✦✦✦
Хенджину восемь, а на улице весна, которую он запомнит надолго. Весна с тех пор — время серости и печали. В один из дней после школы Джинни привычно идет к своему убежищу, где его должен ждать Сонджун, но вместо деревьев обнаруживает пеньки, опилки и несколько незнакомых мужчин в форме рабочих. Они перекидывают ветви и распиленные стволы через забор, где стоят грузовые машины. У Хенджина сердце разбивается, и слезы обжигают глаза, но плакать нельзя. Не сейчас. Омежка бежит в дом и находит родителей, спокойно распивающих послеобеденный чай — дурацкая традиция, которую Джину притащил из Англии, где учился и жил до свадьбы. Джинни сжал зубы, едва удержавшись, чтобы не выбить расписную фарфоровую чашечку из рук папы. — Что с моими деревьями?! — Во-первых, не кричи и не бегай, молодой человек, — спокойно отвечает омега. — Во-вторых, они не твои. В-третьих, там теперь будет сад. Хочу посадить пионы. — Какие еще пионы?! Зачем?! — Хенджину сердце вырвали и потоптались на нем. Его убежище, хранилище стольких светлых детских воспоминаний, было жестоко разрушено. И ради чего? Ради дурацких цветов, которых и так полно? — Не смей на меня орать, — цедит сквозь зубы родитель. — Кстати, разносчик газет у нас теперь тоже новый. Надеюсь, ты доволен. Каждый раз, когда будешь думать о нем, вспоминай, что по твоей вине он сейчас голодает. Хенджин в бессильной злобе бросает рюкзак на пол и смотрит на отца, но тот всегда был лишь сторонним наблюдателем. Иногда казалось, что отца у него и вовсе нет. Альфа смотрит в сторону, крутит в руке сигару и молчит, погрузившись в свои мысли. — Ненавижу вас, — омега вытирает рукавом школьной формы бегущие по лицу слезы. — Почему ты такой злой и жестокий, папа? — Иди к себе, Джинни, — неожиданно подает голос Ильсон и бросает предупреждающий взгляд на супруга. — Но, отец, как же теперь Сонджун… — Раньше об этом нужно было думать, а не идти мне наперекор, — перебивает Джину и встает с дивана. — Все настроение своей истерикой испортил. Повзрослей уже и сделай правильные выводы из этой ситуации. Хенджин, закрывшись в комнате, выводы делает. И плачет. Дальнейшая жизнь представляется ему мрачным, тоскливым существованием.Ⅰ
7 марта 2024 г. в 17:07
Свое детство Хенджин помнил, пожалуй, слишком хорошо. К его собственному сожалению. Он мог, пусть не по дням и неделям, но по месяцам уж точно, воспроизвести все негативные события своей жизни почти от рождения и до настоящего времени. Не было в его голове того самого защитного механизма, который бы затирал и прятал в самые темные углы подсознания травмирующие события.
Поэтому, возвращаясь в родительский дом, Джинни чувствует головокружение от накрывших воспоминаний. Он ненавидит этот дом. Ненавидит роскошные кусты пионов на заднем дворе. Даже воздух здесь будто пытается его задушить, забивая легкие запахами, отпечатавшимися на подкорке навсегда. Удушливо-сладкий парфюм папы, древесно-горький аромат отца, чертовы пионы, цитрусы и вишня, розы и пренебрежение. Так пах отчий дом для омеги.
Когда-то Джинни любил сад, окружавший особняк семьи Хван, и мог проводить в нем дни напролет, мягко поглаживая листики и припадая носом к цветам, отчего на кончике оседала жёлтая пыльца, и Хенджин звонко чихал, выдавая свое местоположение назойливым нянечкам. А еще вокруг дома росли мандариновые и вишневые деревья, которые были прекраснее всего в момент созревания плодов, яркими пятнами раскрашивающих зеленые кроны. Только Джину, папа мальчика, запрещал их срывать.
