральному едва ли по плечо, однако брал мощью и солидностью. Таким злым своего главного акционера Иван не видел давно… пожалуй, в последний раз Алексей Данилович, тогда еще просто Данилыч, был настолько рассвирепевшим еще при жизни Иванова отца, когда удачная вроде бы сделка обернулась хитрой подставой от конкурентов, и их молодая фирма чуть не разорилась. Ваня тогда был подающим надежды студентом последнего курса, но уже вовсю работал в компании, помогая отцу. Однако в тот раз злость Басманова была направлена на врагов, а вот теперь — на него, Ивана. И не надо было быть прорицателем, чтобы догадаться, почему. — Ты как посмел Федьку тронуть, а?! — заревел Басманов в гневе, ничуть не смущаясь того, что его голос грохочет на весь этаж, — ты себя кем возомнил?! Кира, мигом оценив ситуацию, тихонько прикрыла дверь, и, хотя раскаты басмановского баса все равно были слышны, но слова разобрать было сложно. За годы работы Иван Васильевич хорошо изучил характер Басманова и понимал, что спорить или успокаивать его сейчас бесполезно — надо было дать ему выпустить пар. — Болтали же, что ты из «этих», а я не верил, защищал тебя! Ты ж женат был, Ваня! Тебя чего в голубые дали понесло? С жиру бесишься! — Алексей Данилович, — спокойным тоном проговорил Иван, — прошу тебя… — Да трахайся ты с кем хочешь! — его самообладание будто бы еще больше раззадорило Данилыча, — тебе что, баб и мужиков на свете мало? Ты какого хрена к ребенку моему полез? Такая абсурдная постановка вопроса возмутила Ивана: — Ты хоть думай, что несешь! Какой ребенок? Федор давно совершеннолетний. — Не учи меня жизни, сосунок! У меня был сын нормальный, пока ты ему башку не задурил, да своим мерзостям не научил! Тьфу! — Басманов плюнул прямо на жемчужно-серый шерстяной ковер, — Слава Богу отец твой не дожил, не видит такого позорища! — сам того не ведая, этими словами Алексей Данилович задел невозмутимого Ивана за живое. Того мгновенно охватил такой гнев и негодование, что он вскочил со своего места, готовый вышвырнуть незванного визитера вон. Мужчины стояли друг напротив друга, разделенные широким столом, тяжело дыша и сверля друг друга взглядом, будто два волка, готовых сцепиться в смертельной схватке. — Не смей говорить так о моем отце, — едва сдерживая гнев, по слогам выговорил Иван. Вдруг случилось странное. Алексей Данилович, будто сдавшись, с тяжким вздохом рухнул в стоящее тут же кресло, уронил голову на руки и зарылся пальцами в волосы — такие же кудрявые, как у Феди, только совершенно седые. Гнев Ивана мигом улетучился, и ему вдруг стало жаль старого Басманова — любому родителю узнать такое о единственном сыне было бы тяжко, а уж человеку старой закалки — и вовсе невыносимо. Иван встал, подошел к бару, задумчиво окинул взглядом коллекцию вин, пузатые бутылки с дорогими виски и ликерами, которыми он угощал деловых партнеров. Потом, немного подумав, просунул руку в самую глубину и вернулся к поникшему Данилычу, поставив на стол бутылку водки и две стопки, и присел рядом с ним. — Надо выпить! — по-деловому сухо скомандовал Иван, и Алексей Данилович покорно кивнул. Вглядевшись в его лицо, у Ивана защемило в груди: по щекам, изрезанным глубокими морщинами, текли крупные слезы, скрываясь в густой и седой уже бороде мужчины. *** — Ты ж пойми, Ваня, — за последние полчаса эту фразу он повторял в четвертый или пятый раз, а Иван опять и опять понимающе кивал, — один Федька у нас! Вся жизнь ради него! Все ему дали! Живи и радуйся! Так нет же… мало мы горя хлебнули с Кембриджем этим, мать его за ногу, так теперь