***
Наглотавшись его от неожиданности, Мишка едва не подавился. Снег был реальным. Можно убеждать себя снова и снова, что это игры разума, но попадание горячей головой в стуженный сугроб лишает происходящее флёра нереальности. Слишком холодно, слишком мокро. Попутно отплевываясь от попавшего в рот снега, Мишка с трудом поднялся на показавшиеся ватными ноги и заозирался. Куда его этот… дух зловредный с обманчиво дружеским лицом выкинул? Местечко чем-то неуловимо знакомое. Деревня какая-то, что ли… Из всего окружающего понятно только одно — на улице мороз, зима, видимо. Впрочем, он и был в зиме. Ишь чего! Лето и моря ласкового, бархатистого песочка захотел, Мишенька?! — Зае**сь, — кисло протянул. Ну, а что ещё тут скажешь: хер пойми где, в джинсах и кофте (спасибо, не в трусах и майке), как дурак посреди заброшенной лесной деревушки. Ноги уже слегка пощипывало — хорошо хоть в гостишке обувь не снял, а то б прыгал сейчас зайчиком, ступни босые спасая от обморожения. Не считая и того занимательного факта, что в мире, похоже, существует мистика или магия какая… как-то по-другому объяснить полёт через стену из Москвы в какую-то заснеженную дыру даже такой скептик как Горшок не может. Ну, либо он все же переборщил — и это выверты умирающего разума. Потому что от одного порошочка его так унести не могло. В такие вот заснеженные е*еня. Впрочем, ухо тронул чей-то говор весёлый. «Ха, а деревенька-то не совсем заброшенная! — подумалось ему, после того, как повертев башкой лохматой, Миха заметил: — Вон компашка какая-то, молодые все и дерзкие. Смеются. Снеговика, кажись, катают. Ладно, надо б к ним прибиться!» А то не ровен час, он тут сам скоро снеговиком станет. Снежный Горшок, бл*. И растает весной, как Снегурочка, ё-моё! Найдут его труп облезлый вместо подснежника какие-нибудь ЗОЖники аль ботаники какие. Отбросив сомнения, почти рысью бежит к молодежи. Ну, насколько ноги позволяют, натруженные прыжками из последних сил на концерте. Молодежи, бл*дь! Слово-то какое противное. Может, потому, что сам он теперь к ним не относится. А, пофиг — холод выбивает все мысли. Ещё б все чувства унёс волшебный мороз, но нет с этим накладочка. Пока только мысли вместе со стуком зубов выколачивает. Как ещё не мозги. С такими размышлениями добежал-таки. Нелегкое это дело, ох, нелегкое. Ноги по колено в снег проваливаются — при всём желании быстро не побегаешь. А тут тапки, кажись, растерял… Значит точно — скоро, коли пацаны деду не помогут, привет, обморожение и гангрена. Да и не в той он уже форме, чтоб скакать так. Это на концертах непонятно как, словив кураж от заведенной толпы, Миха прыгать мог под полтора метра в высоту… А тут… Нет, увы, увязла его лошадка мохноногая, хоть и торопилась. Это вон эти, снегостроители, скачут беззаботно горными козликами. И хоть бы хны. Заигрались так, что даже его появления не заметили. Пришлось за плечо ближнего потрясти, что стоял спиной, с дымящейся сигаретой. Ну, точнее попытаться — рука-то сквозь тело и прошла. Миха несколько раз ручкой туда-сюда сделал — вот же зараза этот дух несвятой. Как в херотень какую забросить, да температуру окружающую всеми клеточками жопы чувствовать — это всегда пожалуйста. А как потрогать чё — нельзя, привилегии кончились??? — Ну, извини, — пробасил теперь уже знакомый х*р с Шуркиным лицом и голосом, внезапно рядом оказавшись, — забыл об этой человеческой особенности. Чудила этот хтонический пальцами щелкнул и Мишка и согрелся, и высох в тот же час. Но не успел Горшочек вкатить своему проводнику невольному претензию да поинтересоваться, какого хрена лысого, как вдруг услышал: — Всё, ребят, хорош, — крикнул тем временем его юнец, — заканчиваем, а то за ёлкой не успеем. Мишка в который раз за эту ночь обомлел — голос был знаком, хорошо знаком. Точно такой же был у его ночного гостя, так все карты на покой и горькое одиночество спутавшего. — Балу? — недоверчиво переспросил пацана. Да бесполезно — услышать его, видимо, тот тоже не мог. Вот уж в самом деле вашу маму и там, и тут передают! — Да он это, он, — равнодушно и устало отозвался Дух. — Только я не Балу, так что никаких чудес техники, дядь Миш, хотя по возрасту ты скорее анархист Печкин. Пропустив мимо ушей такое простосквашинское высказывание, Горшочек по новой вылупился на ребят. Теперь, в полутьме, Мишка разглядел и остальных — вот же, все здесь — и Поручик, и Князь, и Яшка, и Ренник. А вот и — тут Горшок испытал дикое желание глаза протереть — он сам, Мишка Горшенёв, во плоти, так сказать. — Вот те на, — пробормотал не мужик, но крайне удивленный Миха, — Вашу маму и там, и тут показывают. Дух хмыкнул да отступил в тень от пушистой сосёнки, позволив ему болезненно наслаждаться зрелищем… Парни, тем временем, завершили строительство своего снежного объекта. С шумом и песнями. Что-то там из раннего Андрюхиного исполняли. Сам же Князь пытался помадой — и откуда взял-то — нарисовать снеговику зверскую рожу. Получалось крайне плохо, но и сам художник, и поддерживающая хохочущая компания остались довольны. Пожеванный же жизнью Миха прикусил губу. Сам он такого не помнил. Может, перебрали они в ту новогоднюю ночь — будь здоров, вот и выветрилось… Или же не было ничего — мозг умирающий придумал. Тем не менее выглядело все очень реалистично и… До рези в глазах, как классно. — Во! — заключил молодой Княже (Мишка прикинул, им здесь лет не больше 25, наверное. Кажется, именно так они выглядели в… 96-м, примерно, что ли… Вон и Княже явно уже после армейки. Значит, точно не ранее). — Принимайте шедевр! — Шедевру чего-то не хватает, — критически проскрипел Пор, — надо домозговать. — Чего, чего, — Балу возвел очи к небу, а потом сам же и ответил: — Морковки, вот чего. — Проблема, — глубокомысленно выдал молодой Горшок, поскольку из овощей у ребят в лесу были в перспективах только они сами на утро… А опавшие шишки сугробами замело. А те, что не опали, были высоко — пока они бухие залезут, группа может кого-то лишиться запросто. Андрюха же тем временем, пошарив, выудил из ближайшего сугроба бутылку пива, видимо