— У вас и так фруктов хватает. Эти — для красоты и птиц, — постоянно говорил он. Пышные деревья действительно были облюбованы птицами, чья разнобойная трель под окном будила омежку каждое утро.
Сынмин говорил, что соловьев прикормил еще дедушка Хван, которого Хенджин совсем не помнил, а остальные сами прилетели, да так и остались объедать вишню и разорять кормушки, наполняемые слугами каждый день. Птицы, живущие здесь, были жирными и наглыми, вели себя по-хозяйски и никого не боялись. Зато Джинни их боялся: они часто отбирали у малыша вкусняшки, с которыми тот сбегал в сад. Налетали дружной толпой, больно били крыльями по лицу и царапали руки. Потом омега выучил их расписание и старался появляться, когда те уже опустошили кормушки и лениво копошились в земле или перелетали с ветки на ветку. В это время они смотрели на младшего Хвана почти безразлично, с долей превосходства.
С некоторых пор единение Хенджина с природой стабильно нарушалось каждое утро каким-то мальчишкой, заходившим через задние ворота на территорию особняка. Омега видел несколько раз как пришелец срывал мандарины. Иногда прямо с ветками обламывал, распугивая птиц, и убегал. Пернатые засранцы его отчего-то боялись и не спешили нападать.
— Ты кто? — не выдержав, спросил однажды омега у высокого темноволосого беты, что стоял у ступеней особняка с большой сумкой, перекинутой через плечо. Высоким он казался только пятилетнему ребенку. — Эти мандарины нельзя есть!
— С чего это? — возмутился парень. — Тебе жалко, что ли? Да их тут на всех хватит!
— Папа сказал, что они для красоты, — ответил Хенджин, на что бета прошипел себе под нос что-то про зажравшихся уродов. Омега почти обиделся. Почти. Любопытство и новое лицо в однообразных детских буднях будоражили намного сильнее обиды. — Так кто ты такой?
— Я почту разношу, — пробурчал парень, и Джинни заметил, что тот смотрит на пушистую бисквитную пироженку в его руке, покрытую толстым слоем сливочного крема и кусочками ягод, с какой-то злостью и обидой. «Видимо, он не завтракал, поэтому такой сердитый», — подумал омежка и решил, что с него не убудет. Всегда можно было выпросить у мистера Пака на кухне еще одну. — Будешь? Держи. Она вкусная и очень клубничная, — Джинни это знал не понаслышке, успев после завтрака слопать две таких же. Джину возмущался его прожорливости, запугивал ожирением и страшными прыщами. Не то чтобы это когда-то останавливало его сына.
Бета сначала недоверчиво посмотрел на него, потом на пирожное, осмотрел двор и только после этого робко протянул руку.
— Меня зовут Хенджин, мне уже целых пять лет. А тебя как зовут? — не отставал мелкий, наблюдая, с какой жадностью старший буквально всасывает в себя десерт.
— Сонджун, — с набитым ртом ответил мальчик. — Мне восемь.
— Ого! Да ты совсем уже большой, — с восхищением протянул ребенок, не отрывая глаз от лица нового друга. Было уже совсем неважно, что тот воровал их мандарины и грубил. — Ты уже в школу ходишь?
Сонджун кивнул, облизал пальцы от крема и вытер рот рукавом заношенной серой рубашки, чем привел Хенджина в странное состояние отвращения и восторга. Потому что вытираться одеждой — фу, но в то же время это как вызов всем правилам приличия. Тихий бунт против надоевших запретов. В тот момент вокруг нового знакомого чуть ли нимб не засиял, пока он доставал из сумки какие-то взрослые газеты, письма и счета, поднимался по ступеням, складывал бумаги аккуратной стопочкой на специальном столике и бежал обратно. Хенджин встретил не просто занимательного нового человека — он встретил кумира, бунтовщика.
— Спасибо, мелкий. Я пошел, — бросил на ходу бета.
