Лишь раз в год

Холодная каменная плита не сохраняла тепло, а потому была обжигающе ледяной. Ночная прохлада забиралась в горло как тягучая патока, оседала в легких, но он все стоял, вбирая ртом воздух, с жадностью проглатывая столько, сколько мог, пока не начинала кружиться голова. После садился куда-нибудь ненадолго, чтобы привести себя в норму, и вновь вставал, вышагивая невесомым шагом по старой треснувшей плитке вдоль высоких рядов столбов, увешанных яркими цветами всех возможных форм и оттенков. Вдали шумела веселая музыка, были слышны человеческие голоса, но приглушенно, нечетко, словно за невидимой дымкой. Шорохи крыльев птиц были и то сильнее, оттого не мог он разобрать ни одной знакомой песни, ни одного голоса. Кажется, он ушел уже далеко от своего пристанища, но невидимые руки, схватившие за щиколотки, каждый год служили напоминанием дороги обратно, словно кандалы. Еще ни разу Нортону не удавалось выбраться на освещенную дорогу, чтобы затеряться в толпе смеющихся, плачущих, встречающих его - нет, не его, это точно. Жуткое чувство. Лепестки ярких рыжих бархатцев только едкое напоминание о вечном одиночестве, где ветви деревьев укрывают вуалью от посторонних глаз знакомую до осточертения плитку с собственным именем. Вокруг гнетущая тишина и ни одного сахарного черепа, ни одного цветка. Шаги сзади не такие, как у него: весомые, шаркающие, отстукивающие невысоким каблуком по пыльной дороге. И Нортон знает, что в этот год это вновь единственный, кто готов составить компанию одинокому призраку. Да и то, как обычно, исчезая в ночи после пары дежурных фраз. - Вновь плутаешь? - мужчина высокий, но худой, отчего кажется сродни самому Кэмпбеллу, вот только тому ничего не стоит оттолкнуться от земли и взмыть в воздух бестелесной дымкой, оказываясь за прямой спиной у собеседника и умещая на плечо сложенные накрест руки. - Ну а ты как думаешь? Скидывать наглеца не было смысла, и Альва это знал: все равно прицепится как надоеда с другой стороны, развлекая себя хоть каким-то взаимодействием с живым. Да и ответ призрак не ждал - они оба прекрасно знали, что приходить к Кэмпбеллу просто некому, оттого каждый День мертвых бродит как неприкаянный вдали, покуда пускает связь с загробным миром. В руках Лоренца как обычно бархатцы и маленький узелок со сладостями, который каждый год оказывается у выбитых на камне букв "Герман". Он приходит в надежде, каждый раз, уже пятый год, в душе все равно понимая, что тот не отзовется, но не может заставить себя прекратить, будто чувство вины съедает мужчину изнутри. - Проводить тебя? - Нортон спрашивает, когда его спутник уже разворачивается, и видит легкий кивок, будто для этого ему нужно было разрешение. Путь назад удушающий, костлявые пальцы сдавливают горло сильнее, и воздух уже не кажется таким пьянящим, как на аллее, увенчанной цветными лианами, но призрак терпит, с тихой усмешкой шагая над травой рядом, пока ставшие родными каблуки выстукивают по тропинке четким ритмом. Альва не спешит, и хоть за это ему благодарны: как только закончится череда праздников, успеет еще притереться к собственной могиле, заросшей и не ухоженной, а пока хоть на жалкие пару часов хочется иметь собеседника, в котором все еще бьется горячее сердце. Ну вот и оно: Нортон останавливается вдалеке, позволяя спутнику идти дальше одному, пока тот не замирает наконец у старого друга. Молчит, но и Кэмпбелл не желает нарушить чужой траур, как бы не хотелось стереть тоску с выточенного спокойного лица, обрамленного темно-серыми непослушными локонами. Заветная тишина шуршит лишь опускаемым узелком и ожиданием - а вдруг тонкая призрачная дымка потянется из земли к небу? Чего, конечно же, не происходит, и Нортону искренне жаль своего посмертного друга, но все же чертовски завидно этому самому Герману, которому каждый год дарят надежду на яркий праздник, на тепло и на все то, чего он был лишен. Высокая фигура гротескна, освещается лишь луной, выхватывающей из темноты странный синий наряд, и призраку хочется прикоснуться к этим нелепым лентам на вытянутой шее, отчего руки сами по себе съезжают на стертый временем камень, скрещиваясь и позволяя подбородку лечь на них, лишь бы только не отрывать взгляд от траурной фигуры. Цветы в руках смотрятся так ярко, будто Лоренц держит не бархатцы, посланники смерти, а сам огонь. Все же праздник добрался до него, принесенный этим мужчиной, год от года становившимся единственным