ранее там оставленную, спешно допил — не пропадать ж добру, да и влепил, не без труда, снеговику посерёд мордала. — Красавец! — заценили все, гогоча. Ну, а хрена, какие строители — таков и объект! Горшенёв-старший на это только хмыкнул. Шалопаи беззаботные. Надо же, какими они все были. Смешными и дружными. Внезапная острая тоска резанула — неужели и тогда это всё было наносное? Притворство чистое, а?! — Во, дурак, — раскатисто протянул отлепившийся от ствола пихтового Дух, — наносное, бл*… Мишке страшно захотелось ему вмазать чем-то потяжелее. Мало того, что в прошлое закинул, поиздеваться решил, так ещё и мысли читает. Ну, не урод ли, а? — За урода обидно, между прочим, — вот же скотина, не уймется никак! — Да хорош меня уже ругать и посылать. Вспомни-ка лучше, алкоголик–анархист, за каким х*ром вы в жопе мира оказались под Новый год, а? Напряги извилины! — Решили и поехали! — Миша уже чуть не рычал, как медведь натуральный, — Посмотрел и хватит, а теперь всё, назад доставку организуй. Заодно и дурь в организм верни, — сверкая бешено очами, проговорил. — За него уплачено, бл*! — И давно ли тебя деньги интересуют, хм? — ударил его же оружием Дух, а потом насел по-настоящему: — Разуй глаза, Горшок, — существо никак не унималось, — Голубково не признал, что ли? Да и год такой. Вас же приглашали в клуб на всю ночь играть, отметить праздник творчески и подзаработать хорошенько. Но вы, ребята, дружно умотали туда, куда и транспорт-то раз в день в лучшем случае приезжает. А ведь вам же и выступать тогда страшно хотелось. Так чего свалили? — Да перестань ты орать на меня, — буркнул Горшенев, старательно пытаясь память напрягать — не отстанет ведь… Котяра! Правда сказать, год вызывал какие-то смутные ассоциации. Что-то неприятное копошилось в продырявленной дорожками от уколов памяти. Снова посмотрел на молодую версию себя, худую настолько, что даже зимняя куртка не скрывает, да физию слегка отмороженную какую-то… И, внезапно, словно снежком в лицо, вспыхнуло воспоминание: 96-й, с*ка. Конец ноября, очередная клиничка, очередная дурка. Выйдет он оттуда примерно в середине декабря, число не вспомнит, да и не важно… Выйдет потерявшим почти 10 кг веса, может и больше, не взвешивался, так, на глазок, парни говорили… и точно, предлагали им концерт-то… Подзаработать хоть сколько-нибудь. И так дыра в кармане была. После его загулов. — Вспомнил? — выдохнул устало зловредный Дух, — Ребятки твои от концерта отказались. Боялись, что сорвёшься, поймав куражик. Настолько за тебя тряслись, что почти насильно тебя из Питера утащили, в глухомань, где вариантов ширнуться нет. Могли бы не париться ведь, ты ж не ребенок, Горшочек. Ан нет, принудительно спасали. Всей компанией потащились, могли ж одного Андрюху с тобой отправить — логично же? Но, нет… Все потащились. И ты после этого о масках каких-то думаешь? Что их только деньги и волнуют? Что дружбы не существует? Может, это ты перестал быть другом, а не они? Что люди могут устать, не думал? — Это когда было, а? — Миха от своего отказываться не собирался, — всё изменилось. Да и, может, пользовались просто возможностью. Природа там, все дела… А играть не хотелось. И вообще я сильнее их от этой жизни устал. Ничего! Выхожу же на концерты, хотя давно послать мог да в гроб лечь, и плевать на их ипотеки и семьи голодные! — он зло сверкнул глазами больными. Он вообще-то осознавал, как нелепо и жалко звучат его аргументы. Чтобы упустить такой шанс в 96-м (кого ещё приглашали так на всю ночь играть?), нужно либо дураками быть, либо причину очень вескую иметь. А про его усталость… Так не виноват тут никто, что Миха, словно лампочка, перегорел и такая тоска его загрызла. Она и раньше в нем жила, просто раньше помогал её тот же Андо отгонять, а щас тот свинтил в закат. Устал тоже, скажет поди, хтонь зловредная — от заскоков Михиных и выкрутасов. Да Горшку и самому от себя порой тошно. И чё теперь, удавиться?! Дух цыкнул, явно раздраженный, и, снова за шкирку схватив, потащил вслед за уходящей компанией. А те, поочередно проваливаясь в сугроб, да дружно вытягивая то одного, то другого за уши и иные выступающие части тела, добрались-таки до опушки леса. До этого близ деревеньки-то всё сосны да пихты росли. А хотелось Ель. Красавицу. — Ну, что, Князь, где тут ёлки, а? Приличные? — спросил нетерпеливо Балу, — надо её срубать, да к Машке возвращаться домой. А то кинули девчонку одну в старом доме. — Он ещё вполне крепкий, — Князев, до этого помогавший Мишке-младшему выбраться из сугроба и что-то ему же нашептывающий, огляделся, а потом рукой махнул, — а ёлки в той стороне. — Ну, почапали, — скомандовал Ренник, бодро размахивая топориком, словно хардкор рубить собирался. Впрочем впечатление это он развеял следующими словами: — А то я уже начинаю отмораживать свои прекрасные конечности. Хочется к печке, — он зябко притронулся к заиндевевшим очкам, и первым решительно пошагал сквозь сугробы в указанном направлении. Долго ли коротко ли — но вот уже виднеется впереди елочка махонькая, метра полтора — то, что надо. То, что Леонтьев внезапно остановился вовсе не из-за елки, компания, да и Мишка на буксире у Духа, поняли не сразу. А тот аж с лица сбледнул, обретая сходство с элегантным вампиром. — Ребята, — сиплым шепотом выдавил, — лось… Мишка посмотрел туда же, куда и остальная компашка — в темноте стояло нечто большое, с рогами огромными. И явно пялилось в их сторону. — Лось! — неожиданно заорал во весь голос Сашка. Этот крик подействовал как сигнал «беги и прячься»: Балу с кошачьей ловкостью практически вспрыгнул на ближайшее дерево, Андрей толкнул своего Мишку в сугроб, сам плюхаясь рядом, Леонтьев попытался укрыться за той самой елочкой (но, учитывая его рост, вышло комично), Яшка остался стоять столбом, крепко зажмурив глаза. Один лишь Поручик, кажется, даже не испугался, а пристально посмотрел на стоявшего лесного великана и со смехом выдал: — Ребят, вы чего? Это ж коряга какая-то… Дерево с корнями вывернутое… К этому моменту Мишка-старший уже, каким-то чудом вспомнив эту