— Обязательно приходи еще, — Джинни махал ему на прощание, пока спина мальчишки не скрылась за коваными воротами. А потом весь день витал в облаках и вздыхал, представляя, сколько всего этот Сонджун может ему рассказать. Из старших ребят с ним общался только брат Сынмин, который в этом году пошел в первый класс. Но Минни был слишком спокойным и не по годам рассудительным и шалить с Джинни не хотел. А еще он был альфой, а папа всегда говорил, что дружбы между альфами и омегами не бывает. Что всем альфам нужно лишь одно. Даже отцу. Хотя Хенджин тогда так и не понял, что это за загадочное «одно».
С того дня Сонджун каждый раз приносил маленькому омеге дешевые мятные леденцы, казавшиеся Джинни самым вкусным лакомством на свете, а тот в ответ поджидал бету у окна кухни, путаясь под ногами прислуги, то со свежим печеньем, то с куском пирога. Они прятались за кустами роз и болтали обо всем на свете.
Джинни, не покидавший территории особняка без родителей или няни, толком ничего о жизни снаружи и не знал. Сонджун рассказывал ему истории о том, как с другими ребятами из его района сбегал на речку купаться и ловить лягушек. О том, как прошлой снежной и морозной зимой катался с холма, как с горки, и скользил прямо в ботинках по замерзшей глади реки. Омежка мог слушать его часами с открытым ртом и все больше хотел исследовать огромный и неизведанный внешний мир.
Хенджин жил с папой Джину, отцом Ильсоном, Сынмином и внебрачным сыном отца, омегой Чонином, которого Ильсон привел в прошлом году, потому что его папа умер. Чонин был младше Джинни на год. Тихий, спокойный одиночка играть со старшим омегой не спешил, предпочитая целыми днями собирать пазлы или сидеть в саду, под раскидистым клёном с огромной книгой сказок, в которой было много красивых и ярких картинок. Он держал ее крепко в маленьких ручках, когда впервые переступил порог особняка Хванов, и никому ее не давал. Иногда Хенджин забирался на тот клен, чтобы с высоты рассматривать рисунки в этой книге, когда младший в очередной раз приходил в излюбленное место. В их доме была целая библиотека и куча детских книжек на любой выбор: обычные красочные, коллекционные с позолотой, книжки-раскладушки, книжки-раскраски и даже музыкальные. Но таинственная книга Чонина манила любопытного Хенджина своей недоступностью. Несмотря на то, что младшего подселили к нему в комнату, пока спальня Нинни не будет готова, Джинни не удавалось ее рассмотреть, даже когда тот спал, потому что младший хорошо ее прятал. До появления Сонджуна эта книга занимала все его мысли. Почему-то она казалась самой красивой и интересной на свете. Но теперь у Джинни появился друг, и он был намного интереснее всяких книг, потому что вмещал в себя больше историй и мог ответить на любой вопрос.
Хван Ильсон в особняке появлялся редко, с детьми контактировал ещё реже, оставляя их на нянек. Отец — фигура в семье Хван почти незаметная. Он позволял своему супругу все, лишь бы тот не устраивал истерик и скандалов. Для Сынмина и Хенджина он был почти чужим, скупился на ласку и похвалу, а вот Чонина почему-то очень любил. Приезжая домой, усаживал его на колени, гладил по чернильно-черным волосам и спрашивал, как прошел его день, чем он занимался и как себя чувствует. Хенджин не ревновал лишь потому, что с Ильсоном не имел той связи, что присуща родителям и их детям. Омега привык к пренебрежению с его стороны, и с появлением младшего в их отношениях ничего не изменилось. Завидовал ли он? Если только совсем чуть-чуть. Вот если бы мистер Пак, Властелин Тортов и Повелитель Пирожных, внезапно променял Джинни на Чонина и позволял младшему облизывать венчики от крема и съедать обрезки коржей — вот тут бы Хенджин разозлился.
