17 февраля 1989
Новости о преступлениях подростковых банд потрясали город уже несколько лет. Потрясали — громко сказано, потому что кроме оханий и аханий, казанцы ничего не предпринимали. Ну, пробубнить себе под нос про бесчинства могли, когда слышали как в трамвае раздевают кого-то, а сами, покорные перед нынешними реалиями, снимали дорогие часы и украшения, пряча в карманы.
Ночью уютную зимнюю тишину и темноту нарушали мигалки милиции и крики. А с утра прохожие старались не наступать в кровавый снег. В этом и была позиция многих — закрывать глаза на зверства вокруг, не видеть дальше своего носа, жить в иллюзии. «Нам никто не поможет, и мы никому не поможем.» Где искать спасение, если его нет внутри?
Забавно получается. Идеология, направленная на достижение социального равенства, сплочения, человечности, привела страну к бедности не только материальной, но и духовной. А её символом сейчас видится не столько красная роза, сколько те самые красные капли крови на снегу.
По улицам серо-мазутной Казани после наступления темноты ходили только глупые, отбитые или пришитые.
Ляйсан Закирова не относилась ни к одному из этих типов. Девушка оказалась заложницей обстоятельств: её поезд опоздал и прибыл намного позже, чем должен был. Поэтому ничего не оставалось, кроме как упрямо шагать домой в темноте, надеясь на лучшее.
Закирова знала про опасности города не понаслышке: она выросла на
проклятом универсаме, но, сказать честно, уже забыла, каково это — прислушиваться к каждому шороху и держать ключ между пальцев как кастет. Забыла чувство облегчения, когда оказывалось, что на трубах вместо ребят в кепках и спортивках, лежали обыкновенные алкаши, которые казались человечнее «мотальщиков». Потому что у алкоголиков в голове нет мысли о вседозволенности, нет искренней уверенности в правильности своих принципов. Они осознают, что живут девиантно. Группировщики же готовы бить себя в грудь, всему миру кричать, что только они в этом городе нормальные.
Полтора года учёбы в Москве так «разбаловали» Ляйсан и отучил от суровых казанских будней. В Москве было многообразие людей: готы, панки, хиппи, скинхеды; так легко потеряться и забыться, но, даже там, гуляя по парку, можно было услышать свист и знакомый казанский говор. Маргинальные группировки разрастались как раковая опухоль, будто бежали за Ляйсан по пятам, чтобы она не скучала по Родине.
А скучать приходилось часто. Например, когда несколько десятков глаз осуждающе разглядывали её в метро, пихали при выходе, даже если в вагоне было много места; бросали «понаехала татарва» в толпе, чтобы это услышала только Ляйсан. Однокурсники пускали много шуток об «экзотической» внешности девушки для Москвы, о глазах, цвете кожи, даже имени. Закирова в ответ лишь понимающе улыбалась и пыталась выдавить из себя смех. Это ведь обычная часть любого человеческого взаимодействия, да? Дружеские шутки. Только сама осознавала, что ни о ком другом так не шутят.
Когда Ляйсан вышла из поезда Москва-Казань, вдохнула родной воздух, она испытала облегчение, а сразу после этого стыд и страх «неужели моё место среди этих провинциальных маргиналов?» Поговорка про деревню и человека пугала девушку, потому что тогда бы это значило, что казанская жестокость от нищеты, с ней навсегда.
Сейчас же Закировой, как в детстве, приходилось прокручивать в голове сценарии побега и отпора в случае чего; прикидывать в голове вес дорожной сумки на правом плече и силу удара; считать примерное количество шагов до подъезда. Многих девочек её возраста и младше затаскивали в машины, а потом вместо них возвращались призраки. Молчаливые, бледные и отстранённые. Напоминали сорванные по весне только распустившиеся подснежники, которым вынесли приговор люди, не умеющие созерцать и наблюдать за красотой.
На пару этажей выше Ляйсан когда-то жила безумно красивая старшеклассница, Вера, на которую девочки двора смотрели с восхищением, а парни мерзко облизывались. Но подходить к ней никто не решался, потому что ходили слухи, что она встречается с кем-то из группировок. Потом она со своим группировщиком рассталась, и её обходить начали как прокажённую. Казалось бы, в человеке ничего не изменилось, а люди относиться начали зеркально противоположно. «Вера грязная шалава» — было написано в подъезде у её двери. Года три назад Вера вместе с мамой, никому ничего не сказав, уехали из города, а отец остался здесь и спился. Спрашивать что произошло не было нужды.