утешением на жалкие мгновения. В этот раз угощение - не все подарки. Тонкие, но измозоленные экспериментами руки укладывают рядом толстую тетрадь, бережно, любовно, и все же не удерживаются, проходясь по холодному и безответному камню подушечками пальцев. Тяжело на это смотреть, ведь Нортон точно знает, что это немая мольба, зов, и он просто отворачивается, безразлично оглядывая чужие "дома", пока его, наконец, не задевает чужая теплая ладонь, касаясь плеча. Альва едва может удержать на полупризрачном теле прикосновение, но все же не спешит одернуть руку, изучая выражение повернувшегося на него лица. Это безумие. Лишь он один за все годы смог его увидеть, и Нортон действительно считал это за настоящий подарок судьбы, когда как для Лоренца это было сродни чуду. Он буквально вернулся с того света, вовремя откачанный, спасенный. Жаль вот призраку так не повезло. Кэмпбелл смотрит в ответ, ощущая как чужое тепло приятно проходит сквозь все его существо, но все же - сквозь. И замечает бархатцы в исполосованных венами руках, кивая на них. - Ты забыл положить. Рука убирается и Лоренц вновь идет по тонкой тропе, лишь кинув из-за плеча короткое строгое "идем". И призрак следует за ним, с опаской смотря на знакомые места, пока чувство тревоги сковывает изнутри - лишь маленькая надежда, что эти цветы предназначены ему, но как же жаль ее будет терять, когда знакомый незнакомец завернет, так и не дойдя до заброшенной могилы. Ну в самом деле, он ему совсем никто, просто дурной сон в истощавшей голове, иллюзия, витающая подле раз в год, и Альва ему ничего не должен. Хочется окликнуть, но призрак не смеет, наблюдая как спутник сворачивает около знакомого дерева и останавливается, поворачиваясь к застывшему в нерешительности Кэмпбеллу. Кто знает, может стоит ему подойти чуть ближе, как иллюзия растает? Но разве не этого он так страстно желал все эти годы, заточенный в своей клетке, изнуренный безмолвным небом над собой, будто хотел почувствовать себя живым. Не об этом ли мечтал, вновь и вновь касаясь лишь слегка осязаемыми руками всего, до чего мог дотянуться? Ствол дерева, камни, трава, яркие цветы на аллее - лишь постыдное упоминание того, что он тоже когда-то был частью всего этого мира. Страх сковывает тело, и Нортон отшатывается сам по себе раньше, чем понимает, что это может быть его ужасная ошибка. Что, если Лоренц передумает, видя чужую нерешительность? Уйдет, больше никогда не возвращаясь, не предлагая заветный ключ, оставляя в гнетущем одиночестве скитаться... Человеческий век недолог, когда как наказание для призрака будет столетней пыткой. Молчание заставляет задыхаться. Но когда Кэмпбелл поднимает с опаской взгляд, понимает, почему спутник молчит: широкая рука протянута ему, мертвецу, терпеливо ожидая, когда же чужие полупрозрачные пальцы коснуться теплой ладони. Лоренц все еще держит цветы в другой руке, оттого кажется, будто он самый странный жених под венцом, но это лишь глупые шалости - для них обоих этот момент сокровеннее в тысячи раз. Призрак касается протянутой ему руки, осторожно, неверяще, но Альва не отстраняется, смотря за тем, как полупрозрачные пальцы скользят по линии жизни, затем выше, двигая его собственные и сцепляясь в замок, пока обе ладони, наконец, не соединяются. Нортону безумно сложно удерживать даже такую свою форму, он хмурится, тяжело дыша, пока, наконец, странный ученый не сжимает руку в ответ, обжигая горячей кожей. Даже спустя сотни лет, будучи живым, он и не мог себе представить, что обычное рукопожатие заставит дрожащие коленки подкоситься. Всегда он жил так, чтобы быть полезным лишь самому себе, но сейчас, впиваясь взглядом в синие дорожки вен на чужой кисти, был готов поклясться, что быть кому-то нужным чертовски приятно. Уже и не страшно, даже если ночь закончится прямо здесь, лишь бы его ненормальный спутник не отпускал бы призрачную руку, позволяя оставаться подле еще хоть мгновение. Нортон вскидывает глаза в ожидании, осматривая затененное тоской лицо: тонкие губы, изъеденные морщинами глаза, возле одного из которых длинная цепочка вздувшихся вен, ведущих по шее вниз, скрывающихся за тонкими серыми лентами, а затем - за рубашкой. Не сумасбродный мальчишка, а израненный жизнью мужчина, сродни самому Кэмпбеллу, прячущему шрам от ожога яркой цветной раскраской, игриво надетой к празднику. Ну разве мог Лоренц выкинуть из головы своего друга лишь потому, что решил помочь и