историю, ржал в голос. Балу спускаясь с дерева и злобно отряхиваясь, профыркал в сторону ошалело протирающего очки Ренника: — Ну ты и Лось… — Да темно, показалось, — оправдывался тот, — а Андрюха-то чего не сказал? Дерево тут не первый год, наверное, валяется… — А что я? Всё так быстро случилось, понять не успел, — Князев виновато отряхивался сам и отряхивал Мишку, что, как и его старшая версия, хохотал как помешанный. — После этой истории прозвище «Лось» и родилось, — довольно ухмыльнулся Миха Духу. — Лось Лося видит издалека! Даж, если то и не Лось, а коряга страшенная. Они ещё немного понаблюдали за тем, как ребята всё же срубили елочку, да домой уволокли, матерясь на иголки. Как Маша, накрывавшая на стол, почти безо всякой надежды уточнила у Князя, не видел ли тот её помаду. Посмотрели, как ребята вместе наряжали елку всем тем, что нашли в доме, и развешивали по стенам самодельные гирлянды, вырезанные из найденного в углу старого журнала. Дух всё не отпускал его, да Мишка уже и смирился — в конце концов, когда ещё можно будет посмотреть на таких вот, молодых и забавных, похожих на друзей людей. А Сашка Леонтьев тем временем радио настроил — телека-то не было в домике, да успел поймать бой курантов. И все дружно вместе считали, да кричали до хрипоты. «Эх, — внезапно подумал Мишка, в районе часа или двух ночи, глядя на себя самого, привалившегося к Андрюхе, да и заснувшего так, на плече, — не знают они, что впереди будет». Скосился на своего конвоира, да тот со странным выражением на лице смотрел, как Балу притащил откуда-то одеяло, да своего Мишку и закрыл. Чтоб уютнее было. И все неспящие улыбались тихонечко, глядя на Горшка. Может и пьяненького, но чистого. И кажется в эту ночь почти счастливого. Счастливого. Это он сейчас точно мог вспомнить. Без всяких почти. Сердце резко сдавило. — Нам пора, — Дух внезапно словно очнулся. — Куда? Назад? — переспросил Мишка, — можно ещё побыть, а? Возвращаться в стылый 13-й год почему-то не хотелось. — Нет, ещё кое-куда зайти надо, — проводник его отворил дверь, жестом приглашая войти. Мишка пожал плечами и, стараясь не оглядываться на молодого себя, вольготно похрапывающего на плече у тихонько травящего анекдоты Андрея, вышел в дверь, чтобы тут же очутиться на незнакомой лестничной клетке.***
Подъезд, как подъезд. Чистенький, приличный. Миха с недоумением огляделся — одновременно знакомый и незнакомый. Подъездов таких по России — тысячи. И только в родном Питере его бы с пеной у рта поправили бы — парадная. Сути это, впрочем, не меняло. Пейзаж из окон был совершенно типичный — такой мог бы быть где угодно, в относительно приличном, тихом, семейном райончике. — Ну, и зачем мы здесь? — скучающе спросил у своего провожатого. После отрезвительного сугроба в харю — это выглядело слишком обыденно и неинтересно. В памяти у Мишки было много разных парадных, подъездов, подвалов, чердаков… Этот он припомнить никак не мог. Хотя, возможно, и затесался — в гости к кому из знакомых поприличнее заходил, например. Но в памяти это никак не отметилось — значит не особо это место важное. Как та деревня и лес, что раздербанили в нем все чувства, что Миха так старательно притуплял допингом. — Увидишь, — Дух словно колебался, не уверенный в том, что делает — странное поведение даже для неведомой хтонической сучности, вы не находите, а?! — Запомни лишь одно — времени у тебя до полуночи. Потом превратишься в горшок! — злорадно выдал Дух, а затем поправился, видя, как вытянулась у Михи морда. — Просто отправишься назад, — с этими словами он резко позвонил в центральную на площадке дверь. — Эй, стоп, а ты-то куда? — запаниковал Горшок, видя, как его мистический спутник начинает буквально растворяться в воздухе. Не верил он ни в каких добрых волшебников, а цели этого персонажа ему пока были непонятны, как и загадочность. И само поведение… От штриха этого несло осуждением, болью, а ещё было там что-то личное… Маска, говорит. Хм… А под ней кто? Джокер?! Шут какой хтонический… Впрочем, щас были вещи поважнее. До полуночи — судя по пейзажу за окном — ещё дожить надо. И порядочно. А в одиночку, незнамо где, чет как-то… — Тут я тебе не нужен, — услышал на прощанье, — сам всё поймешь. Надеюсь. — Год-то хоть какой? — это было неважно, впрочем, просто в голову пришло. Прокатил же его тот только что в прошлое. Может и в будущее закинет, а? Не близкое, а далекое, где наука победила всякую ересь средневековую и человечество шагнуло в новую эру без болезней и горя. Может, даже кибер-панка какого, хых. А чё, устал таскать мешок с костями — скопировал мозги — да в новую тушку железного терминатора вставил. Красота! — 11 утра по Московскому времени 31 декабря 2023 года… — вот же ж! Будущее да не то, эх. Ну ладно, ё-моё. И на десять лет вперёд любопытно заглянуть, так же?! Эффектно подмигнув напоследок глазами, Дух окончательно растаял. А за дверью уже раздались неторопливые шаги и щёлкнул замок. Что-то подсказывало Михе, что в этот раз он сторонним наблюдателем не будет, ну, раз уж его одного оставили да в дверь позвонили… Был бы Горшок неосязаемым, как в 96-м, то можно было б сквозь стенку просочиться. Что задумал этот долбанутый котяра, кому и главное — зачем — подкинул в гости? Дверь, тем временем распахнулась, явив опешившему Горшку того, кого страшнее и больнее всего увидеть было. На пороге квартиры стоял Князь. Раздобревший немного, с небольшой сединой в шевелюре — впрочем, эта возрастность ему шла — мелькнула ошалевшая мысль. Мелькнула — и пташкой упорхнула. В голове стало гулко и пусто. Некстати, вспомнилось, как в 96-то хорошо было. И как тот потом его кинул. Ушёл и хоть бы хны. Даже не обернулся, бл*дь. Будто и не было ничего. Из жизни вычеркнул. Пока его от боли и обиды разрывало, два альбома наштамповал — и пофиг на гнобёжку фанатов и ветер в карманах. И на самого Горшка, из кожи вон лезущего на каждом вью, лишь бы пробить уже эту броню вежливой отчужденности этого святоши чертового! Чтоб приехал — и хоть в рожу бы дал, только б не игнорировал… Но, нет! Не приехал — пофиг. Неужели и тогда в 96-м всё игрой было, а? А вот Андрюха, постаревший, кажись, вообще не удивился, что у него тут на пороге некий бывший коллега по группе нарисовался. Помирились они к этому-то году, что ли? — Мишка, — разулыбался довольно, сграбастывая в крепкие объятия. Те, против 96-го, не прошли сквозь, а бодро хрустнули о рёбра. — Давненько в сны не заглядывал, я уж думал, правы хейтеры — обиделся ты на сериал? В критических ситуациях руки у Горшка всегда действовали быстрее соображалки. Вот и прописали они Княже в нос со всей дури. А хорошо, блин, удар-то ещё стоит — вон, как кровь закапала. Одна часть его отомщено разулыбалась, вторая завопила, суча лапками, что вот ща — тот дверь перед ним закроет и всё. Сиди тут до полуночи — бомжуй, так ничего и не прояснив. Впрочем, Андро не из тех, кто вторую щеку подставит. И Миха приготовился тоже огрести. Пускай. Он даже и закрываться не станет — может, так на диалог выйдут. А рожу не жалко. Никогда не было… Заживёт. Если, конечно, это всё не фантазии умирающего мозга. Тогда-то тем более всё равно. — Нормально так, — прогундосил Князев, за нос хватаясь и в глубь квартиры отшатываясь, не делая никаких попыток ему как-то ответить. Странно, бл*дь! — Хороший сон под Новый год. — Это не сон, а кошмар, бл*, — Миха ввалился следом, дверь прикрывая (а ну как соседи какие ментов вызовут, а? Или, что хуже, Князь ща реально от него загасится, рану зализывая!), — Андрюх, выпить есть, иль ты совсем конченным зожником заделался? — Шампанское на кухне, — оторопело проговорил Князь, глядя на него отчего-то сильно расширившимися глазами. Даже руку от носа убрал, позволив крови капать на футболку и ковёр. Помотав головой и сориентировавшись, Горшенев почапал в указанное место, хотя внутри всё отчаянно трусило. Как вести себя вообще в этой ситуации? Какие у них тут взаимоотношения? Он так удивился, потому что у Михи морда на десять лет моложе?! Да и чё он там про сон болтал? С каких пор он Андрею снится, интересно? В любом случае, с*ка, не похоже, чтоб тому совсем на него пофиг было… Внутри всё радостно билось. Однако вопросов было всё больше, ответов — всё меньше. На кухне стояла заветная пузатая бутылка — видимо, к Новому году приготовили, да когда его это смущало? Другое дело, что сладкую шипучку Миха никогда не уважал, но на безрыбье ЗОЖное и то градусы даст. Если повезёт, то пузырями и прямо в голову. Чтоб не думать, не мучаться. Князев безмолвной тенью застыл у серо-голубой стены, постепенно сливаясь с ней цветом морды. Хорошо ещё, что кроме него, пока никого не нарисовалось… Ещё действующих лиц Горшочек сейчас бы не вывез — взорвался б. Пришлось похозяйничать — расправиться с пробкой, что едва ему же в лоб и не отскочила, да самому порыскать в шкафчиках, да, вытащив какую-то дикую кружку с зелеными троллями… или зомби (а, неважно — за неимением бокалов пойдет и такая тара), плеснуть себе щедрую порцию и залпом выпить. Шампанское оказалось несладким. Совсем. Но газиками своими несколько скрасило тяготы трезвого бытия. Внезапно на него из коридора с звонким лаем выскочила мелконькая чернявая псинка. Помнится, у Андро похожая была, только рыжая. Он вообще животинок любил, но всегда реалистом был — и огромных собак в квартиру не тащил. В отличие от самого Михи-то, что как-то с Фиской дога завёл… В те времена, когда они и о себе то позаботиться не могли. Мда. Были времена, а сейчас вот, увы, непрозрачного Горшка едва не схватили за пятку. Зубки, пусть и маленькие, на остроту проверять не хотелось. Как и замахиваться, пугая, на псину — пусть и в целях самообороны. По счастью, Князь отмер и, отлепившись от стены, скомандовал «фу», псинка с видимым сожалением послушалась и поплелась за хозяином куда-то в глубь квартиры. Наконец, тот вернулся, видимо, заперев мелкую охранницу, однако возвращение это не означало, что Князь первым начнет разговор. Напротив, тот занял свой пост у стенки, весь бледный, кровью заляпанный, с распухшим носом и дикими глазами, что не сводились с него, Горшенёва. Миха шумно вздохнул. — Красивый ремонтик, — надо было что-то сказать, вот и выдал первое, что в голову пришло. А подсознание вдруг услужливо подсунуло прочитанный давненько рассказ Брэдбери. Там мужик в прошлом на бабочку наступил — и у него мир кардинально поменялся в настоящем… А если он сейчас здесь сп**данет чего, да и изменит всё? Успокаивал несколько тот факт, что он все же не в прошлом, а в будущем. Оставалось надеяться, что сегодня в гости не заявится тутошняя версия Михаила Горшенева. А то Княже, того гляди, в обморок свалится. Чем это он так себе нервишки-то подпортил? Возраст, что ли, из крепкого мужика полудохлую фрейлину делает? Стало быть, прав тогда Миха был, что нехер долго жить. Вообще, Андрюхино молчание напрягать уже стало. Стоит, смотрит как на привидение. Особенно его, кажись, перемкнуло, когда псина его едва не погрызла… Кстати, вот аргумент, что нихрена Миха в этот дом не вхож. А обидно — бл*дь. Хотя мож собакен таким образом просекла, что он не из этого времени пришелец?! Ну там запах другой, хотя… Не, всё равно так встретить не должна была. Да и Княже так молчать не должен был, вытаращившись. Коли в ссоре они до сих пор, то единственная допустимая реакция была ну никак не эти объятия медвежьи да полный игнор, что Горшок ему вообще-то лицо попортил. А нет! Российский князь-колдун Андрей стоит и молчит! Раньше-то его не заставить заткнуться было, а тут как язык проглотил. Ещё раз, что ли, стукнуть, может, отомрёт, а? Ну, как телик старый… — Слушай, — сделав шаг в его сторону, произнёс, — Может, невовремя я? Так ты скажи, в другой раз зайду… — в конце концов уж в родном Питере он и десять лет спустя не пропадет. Пошатается, посмотрит, че им не совсем далёкое приготовило… С другой стороны всеми фибрами души хотелось, чтоб тот его остановил. Потому что если Князь этого не сделает, внутри у Михи что-то окончательно треснет, словно костюм для выступлений после затяжных праздников. Эта фраза неожиданно заставила Андрея отмереть и от стены отлепиться. Настолько, что