Джину внимание детям уделял, но был довольно жесток, никогда не щадил их чувств, не сюсюкался. Он давно обозлился. На родителей, которые его не жалели и выдали замуж за Хван Ильсона. На мужа, которого смог полюбить, а в ответ получил измены, а после еще и нагулянного отпрыска супруга вынужден был терпеть. Собственный младший сын тоже не радовал. Рос балованным и непослушным, на фоне него пасынок был просто ангелом во плоти в глазах отца. В Джину не осталось любви и жалости даже к себе, что уж говорить о других. Омега с каждым годом все чаще проводил время в компании алкоголя, а периоды депрессивных состояний становились все хуже и длиннее. В такие моменты дети старались держаться от него подальше, потому что родитель был особенно жесток и равнодушен. Пусть руку не поднимал, это и не нужно — слов было вполне достаточно.
— Кто этот оборванец? — спокойно спросил Джину, бросив окурок вишневой сигареты в стоящий рядом вазон, увидев, как Джинни и какой-то мальчишка выползают из-за розовых кустов и разбегаются в разные стороны: один за ворота, второй — к ступеням дома, на которых его поджидал папа, возвышаясь пугающей тенью. Взрослый, одетый в шелковый костюм, расшитый серебряными нитями, он заставлял младшего сына ежиться от ледяного холода во взгляде.
— Он мой друг, — Хенджин знал, как себя вести, чтобы уйти с поля боя невредимым, но никогда этих знаний не придерживался.
— Разве это не разносчик газет?
— Да. Он классный и много всего знает, — заявил Джинни. Ему с Сонджуном интересно и весело, а еще бета был старше, умнее и сильнее — просто образец крутизны. Тонкие пальцы Джину крепко вцепились в его ухо и подтянули вверх, заставив омежку вскрикнуть от боли.
— Я запрещаю тебе с ним дружить, Хван Хенджин! Я не желаю, чтобы ты общался с такими, как он! Если ты ослушаешься, он потеряет работу, не будет получать деньги и просто умрет от голода. Тебе понятно? Не смей позорить семью! — ребенок в его руках трепыхался, пытаясь освободиться, и вовсю рыдал от боли и страха, но вместо того, чтобы успокоить сына, Джину оттолкнул его от себя и ушел, оставив омежку в разгар истерики в одиночестве на холодных ступенях.
Джину терпеть не мог людей «второго» сорта, отбросов, отпрысков алкоголиков, наркоманов и шлюх. Одна мысль о таком человеке в его зоне комфорта могла пробудить неприятные воспоминания и привести омегу в ярость. Сколько бы лет ни прошло, в его ушах всегда будут звучать на повторе оскорбления, а тело будет помнить прикосновение грязных, отвратительно липких ладоней. После невольного близкого знакомства с «низшими» Джину пришлось уехать в другую страну и несколько лет проходить терапию. Запершись в комнате, омега схватил очередную бутылку вина, надеясь с ее помощью заглушить голоса родителей в голове, которые твердили, как ему повезло, что Ильсон согласился стать мужем такого порченного, как он.
Следующее утро Джинни провел не у окна кухни, не на ступеньках особняка, а в кровати, завернувшись в одеяло. Он был обижен на папу и немного испуган его поведением — родитель впервые сделал ему больно, ухо до сих пор болело. когда он к нему прикасался. А еще в маленькой голове выстраивались планы тихого бунта. Поэтому вопросы Чонина он игнорировал, не до того ему было сейчас. Нужно было придумать, как дать Сонджуну знать, что Джинни его не бросает, просто пока не может видеться. Поведение папы разбудило в Хенджине бунтаря. Почему он должен перестать общаться со своим другом только потому, что тот беднее?
Маленького омегу, делившего комнату с братом, почти не двигающийся рулет из одеяла немного напрягал. Малыш, решив, что старший заболел, рассказал обо всем Джину. Чонину было непросто привыкать к новому дому и новым людям, но Хенджин не делал ему ничего плохого, поэтому младший хотел просто помочь.
— Что с тобой, Хван Хенджин? — спросил Джину, присев на кровать сына, и попытался развернуть одеяло.
— Ненавижу тебя, — пробурчал в подушку Хенджин, выползая из своего укрытия и возмущенно сверкая глазами. А потом перевел взгляд на Чонина. Невинная мордашка младшего лишь сильнее разозлила огорченного мальчишку. — И тебя ненавижу… стукач!