Девушка, погружаясь в воспоминания, услышала скрип снега, не совпадающий с её шагами, и испуганно остановилась, приготовив кулак с ключом в кармане. Она признавалась себе, что, надеясь на свои силы и держа ключ, действовала очень самоуверенно, но сдаваться без боя не хотелось. Не зря же она всю жизнь рядом с универсамовскими провела. Сладкая горечь уже забытых ощущений. Резкий разворот и неуверенное поднятие кулака. Теперь же напуган её «преследователь».
— Не хотел вас напугать! Я просто д-домой иду, и-извините…
Это был высокий мальчик лет четырнадцати со смущённым лицом и опущенным взглядом. Тёмная чёлка слегка торчала из-под вязаного петушка; потрёпанная куртка давала понять, что он правда живёт где-то в этих бараках. На его лице было много старых зеленоватых синяков, заметных даже в свете желтых фонарей; нос ломался раз точно, об этом говорила ссадина на переносице. Мальчика точно недавно жестоко избили. Тяжело было сказать это «чушпан» или пацан, потому что кулаков не видно.
— Ещё вот, у вас варежка выпала, — протягивает колючую рукавицу, а Ляйсан сразу обращает внимание на костяшки — чистые.
Ляйсан, возможно, была слишком чувствительна из-за долгой, утомительной поездки или стрессового года в чужом городе, но такой простой жест доброты расцвел в её сердце как цветок. Перед ней стоял добрый, вежливый мальчик, которому не повезло родиться не в том месте или не в то время, сохранивший в себе какие-то человеческие понятия.
— Спасибо. Это кто тебя так?
— Короли Казани конечно, — мальчик коротко кивает в сторону надписи «УКК» на гараже рядом. Закирова не хочет спрашивать «за что», потому что этот вопрос сделал бы её судьёй, а универсамовских вершителями правосудия — раз избили, значит было за что.
Жизнь, будто услышав размышления девушки о судьбе своего города, решила ещё немного поиздеваться, добавив встречу с этим избитым мальчишкой. Сказала: «ничего не изменилось. Годы идут, а парни все еще за асфальт воюют, делят людей на «своих» и «не своих», пытаясь воспитывать детей». Злость, медленно поднимаясь откуда-то из груди горячим комом, дошла до головы.
Ляйсан наконец вернулась домой после долгого отсутствия, наполненного стрессами, взлётами и падениями в московской суете. Теперь она стояла перед обшарпанной дверью своей квартиры, чувствуя, как сердце, точно бешеное, бьётся в предвкушении встречи с бабушкой, единственным целым столпом её детства.
Нельзя было точно сказать — это счастливое предвкушение или тревожное, потому что их отношения не были однозначными. Назифа Маратовна была человеком с тяжёлым характером. Никогда не извинялась, могла молчать и игнорировать неделями за непослушание, любила контролировать и могла быть резка в выражениях. Когда двенадцатилетняя Ляйсан не могла оторваться от чтения «Приключений Тома Сойера», женщина взяла в руки книгу, бегло пробежалась взглядом по страницам и пренебрежительно кинула: «Ну и херню ты читаешь, Лясь.» Чувствительная Ляся убегала плакать.
Особой душевной близости между ними не было, как и во всей семье Закировых. Бабушку больше волновали оценки, мнение людей и вылизанная строго по расписанию квартира, чем какие-то терзания и переживания Ляси. Она могла назвать девочку коровой и уродкой, не то в шутку, не то от злости, а защитить Ляйсан никто не хотел или не мог, кроме уже покойного дедушки.
Но так было не всегда. Если «не раскачивать лодку» и играть по правилам Назифы Маратовны, её отношение к семье намного теплее. Она точно запоминала, какое варенье любит Ляся, не добавляла в суп ненавистный девочке лук, всегда забирала её после школы, ходила на родительские собрания вместо мамы и вязала внучке тёплые носки. Отношения с бабушкой напоминали Ляйсан минное поле, как в игре сапёр, только теперь девушка точно выучила опасные места и умела их обходить.
— Добралась, приехала!
— Привет, абиша!
Долгое искреннее объятие. Абиша заплакала, тихонько всхлипывая. В детстве Ляйсан слёзы бабушки раздражали. Казались ненастоящими, манипулятивными, потому что заплакать и успокоиться она могла за секунду. Годами позже девушка ругала себя за цинизм и черствость, но понимала источники этого.
— По дороге никто не приставал? — Ляйсан отрицательно качнула головой. — Времена страшные, оныгым.
— А по-моему ничего не изменилось с моего отъезда, времена страшные и были.