тот быстро схватил его снова за плечи и, вцепляясь скрученными пальцами до боли, разглядывая пристально, просипел натужно: — Я те дам, невовремя! Попробуй только уйти. Пофиг, как ты здесь оказался, не смей уходить! И, вроде как, чего-то такого и ждала, подспудно надеясь, его душа. Но, бл*дь, не такими же прямо словами! И это было совсем уж неудобно — у Андро в глазах явственно слёзы блестели, да и носом шмыгать начал точно не от кровушки — та уже и течь перестала… Этак, ещё немного, и у весельчака Князя начнётся форменная истерика, как у бабы, ё-моё. — Ну ты, чё, Андро, — старательно пропустив мимо сознания, как вздрогнул Князев от собственного прозвища — с психованными, говорят, надо помягче, но вот руки его очень больно уже цеплялись, так синяки останутся. — Всё хорошо, никто никуда не уйдет… Ты чего так взбеленился, а? — пробасил, сам не заметив, как хрипло, да в лицо вгляделся пристально. — Потому что ты умер, придурок, — выдохнул внезапно побагровевший Андрей, сжав пальцы ещё сильнее. — Мы тебя десять лет назад потеряли… О-па, вот спасибо, Дух, за подарочек… Удружил, скотина балуобразная. Понятно тогда, ё-моё, чего он Андро чуть до кондрашки своим появлением не довёл. Или довёл ли, бл*дь, он, всё ещё переваривая информацию, мельком поглядел на него. А мозг тем временем ворочался неповоротливо. Десять лет — в 13-м, что ли, его срок вышел? По спине холодок пробежал. Жаль, Сашка ведь совсем малышка. Хотя… честно признаться надо бы хотя бы и самому себе — х**вый из него отец. Может, и дочери лучше без него будет. Неожиданно пришло злое облегчение. Ну чё — страдал же, жалел себя, тяготился бытием, забыться мечтал? Получи — распишись! Потому как, по крайней мере, вся эта странная и трагичная пьеса, жизнью именуемая, скоро должна закончиться. Сам того не зная, последний новый год в клубе встретил… Может, он там и умер, а это всё, ну вы помните, да? Разум, тем более умирающий, и не такие шутки выдаёт. Эх. И выходит, что времени у него совсем немного в этом непонятном глюке, дотянет до полуночи, а там… Привет, пустота. Что ж, пока-то Мишка ещё мыслит. А значит может попытаться выяснить, почему у Княже столько боли и тоски вперемешку со злостью и надеждой в глазах? Столько времени прошло — даже если и было грустно от вести этой (а вообще должен бы с облегчением вздохнуть — никто больше мешать, в том числе и с говном на камеру, не будет), давно б пора забыть. Чего там вспоминать? В груди кольнуло. 96-й разве что… Но и там, как и во многих других годах, Горшок скорее обузой был. Не остальным, Князю — тот мог бы и без него. Уйди он, как только выстрелил Акустический… Всё бы хорошо у него было, ё-моё! Но нет, тогда он не ушёл… Позже, много позже. А Горшка едва не переклинило по фазе из-за этого происшествия. И ведь вцепился сейчас, как клещ какой, так и не отпускает — словно боится, что вот, из рук выпустит, и всё, растворится Мишка в воздухе. Надо оно ему? Где-то глубоко внутри уже явственно кольнуло иголкой — эмоции Андрея так фонтанировали, что от них и самому становилось больно. Так и пришлось, почти в обнимку, до ближайшей комнаты и дивана идти (по счастью, псинку он, видать, не там запер), ну, или Андро тащить — у того ноги заплетались слегка. М-да, обычно наоборот бывало. С другой стороны — тут, понимаешь ли, старый знакомый внезапно воскрес… Да в принципе — человек воскрес. Можно и рехнуться немного. Понятно это. Но от объяснений этих внутри всё ноет. Он-то было подумал, что Князю на него реально не пофиг, а тут… Острая реакция на стресс от встречи с несвежим покойничком. Не более. — А твои где? — вообще, это очередная была глупая тема, но мозг упорно не хотел генерировать, чтоб такое дельное сказать (впрочем, что не скажет, всё равно странно будет). Андрей пару минут растерянно моргал, глядя на него, будто толком не понимая, что у него спросили. Потом всё же отмер: — Агата с Алиской на предновогодний шоппинг отправились, заодно пару друзей надо поздравить… Он прервался и снова замолчал. Ну, хотя б руки убрал, а то Миха скоро бы уже своих лишился бы, судя по ощущениям покалывающим. Всё же силища Княже преддедка не покинула. — А ты чего не рванул с ними? — продолжал поддерживать разговор Миша. Надо же было куда-то деться от всей этой ситуации и мыслей, что ему скоро каюк. — Поработать надо было ещё, — пожал плечами тот, всё ещё не сводя с него настороженного взгляда, словно опасался, что Миха в любой момент превратится в горшок. — О, узнаю тебя, трудяжка, — попробовал пошутить Горшенёв, по-прежнему, ощущая дикую неловкость от всей этой ситуации. И ляпнул зачем-то: — Видимо, всё получилось, как шутили тогда, да? Ты по городам бегаешь, я в ящичке смирно лежу… Князеву шутка, очевидно, не понравилось. Вон аж пятнами пошёл. И бровь одна вверх поползла. — Тебя кремировали, бл*дь, — рявкнул горько, — как и хотел, — и уже тише прибавил: — Извини, пепел не развеяли, захоронили. — Молодцы, учли волю покойничка, — растерявшись от неожиданной вспышки гнева, пробормотал Горшок, понимая что в каком-то смысле он в горшок, то бишь в урну и обратится. Бл*дь. Вот тебе и тыква, Золушка. Андрей вдруг резво вскочил и зашагал по комнате: — Ну, чего ты хорохоришься, — почти закричал, — ты-то ушёл, мы остались. Тебе уже всё равно стало, нашёл свою вечность. Как обычно, не подумал ни о ком, не подумал, как больно всем сделал! — он остановился, сверля его пышущим злостью взглядом. — Андрюх, — Горшенев аккуратно вклинился, — я что, сам, что ли? — просто если он реально сегодня того… То это не специально было, с*ка. Вот ещё — уйти так, и всем праздник изгадить! Не настолько он эгоистичная скотина, каким его художник этот сейчас малюет, ё-моё! — Нет, наверное, — Князь произнёс это как-то неуверенно, — не знаю! Ты не мог не понимать, что с твоими ошметками здоровья да больным сердцем смешивание алкоголя и наркоты может стать критичным. И что рядом никого не будет, чтоб даже скорую вызвать. Ты, конечно, дохрена клиничек пережил, но там тебе везло — вечно рядом кто-то оказывался, а в тот раз… Он тяжело опустился