еще и это! А матери каково, а? А ну как сердце не выдержит, она ж хрупкая у меня! Иван немного знал Катерину Михайловну и она всегда казалась ему более прогрессивной и гибкой, чем муж, и не такой уж хрупкой, особенно когда дело касалось интересов обожаемого Федюши, но он счел за благо не спорить. — Алексей Данилович, если не я, был бы другой… — Иван говорил с сочувствием, и оно вовсе не было наигранным, — все равно рано или поздно… меня вы хотя бы знаете. На это Басманов только махнул рукой. — Все эта Гейропа, будь она неладна! Испортили совсем мне мальчишку — мало этих заскоков голубых, так и учиться не хочет, ничего не интересно, только дай, дай и дай! Матери грубит! Меня не слушает! Права была Катя, не надо было его там оставлять одного, — вздохнул отец. Иван, которому со стороны было совершенно очевидно, что испортили Федьку отнюдь не лондовские тусовки, а сами потакающие родители, а уж ориентация его и вовсе тут была не при чем, все же поспешил успокоить немолодого мужчину: — Поверьте, дело совсем не в Лондоне, останься он в Москве, все было бы точно так же… Басманов снова вздохнул горестно, как видно, не особо веря словам Ивана. — Люблю его, говорит! — усмехнулся он, с прищуром глядя на Ивана, которому вдруг сделалось ужасно неловко. Обсуждать личные вопросы он терпеть не мог, а уж Алексей Басманов был последним человеком, с кем бы ему хотелось говорить об этом. Однако деваться было некуда, — тебя то бишь любит. Никого так не любил в жизни и не полюблю, только его! Вы, говорит, ничего не понимаете, жизни мне не даете и счастью нашему мешаете! Переезжать к тебе собрался, — Басманов говорил с насмешкой, пряча за этим крайнюю неловкость и даже ревность, в которой он не признавался и себе, — ты хоть в курсе, зятек? — Я сам ему и предложил переехать, — пожал плечами Иван, — так всем удобнее. Данилыч только головой покачал и добавил скептически: — Ну-ну! Живите, что с вами делать. Мы-то с матерью этот позор как-нибудь переживем, лишь бы Федьке хорошо было. Только ты не жалуйся потом. Он у нас балованный. Через недельку сам завоешь и назад привезешь. Видно было, что Алексей Данилыч несколько успокоился, но вовсе не потому, что принял эту ситуацию и поверил в чувства сына и тем более Ивана. Напротив, он был по-прежнему уверен, что это все очередная блажь, которую Федя скоро «выкинет из головы», а идея переезда к Ивану и вовсе казалось ему полным абсурдом — он и правда, зная несносный характер своего сына и тяжелый нрав Ивана, был уверен, что эта затея обречена на провал и решил, что лучше сейчас разрешить, чтоб Федя сам убедился в своей неправоте. Иван знал, что совместная жизнь с Федором легкой не будет, что парень он еще очень молодой и несамостоятельный, к тому же с очень вздорным характером, и Ивану придется, как ни крути, взять на себя роль «взрослого» в этих отношениях. Однако, юный Федька дарил ему такую искрящуюся радость, смотрел на него такими влюбленными и восхищенными глазками, ласкаясь как котенок, что Ваня готов был преодолеть все. Ему хотелось как Кощею Бессмертному украсть Федьку у всего мира, и безраздельно владеть и наслаждаться им в своем чертоге, чтобы никто не смел помешать им. Иван предполагал, что придется заслужить доверие родителей мальчика, и готов был вкладываться в это сколько угодно, потому что всерьез видел свое будущее только с Федором. Обдумывая разговор с Басмановым, он понимал, что хоть до стадии принятия тому еще ой как далеко, но начало было положено и мысленно Иван поздравил себя, как всегда поздравлял с удачно закрытой сделкой.