И снова нырнул под одеяло, в спасительную темноту. Чонин опустил голову, чтобы никто не видел его подрагивающей нижней губы. Он ведь хотел помочь, а вместо этого, кажется, только разозлил всех вокруг.
— Значит, здоров, — пожал плечами Джину и направился к двери. — Чонин, больше не беспокой меня по пустякам. Будет умирать — сам приползет. А нет — вся комната будет в твоем распоряжении.
Хенджин слова папы прекрасно слышал и сжался в своем укрытии, стараясь не разрыдаться. Родительская нелюбовь разбивала маленькое сердечко на части. От нее было не только больно, но и страшно. А вдруг он совсем надоест папе, и тот выставит его из дома? И куда тогда Хенджину? Он ведь совсем маленький и ничего не умеет. И никому он там, в большом неизведанном мире, не нужен. И некуда идти. Даже к Сонджуну, потому что тот жил в одной комнате с папой, который вечно был пьяным, и им самим было нечего есть.
Джинни тихо проплакал до конца дня. Чонин смотрел на подрагивающий сверток, потирая глаза и шмыгая носом. Теперь он очень хотел свою собственную комнату. Монстры под кроватью казались предпочтительнее Хенджина, чье эмоциональное состояние сильно влияло на младшего, и тот помимо воли становился то капризным, то расстроенным, то взбудораженным, то испуганным. Эмпатия не давала ему шанса на спокойствие в присутствии старшего.
Отношения между омегами с тех пор только ухудшались. Чонин и до этого общительным не был, а тут вовсе замкнулся, и только Сынмин мог вытащить его из собственного кокона. Они проводили много времени вместе. Часто альфа читал вслух или помогал Нинни с пазлами. А уж когда научил мелкого играть в шахматы, эти двое и вовсе стали выпадать из жизни на несколько часов, сидя с задумчивыми лицами над клетчатой доской. Хенджину такие занудные развлечения были не по нраву, разве что фигурки шахматные были красивыми. Однажды Джинни стащил черного коня просто из вредности, а потом хихикал за углом, наблюдая, как Минни и Нинни прочесывают каждый сантиметр гостиной в поисках пропавшей фигуры, которая теперь хранилась под кроватью Джинни в красивой жестяной коробке из-под печенья вместе с другими сокровищами.
Сам Хенджин часто пропадал в конце сада, где деревья росли плотно друг к другу, и ветки некоторых из них свисали через высокий забор. Там у него было убежище и целый шалаш, построенный Сонджуном, который пробирался на территорию особняка по тем самым веткам. Даже если кто-нибудь приходил туда за омегой, было много мест, где бета мог спрятаться. Таким образом, их общение продолжалось втайне, Сонджун продолжал разносить почту, а семья считала, что Хенджин превращается в странного затворника, который целыми днями сидит под деревьями и собирает листья и цветы, а потом вклеивает их в тетрадку. Хотя никто не знал, чем там на самом деле занимается столько времени Хенджин, особо и не интересовались. Для родителей было достаточно того, что он не пытается сбежать от преподавателей, которые приходили несколько раз в неделю, чтобы подготовить его к школе и обучить иностранному языку. Только Чонин знал, что Джинни на самом деле проводит время с Сонджуном, из любопытства проследив за братом. Но рассказывать кому-либо о своем открытии омега не стал, помня о таком обидном «стукач!» из уст старшего.
Через некоторое время Чонин переехал в другую комнату, и причин для общения у ребят стало еще меньше. Они братья по отцу, жили через стенку, но в то же время были невероятно далеки друг от друга.
Иногда Хенджин думал, как бы сложились их жизни, если бы не эта глупая детская вражда, с годами выросшая в зависть, ревность, почти ненависть. Может, тогда Хенджину не пришлось бы стоять перед домом, собираясь с мыслями. Впрочем, думать о таком было абсолютно бессмысленно. Время не повернуть вспять.