снова на диван: — Ты ж улыбался… — нет, Горшенёв покачал башкой. Значит точно не в этот раз, в этот он не улыбался — не гоните! Стало быть, есть у него немного времени. Князь меж тем продолжал: — Я не знаю, Мих… Что творилось в твоей голове в последние дни… Может и сам… Но с чего бы? Ты ж лечиться собирался, завязать… И мне обещал в последнюю встречу проекты… и тогда, когда созванивались… Да это, бл*, не важно сейчас. Ты здесь, сейчас здесь. И такой радостью вдруг осветилось лицо Андрея, что даже казалось, в комнате светлее стало. А у Мишки вдруг слова его проводника всплыли в памяти: «Времени у тебя до полуночи». — Андрюх, — расстраивать не хотелось, но это надо было сказать сразу, а то растворится он в воздухе с последним ударом часов — так, чего доброго, Князев вообще с катушек слетит. Ни для кого не хотел он этого, тем более для Андрея. Чтобы между ними не происходило. — Я ненадолго здесь. — Сколько? — ну, вот, расстроился всё же. Ему б радоваться, что не пофиг, но в душе отчего-то очень паршиво. Ну, вот, он и после смерти нашёл способ ему подгадить, ё-моё. — Как Золушка, — говорить это отчего-то было тяжело, — в полночь вернусь обратно. И в комнате снова потемнело. Моментально. Неплохой разгончик от радости до печали. Неужели из-за него? — Ты понимаешь, что это наказание, да? — как-то очень буднично спросил Андрей. — Чё? — в каком это смысле-то? Горшок вылупился на него, не мигая. Неужто злится, что ли, что ему придётся возиться с ним ещё столько времени? Ну, вот, а Мишка-то уж подумал, что действительно скучал… — Я могу и уйти, если что, не досаждать своим присутствием, — а вслух-то другое попёрло. Горькое что-то и невысказанное ранее. То, что рвалось и металось, как бы глубоко не прятал. — Нет, ты точно дурак, — Князев улыбнулся, но его улыбка больше на гримасу смахивала. Он тихо проговорил, медленно поясняя: — Мой дурак. Мало, Мих. Времени этого — слишком мало. И после стольких лет получить тебя даже не на жалкие сутки, а потом снова потерять. Это наказание. Наверное, я это заслужил, — убито закончил и лбом ему в плечо тяжко привалился. Горшочек же снова чуть слюнями не подавился. Башка Андро атомный реактор напоминала, жглась о плечо, но отодвинуться он не посмел. Внутри всё смешалось в этакий оливье, ё-моё! М-да, неслабо Князя лихорадит. Ну, что ж, видимо, скучал и вправду. Говорил же ранее, что виделись они перед печальным тем событием. Помирились, что ли? А что, вполне возможно… И хорошо бы — да! У него за тот год немного поутихло гнусное чувство, что бушевало разъяренным медведем внутри и требовало предателя наказать. Место ей глухая тоска уступила. И боязнь самому себе признаться, что с уходом Андрея какая-то часть души застыла в ледяном плену. И видеть сейчас вот эту муку в глазах невозможно. Чёртов Дух, зачем, ну зачем ещё и Андро Новый год портить было?! Неужели нельзя было его невидимым оставить? Что он должен был понять? Ну что? Что Княже плохо без него? Что не забыл? Ну, вот, понял. А дальше что? Для чего всё это? Лишний раз сердце растревожить? Так, ё-моё, не мальчик уже… Этак, он его за собой уволочёт, бл*дь. — Андрюх, ты это, — помолчал, губу прикусив, а чё тут скажешь, блин?! — Ты прости, что потревожил, покой нарушил. Кто его знает, может, исчезнет он, да и сотрётся всё у Княже из памяти. Хорошо бы. — А был ли он, покой? — тяжко отодвинувшись от него, снова улыбнулся этой совершенно жуткой, не Андреевской улыбкой Князев. А потом взял и прибавил с безумным блеском в глазах: — Но, знаешь, Мишк, пусть это и наказание, мне всё равно. Он словно к решению какому-то пришел и выдал как на духу: — Мне всё равно, пусть мало, пусть потом будет хуже. Сейчас я буду воспринимать это как дар, — он помолчал, не отрывно глядя на него влажными глазами, а потом закончил: — Величайший дар. Блин, Мишка, как я скучал. И вот теперь Горшенёв улыбку его узнал. Годы прошли, Княже заматерел, постарел, а лыбится точно так же, как в юности. Внутри потеплело и безо всякого коньяка. Вот как оно бывает, когда на место встаёт давно отвалившаяся, но такая необходимая частица пазла, из которого состоял его мир. Величайший дар, значит, говоришь… Что ж, наверное, Горшочку стоит взять с него пример. Если уж и помирать скоро, то хоть пообщаться сейчас нормально, раз уж есть возможность и Князь, кажется, всё простил ему… Но не себе, бл*дь. Может, им обоим станет чуточку легче: одному — умирать, зная, что в конце концов его не ненавидят, второму — жить, зная, да тоже самое зная, ё-моё. Это всё же прекрасно, когда можно просто взять и сделать вид, что ничего не произошло. Когда времени так мало, на ссору тратиться не будешь. Да и важна ли она сейчас?! Поглядел он на уже на Княже бледного и отчаянного. Если и злился, то десяти лет ему хватило переварить. Поэтому сейчас Миша всё это задвинул на задворки сознания. Наслаждаясь тем, что имеет. А наслаждаться было чем. Расспрашивая Андрюху про мир, про житье-бытье, Мишка чувствовал знакомое тепло. Мир и раньше сходил с ума, тут уж ничего не попишешь, а вот они… Уже года два так душевно не разговаривали. Как раньше. Ну, для него два, а страшно представить, сколько для Андро. Казалось, тот спешит высказать всё то, что так и не перегорело, не отболело внутри. Без претензий и упреков, просто болтал о всяком, не затыкаясь. О финале Викингов, Миха порывался предъявить за спойлеры, а потом одумался и послушал; о том, как далеко шагнула графика и как ожили их сказочные персонажи на концертах. Незаметно они вернулись снова на кухню и почти приговорили откупоренную бутылочку. Да и что для двух взрослых мужиков одна бутылка шампанского… Тем более Князев настругал нарезку какого-то сыра и орехов. Не успел Миха ухмыльнуться такому ЗОЖу, как тот с видом фокусника достал ещё одну бутылку. И Горшенёв разулыбался, продолжая слушать любой бред, который тот ему выдаст. А он и рад был не разочаровывать: — Вот я сейчас тут сижу, — вещал Андрей, — по идее бояться надо, да. А я не могу, — он легонько его ткнул в бок, как и много раз до этого — проверял видать… Не глюк ли. А