Какая молодая…
Молодая и счастливая на зависть всем: прохожим зевакам, товарищам и одногруппникам. Рядом с могилкой стоит худощавый высокий брюнет в тёплом на вид пальто и шапке, меховой такой, теплой. Стоит и молчит. Смотрит «ей» в глаза, скользит по еле заметной улыбке и небрежным волосам — фото, сделанное им лично, и последнее, которое у него было в память о ней. Не успели сделать ещё. И то, пришлось отдать фотографию сюда. Впереди себя всё немного плывёт, глаза чуть прикрываются, на разум оседает туман. Перед ним стоит она, наполняясь красками: глаза зеленеют, буквально пара изумрудов, волосы всё те же — пшеничные и густые, губы такие же алые…Заснул.
Глаза резко распахиваются. Осмотревшись, понимает, что сидит на хиленькой лавочке. Облегченно выдыхает, как грудь снова сжимает от ощущения тех тёплых женских ручек, что обнимали его, прижимали к себе всё сильнее, будто пытались утащить с этого места. Только вот куда? Следом за ней он ещё не собирался. Чуть кривится, выпрямляя спину, дабы избавится от ощущений, отворачивает голову от могилки и хмурится. — Морщины будут, — эхом отдалось в сознании, — Лучше бы так часто улыбался. Ямочки поприятнее будут, — ругает его знакомый женский голос где-то в голове. Ругается и он. Не даёт она покоя ему снова, снова перед глазами стоит вся такая красивая, разодетая. Вот вроде принёс пряники, сам нашёл время прийти, а всё равно тут, около него, рядышком совсем. Тюльпан ещё принес какой-никакой — любила она их. Крупная мужская рука тянется в карман пальто за пачкой сигарет. Достав, поджигает одну и закуривает. Смотрит на камень вновь, будто что-то пытается в неё разглядеть. Не заговорит же он с ним. — Я тебе не панихиду пришёл петь, — вдыхая едкий дым, то ли констатирует, то ли признаётся, — Никак не отлипнешь от меня. Прямо как и при жизни — всё такая же приставучая и проблемная. Но та лишь смотрит, не моргая, впечатанная в холодную плиту. — Как с малым дитём был, возился всё с тобой… — в нём говорила обида и злость, на языке появлялся вкус горечи, а в горле образовался комок нервов и спазмов, — Единственное, что заставило тебя замолчать хоть когда-то — эта могила, — карие глаза напитывались слезами, становясь «чайными», в горле неприятно защипало. Они были подобны бездне, но иногда казалось, что наблюдалось не только во взгляде, но и в душе, — Твой язык тебя и погубил… Дура. Хватает лишь пары секунд для того, чтобы он сорвался на истошный вой и слёзы. Лицо прикрывают трясущиеся ладони, с которых выпала сигарета куда-то в сугроб. Горькие слёзы стекали к губам, по подбородку, чуть застывали из-за холода и больно щипали. Из-за неё ему доводилось плакать один раз, не считая этого, — когда на его предложение «Руки и сердца» она сказала «Да», оживив в нём всё прекрасное. Брюнет хватается за мех шапки, судорожно стягивает с головы, хватается за волосы и всхлипывает. Его плечи и колени уже замело снегом. А все равно будто она стоит сзади и греет его. Подняв карие глаза вверх к могиле, смотрит на неё……а её глаза всё такие же изумрудные.