— Они сейчас вообще озверели. Собираются в этой коробке на двадцатьпятке, орут там, дерутся, комиссионку постоянно обворовывают. Недавно вообще на остановке мальчишку убили. На голове у него прыгали, представляешь?
18 февраля 1989
Этой ночью в родной постели Ляйсан спала беспокойно. Несколько раз вставала попить воды, проветрить комнату, посмотреть в окно. Она знала, что завтра обязательно услышит обвинения Назифы Маратовны в её беспокойном сне и ночных «хождениях». Но девушку мучали кошмары: избитые, окровавленные дети и старики ходили за ней по улицам Москвы и кричали: «Ты такая же как и все! Мы умерли как собаки, а ты с этим ничего не делаешь.» Перед пробуждением она увидела бабая. Он сидел в пустом троллейбусе и тихо плакал.
Именно поэтому Ляйсан в двенадцать часов дня, вооружившись полным жестяным ведром с хлоркой и водой, резиновыми перчатками и старой щёткой, старательно оттирала со всех гаражей, труб и подъездов её района надпись «УКК» с короной. Она знала, что это глупо и бесполезно,
граничит с психозом но сидеть сложа руки после всех событий её жизни было невозможно. Девушку грызла совесть, тяга к справедливости и злость на бездействующих наблюдателей. Закирова пообещала себе, что это только начало.
Её окликнули у пятого по счёту гаража. Было тяжело пройти мимо невысокой хрупкой девушки в холодном пальто и красном шарфе, завязанном как платок, занимающейся, откровенно говоря, бредовым занятием. Мыть гаражи на улице зимой?
— Доброе утро! А вы что тут делаете? — из-за спины Ляйсан раздался мужской приветливый голос. Она терпеть не могла глупых вопросов, особенно от незнакомых людей, пытающихся зачем-то начать диалог. Особенно от мужчин.
— Царскую власть свергаю, — металлически холодно отрезала Ляся, даже не обернувшись. Парень коротко хохотнул.
— Позволите вам помочь от монархии избавиться? — Только теперь решив обернуться, чтобы сказать что-то колкое, Ляся смутилась. Перед ней стоял высокий парень с густыми усами в добротной синей куртке с овчиной, из-под которой выглядывала тельняшка, в левой руке он держал костыль. Лясю смутила его абсолютно искренняя улыбка. Не ухмылка, не оскал, а именно чистая
человеческая улыбка.
Закирова подумала, что слишком долго молчит, но со своим смятением ничего поделать не могла. Дерзить не хотелось.
Парень, не снимая улыбку, взял щётку из рук девушки и принялся тереть оставшиеся буквы «КК» на ржавом гараже.
— Почему решили зимой порядки наводить? Простудитесь же.
— Только сейчас руки дошли.
— Дальше что? Разгонять бомжей на трубах?
— Бомжи по сравнению с «этими», — Ляся мотнула головой к остатку метки, — ангелы.
Повисло молчание. Девушке почему-то стало неловко: не звучало ли это слишком грубо? Закирова за словом в карман не лезла, могла за себя постоять и даже иногда силой заставляла себя прикусить язык, но доброта этого парня обезоружила её, как это обычно бывает. Насмотревшись ужасов в детстве, столкнувшись с необъяснимой человеческой неприязнью в столице, ледяная Ляся откровенно таяла, столкнувшись с такой редкой в наше время добротой.
— Меня Вова зовут. А вас? — он прервал тишину первым, повернув голову к девушке.
— Ляйсан.
— Красивое имя. Первый весенний дождь.
Ляся не успела придумать, что ответить, потому что на другом конце двора, перед гаражами, послышался гул толпы. Около семи парней разных возрастов громко обсуждали что-то, спорили и смеялись.
— Вов? — крикнул кто-то из ребят и трусцой побежал к гаражу. Это был мальчик лет четырнадцати, в ярко-голубой куртке и красном клетчатом шарфе. Куртка была расстёгнута, шарф не завязан, а на голове отсутствовала шапка. «Зарабатывает себе менингит» сердито пронеслось в голове Ляйсан. Достигнув цели, он протянул Вове правую руку и с недоумением переводил взгляд с Ляйсан на надпись на гараже и обратно.
— Здороваться не учили, Марат?
— Ой, здрасьте. — Ляйсан кивнула. — Ты к нам подойдёшь?
— Подождите пару минут. Закончу и подойду.
Закирова молча наблюдала, как эта толпа ребят шла в тот самый двадцать пятый двор с коробкой.
Мотальщики.