затем признался: — Вот с голограммой боялся выступать, от неё холодом тянуло, мертвечиной какой-то. — С голограммой, эт вы, конечно, загнули, — Горшок вообще никак не мог уразуметь всех этих приколов — концерты памяти, туры памяти. Не, ну, приятно, конечно, что не забывают, но голограммы его… Бррр. Это ж уже попса какая-то. Хотя вон Дио голограмму тож делали. Чё уж тут поделать — любит наш народ у Запада копировать. И он сам в их числе, ё-моё. Вот сериал — молодцы, жаль, посмотреть не успеет — время на это тратить не хочется, хочется насладиться тем, что есть, пока не вернулся в свой последний неполный (кстати, насколько неполный так и не выяснил — ну и пусть, и без того внутри таймер зажегся, как у приговорённого) год да не сдох в одиночестве. Но ему Андро даже фотки актеров показал — м-да, «его» ещё ничё так, а «Князь» — так вообще мальчик-зайчик какой-то. Хотя… тут он припомнил Князева лет в двадцать — а есть что-то, да. Не сразу тот заматерел, зато шас вон какой кабан. К слову, о зверушках. Таверну Миха всё же глянул. Ржал до слёз. Хейтеры скажут, опопсел в конец Андро, а ему зашло. Ну, а че — детишкам тоже чего-то слушать надо. Тем более это ж не просто шарики, а с приставкой «смеш», то есть вполне в их шутовском духе… Который Князь не предавал и сейчас. Может, это как раз он, Горшок, в погоне за взрослыми и серьёзными темами сам стал похож на тех, кого некогда презирал… Вот что бывает, когда Питер Пэн пытается примерить на себя роль Крюка. Они старательно обходили страшные темы. Только игры, музыка, сериал, общие друзья. Заболтались так, что не сразу услышали поворот ключа в замке. — Андрей, мы дома, — звонко крикнула из прихожей Агата (голосочек у неё ничуть не изменился-то, Горшенёв её сразу признал и ужаснулся, поскольку — ладно, его друже, но Нигровская-то чё скажет на Мёртвого Анархиста на её кухне?!). — Я сейчас, — подорвался Князев, рысью кидаясь из кухни. Правильно, небось подготовить побежал. Интересно, что женке-то скажет? И не вызовет ли ему Нигровская прям там скорую психиатрическую? Этак, показаться придётся… Главное, чтоб им троим ничего не вызвала — а то Миха-то в полночь воротится, а этим двоим долго доказывать, что они не словили предновогоднюю Горшебелку. Миха успел изнервничаться и уже направить лыжи в коридор, когда Андрей всё же возвращается через минут 10, буквально за руку таща за собой Агатку. Алиски что-то не видно (видимо, решили пока не травмировать ребенка — ну и правильно, пораскинув мозгами, решил Горшенёв). Агата почти и не изменилась, зато взгляд какой настороженный, ну, ё-моё! Диким изумлением сменившийся, при виде его. Хорошо, что хоть визжать-кричать не стала. И без того настроение опять вниз поползло. Вспомнил, глядя на её реакцию, кем тут является. Мертвяком. И место ему — на погосте! — Извини, Агатик, — выдал максимум, кажется, на что способен был, — заглянул на огонёк без приглашения. Только вот взглядом по лицу Андрея мазанул и понял, что то непросто было, а, кажется, неспроста та хтонь по его душу явилась… Не иначе как этот докричался. Это Мишка — Горшок неверующий, а у Андро веры на двоих хватило. Нигровская тем временем медленно подошла. Почти вплотную. И внезапно резко его пальцем ткнула — видать, проверяя, блин, плотность материи. — Бл*, больно же! — ну и как тут не возмутиться? Тем более, что острые коготки-то! И под самые рёбра — знала куда целиться. — Видишь, я с ума не сошёл, — выдохнул Князев со счастливым выражением морды лица. — Вижу, — Агата аккуратно присела на стоявший рядом стул, — Это не глюк точно, я ж его тоже вижу. И Еся не зря так обеспокоена. Тоже его видит и чует. И коты. А с ума вот так коллективно не сходят… — словно сама себя убеждала, а потом снова на него пристально посмотрела и почти приветливо выдала: — Давно не виделись, Миш. Мы скучали. В целом мировая у Андро жинка — не истерит, на стол, вон, накрыла, почти не косясь на «мертвечину». Дочь как-то умудрилась спровадить к бабушкам — Миха так понял, что новый год итак планировалось с родными встречать — здраво рассудив, что нечего подростковой (Уже?! Хотя, признаться, он долго отлипнуть от фоток дочек не мог. Если Настю хоть как-то узнал, то Сашку… Посмотреть вживую бы хоть глазочком, но нельзя! Он и Князю такой стресс устроил, но тот сильный, выдюжит, поди, а здесь… Нет, никому больше показываться нельзя!) нестабильной психике устраивать встречи с ожившими мертвецами. Была б мелкой — другое дело, может, вообще не узнала бы. Давний знакомый объявился. Дядь Миша звать. Для конспирации мог бы и Саньком назваться, в окружении столько их было — легко б отозвался, ё-моё! А тут — знает ж наверняка, с кем её батя полжизни корешился. Хотя… Щас постепенно полжизни будет сменяться на просто молодость. Нет, уж, пусть лучше пропустит сей замечательный момент — меньше потом на психологов тратиться придётся. Итак, судя по переглядкам хозяев квартиры, Нигровская уже окошечко зарезервировала. А, в общем-то, Агатку только слишком частое моргание выдает. А так — кремень, держится. Как-то негласно они решили втроём проводить старый год — ну, а на крайнюю сюрреалистичность сего действия пытаются внимания не обращать. Ну да, ну да, так легче. Не думать, что не год они провожают, а Горшка… Впрочем, поминки по нему давно уже прошли, а что сейчас происходит — это дичь какая-то! Но точно не заупокойная. Нет, с огоньком! И пофиг, что все трое глаза то и дело отводят. И что узел никак не хочет распутываться. Гордиев он что ли, почти как директор их бывший, не к месту будет упомянут, бл*дь. А когда часы показывают 23 часа, настроение резко падает и приближается к тому, о чём он невольно думал в начале. Темы для разговоров резко кончаются. Не думать — невозможно. И Миха вдруг понимает, что уходить ему отсюда не просто не хочется, а чересчур больно. Прав, Андро. Ад это, сущий ад. Для каждого свой будет. Как бы не притворялись. Князь — раз за столько лет не плюнул, зависимый, Агатик — созависимый… Так и живут… Да они живут, а он сдался, лапки к верху и даже ветру не дали прах его развеять. Лежит