ему, скитальцу? - Ты... уверен? - голос Нортона дрожит, будто бы уверенность он искал не в спутнике, а в себе. В ответ же слышит только тихий смешок: ученый нагибается и аккуратно опускает у могильной плиты огненный букет. Воздух действительно холодный, зябко. И призрак ощущает тонкие дорожки слез на своих щеках, таких же горячих, как сжимаемая им рука Лоренца. Забавная широкая шляпа, увенчанная цветами, давит на голову тяжестью, но он лишь рад, что это все чувствует, хоть на мгновение, хоть на одну лишь ночь в году, но он живой. Теперь же, когда ноги, наконец, касались травы, Нортон вновь мог посмотреть на своего проводника, лишь немногим выше него самого, с такими удобными широкими плечами, на которые призрак так любил шутя опираться - теперь же он их мог их коснуться, сжать, ощутить насколько те крепкие, несмотря на свою худобу. Потому и разжимает руку, отпуская кисть Лоренца, но лишь для того, чтобы заключить того в крепкие объятья, упираясь носом в знакомое плечо. Хотелось больше, лишь бы запомнить тепло, исходящее от оголенной кожи в районе ключиц, запечатлеть чужое дыхание в собственном разуме, пока тот не рассыпался на искры и не исчез. Призрак ощущает и ладони, поглаживающие его по спине, словно он был беспокойным ребенком, запуганным, несчастным. Хотел бы он остаться так навечно. - Хочешь в город? - голос Лоренца сверху вызывает мурашки и на секунду Нортон позволяет прикрыть себе глаза, задумчиво мыча в ответ, лишь бы оттянуть момент еще ненадолго. Но посмотреть на цветные улицы и разодетых танцоров все же хотелось, раз предвиделась такая возможность. О чем же поют далекие песни, посвященные не ему, спетые не для него? В своем ярком фиолетовом наряде, да цветочной шляпе, призрак как никто лучше сольется с толпой. С неохотой Кэмпбелл все же отпускает ученого, позволяя идти вперед, следуя за ним все дальше от серой земли, в которую он все равно вернется позже. Сейчас перед глазами забавный наряд спутника: действительно синий, с завитушками, с погонами и длинной лентой поперек груди. А вокруг уже знакомая аллея, куда с трудом мог пробраться он сам. Нортон оглядывается, трогая себя за запястья, но теперь ничего не держит, не тащит назад, ведь у него есть пропуск в мир живых в лице неожиданного друга. Невольно в голову приходит сумасбродная мысль: а можно ли сбежать навсегда? Избавиться от оков смерти, вновь ощущая эмоции как обычный человек. Музыка становится громче, и Кэмпбелл ускоряет шаг, догоняя спутника, чтобы прижаться к нему в опаске. Ряженые девицы с разукрашенными лицами и мужчины в красочных жакетах пляшут, поют, играючи меняя партнеров и продолжая свое движение вновь. Но все не его, чужие. Кто-то продает сладости детям совсем рядом и те кричат от веселья, поддаваясь общему безумию, пока родители общей кучкой о чем-то говорят - такие же, нарядные. Стоит поднять глаза и слепнешь от бесконечного ряда огней. Губ Кэмпбелла касается улыбка сама по себе. Шумно, но все же сама атмосфера праздника заразна, утягивающа. Через дорогу, разделяемые танцорами, парочка выносит на улицу свечи, и призрак засматривается, пропадая в своих мыслях, отчего замирает на месте, намертво вцепившись в синий рукав Альвы. Пламя неровно дышит, дергается, будто пляшет в такт людям, но уж Нортон точно знает на что способен притворщик огонь, отчего грудь сдавливает. Человеческие чувства, чуждые ему, вновь напомнили о себе вспышкой ярких воспоминаний, и он закашлялся, ощущая, как воздуха не хватает. В сторону настойчиво тянут, скрывая от ярких огней праздника в ближайшем темном переулке, и призрак благодарно вскидывает глаза на спутника, выпуская из рук смоляной ворот рубахи, затем вовсе усмехаясь и поправляя помятую ткань, словно пытаясь замести следы своей слабости. И впервые за их знакомство Лоренц не может удержаться от улыбки, смотря на эти неловкие попытки. - Эй, ты что, смеешься? - Нортон вскидывает руку, с удивлением направляя вытянутый палец на чужое лицо и утыкаясь шершавой тканью перчатки в впалую щеку, явно позабыв, что тело уже не проходит сквозь даже без толики усилий. Оттого тут же неловко убирает руку прочь, боясь, что на него разозлятся или того хуже - бросят одного прямо здесь, посреди оживленного людьми города. Почему-то это пугает в сотни раз сильнее, чем ощущение надвигающегося рассвета. Но ученый не злился, с тяжким вздохом только поправляя свой ворот, который после рук Кэмпбелла ничуть не стал опрятнее, наоборот, сминаясь сильнее. Любопытство сжигает изнутри их обоих, и шумная улица сбоку совсем не помеха - призрак был наедине с собой слишком долго, а Альва привык к суете вокруг, не замечая ее. Стены вокруг были словно маленьким убежищем, хотя кто будет смотреть на странных людей в тени, когда вокруг каждый был в цветастых причудливых одеждах? Хоть сегодня они оба могли почувствовать себя нормальным. Призрак тянется первым, нерешительно касаясь чужой щеки ладонью и ощущая даже через плотную ткань то, насколько та теплая, нагретая бесконечным потоком огней и прилившей к голове кровью. Пальцы скользят вдоль скулы, очерчивая ее и зарываются в темных волосах, поблескивающих легкой проседью, пока дыхание Нортона замирает, боясь разбить эту приятную иллюзию. Пряди волос ерошатся, сминаясь в совершенно не призрачной кисти - он действительно их касается, чувствует как те застревают между пальцев, прежде чем распутаться, и сердце наполняется каким-то детским восторгом, отчего хочется зарыться обеими руками, зачесывая назад. Он сглатывает вязкий ком слюны и судорожно выдыхает, когда понимает, что именно так и сделал, однако отстраниться не дают. На губах вертится давно забытое "прости", но его кисти накрывают чужие, прижимая к голове хозяина, не позволяют отстраниться, разрезая жалкое оставшееся расстояние между горячим дыханием. Лоренц притягивает к себе ближе, прислоняясь лбом к чужому - не один лишь призрак изголодался по человеческому теплу. Слишком самостоятельный, оттого одинокий - как целое проклятье, подтверждаемое старенькой могилой Германа. Каждый вокруг был готов прикончить, так зачем бояться призраков, если живые в стократ страшнее? Игривая музыка и нескончаемый парад словно белый шум, напоминающий о первом поцелуе Кэмпбелла с какой-то девчонкой, которую тот едва мог вспомнить за пыльными годами вдалеке. Язык облизывает пересохшие губы. Пускай он будет корить себя годами, разочарованно сидя возле пустоты, но сейчас так хочется ощутить жаркое дыхание чуть ближе, почувствовать себя обычным порочным человеком, которому не чужды даже самые омерзительные прикосновения. Хоть раз за столько лет. И он, наконец, решается, срывая тепло с обветренных тонких губ ученого, касаясь их едва-едва, лишь на мгновение. Болезненно стучит сердце, сжимаемое венами, плотью от одного лишь осознания, что его не отталкивают, не прогоняют, и поцелуи повторяются вновь: маленькие, робкие, но до того жадные, что Лоренц чувствует каждую мысль в голове своего призрачного знакомого, наконец, хватая того за подбородок и сменяя чужой темп. Старые воспоминания подталкивают, но не лишают сомнений, пока язык скользит меж отчетливо теплых губ Кэмпбелла, проникая внутрь. После холодной ночной земли мир особенно быстро тает в голове, стоит поцелую углубиться, перерастая во что-то неприличное, развратное, пока языки уже не стесняясь касаются друг друга, настойчиво требуя еще и еще. Волосы в пальцах Нортона сжимаются на затылке ученого, не желая отпускать ни на мгновение, даже когда из уголка рта скатывается тонкая дорожка слюны. Совсем близкий громкий хлопок разрывает поцелуй так же внезапно, как тот и начался, обращая внимание двух чудаков на себя: кто-то запустил хлопушку, помахивая в стороны искрами на палочке, пробегая мимо переулка. Следом идут юные девушки в пышных юбках с цветными узорчатыми оборками и юноши в украшенных цветами шляпах. В руках каждого по такой же искорке - бенгальскому огню, и Нортон смеется, понимая какая мелочь отвлекла его, обхватывая чужую шею руками, как делал это постоянно, и утыкаясь носом в горячую кожу. Вот только руки не призрачные как обычно, да хочется закрыть глаза и забыться в компании единственного, решившегося подарить богом забытому мертвецу мгновение счастья. Тревожно. До рассвета не так много времени, а что потом? Еще пара дней и празднование прекратиться вовсе на целый год. Хотя... придет ли вообще тот в следующую ночь, пока связь с загробным миром тонка как паутинка? Широкая ладонь ложится на лопатку и мягко поглаживает, в то время как ученый тихо выдыхает откуда-то сверху, отвлекаясь также на проходящих мимо и как-то совсем устало подтверждая мысли призрака: - И на следующий год тоже. Холод не кажется таким страшным. Все время, что он плутал в темноте, не видя яркой дороги, усыпанной лепестками бархатцев, размылось вдалеке. Ведь пока жив его знакомый незнакомец, пока его голос звучит в призрачной голове... тот знает нужный путь.