себе мирно в горшке каком. — Князь, а Князь, — тоску в голосе скрыть даже не пытается, — мы ж помирились, да? Тогда? Успели? Может хоть это согреет его, когда он очутится снова в одиночестве, в номере пустом. Ну или… Подстегнёт сделать это, покуда не сыграл в горшок. Всё равно больно будет, но так хоть знать будет, что сделал, что мог. — Мы шли к этому, Мих, — голос у Князева хриплый и резкий, словно в горле пересохло, — Общаться начали. Нам просто чуть-чуть не хватило времени. — Может, этот день вам и дан для этого, — Агата отвернулась к окну, — Чтобы восполнить… — Или чтобы изменить что, — внезапно с жаром заговорил Андро. Голос по-прежнему сипит натужно, но глаза блестят ярче, почти лихорадочно. Кажется, буйно помешанные выглядят также. Горшок сцепляет зубы. Ну, вот, не хотел же давать надежды, боли лишней причинять… И всё равно, Князь, что тогда в начале в него вцепился ручищами, что сейчас, но уже больше фигурально, впился клещом: — Мих, это же шанс! Пожалуйста, обратись раньше к врачам, отмени туры. Не гробь себя. Не будь хотя бы один, с*ка, в тот день! — Поздно, Андрей, — Мишка мрачнеет, потому как конец он давно чуял. Лет эдак десять уже, но Княже это знать необязательно… Хотя он явно знал это и так, бл*дь. И всё же устал он бороться, безнадёжно. Да и не за что особо было… Живут же все без него — вон Лёха на фото, как раздобрел, Кирилл вымахал… Мама вполне бодрячком, отец вот только… Да Андро, бл*дь, никак отпустить не мог — одной ходки к нему в мастерскую хватило, чтобы понять, на ком он помешался… Воскрешал его как мог — в песнях, рисунках и мультиках с сериалами. Вот и до хтони какой-то докричался, а теперь и самому страдать, и Горшку все внутри кочергой разворошил, с*ка! — Что-то мне подсказывает, что уже пройдена точка невозврата, — с жаром почти закричал он, а потом в лицо вгляделся и уже тише продолжил: — Это раньше надо было… А сейчас всё, ушёл поезд, — он опустил голову, чтоб не встречаться взглядом. — Не сдавайся, блин, — Андрей снова близко подходит, невыносимо близко, от него, кажется, жаром пышет — ещё немного и взорвётся. — Ты всегда вызов принимал, не сдавался. Шёл наперекор. Что с тобой случилось? Горшенёв решил промолчать. Ну, не говорить же, что устал, что разочаровался, что надоело всё, а больше всего — одиночество. То, чего с детства боялся. И к чему в итоге и пришёл. К тотальному, можно сказать. И, глядя на своё прошлое и будущее, вдруг отчетливо понял, что своими руками и вырыл эту яму. Точнее ямку небольшую, которая прах и вместила. Андрей же всё не сдавался: — Хотя бы попробовать, Мих! Ради себя, ради всего того, что не успел закончить, всего, что не успел увидеть, узнать. — Да ну, Андрюх, — Горшок рукой машет. Не хочет его слушать, потому что внутри всё разворочено уже и так. Умеет Княже смятение в душу внести. Но и не слушать не может, завис — и не туда, и не сюда. — Тогда ради тех, кто любит, кто не смирился и не смог забыть, — уже и Агатка вступает, вот ведь! Точно говорят — муж и жена одна сатана… Противостоять им сложно — чувствует, что не пустые это слова. От сердца идут. Им не всё равно, Княже не всё равно. Но Миха слишком устал. Да и… вот, пусть даже будет он бороться, а итог один. Может, не помрет он в означенную дату, ну, выиграет месяц, два, а всё равно костлявая победит: слишком износился организм, исчерпал Горшочек свой бездонный запас удачи и стойкости. А вот умирать станет в несколько раз труднее, осознавая горечь поражения. Да и чувство вины будет — опять подвел, впрочем, как всегда. И жизнью подводил, и смертью, наверняка. Как ни крути — всё одно. Так чего метаться, а? Если всюду — дно, но Андро, как всегда не согласен. И одна часть Михи очень хочет с ним согласиться. Верить и бороться. Беда в том, что и другая — сильна. И этот спор с самим собой и другом его измотал. В результате они ещё долго жарко спорят. Тратят последний час на ненужные уговоры. И даже не сразу замечают, что на телеке сзади появляются куранты. Звук приглушен, поэтому и бой часов слышат также не сразу. А когда слышат — Андрей снова бледнеет как полотно. Агата отворачивается, кусая губы и до боли сжимая руки. А Горшочек окончательно теряется, понимая, что всё… И так до немоготы горько становится. Вот же чёртов больной ублюдок этот балуобразный дух несвятой! Мишка и опомниться не успел, как оказался снова в дружеских объятиях. Князев обнимает бережно, но сильно, с отчаянием каким-то, словно и в самом деле надеется удержать. — Прости, — повинуясь какому-то внутреннему порыву, шепчет Горшок другу. Не уточняет за что, но это и так понятно. За нежелание дать хоть какую-то надежду. За то, что подвёл тогда, и, кажется, сейчас также феерично повторит этот номер. А часы неумолимо отбивают последний удар. На этот раз нет никакого проводника, ни двери какой открывшейся аль портала в стенке. Просто миг — и вот он снова сидит в кресле в безликом номере в Москве. Только что руки приподняты неестественно, будто во что-то большое и мягкое упирались. Спина фантомно ещё ощущает сильную хватку, но разум понимает — уже всё. В комнате и в душе беспорядок, на столе рассыпаны остатки порошка… И хочется выть от боли.***
Андрей пропустил тот момент, когда Миха исчез. Он просто растворился, как бы не стремился удержать его Князев, а хватал теперь всего лишь воздух, судорожно вздрагивая всем телом. Рядом Агата так и стоит, отвернувшись. В какой-то безумной надежде Князь выхватывает телефон и набирает по памяти знакомый номер. Не забыл за десять лет… Цифры словно огнём на подкорке выжжены. Пару секунд, до равнодушного: «Извините, номер не существует или набран неверно!» — ещё теплится надежда… Но, видимо, ему снова не хватило времени. Тогда — чтобы примириться и спасти, сейчас — чтобы уговорить и спасти. Разница невелика. Переубедить этого упрямца всегда было непросто, но Андрей и сам не из пугливых. Справился бы как-нибудь, но нет! Времени не хватило, потому что пялился да болтал, как дурак, ни о чём, когда судьба дала такой шанс переиграть… Вот, дурак! Снова теперь останутся только сны. Если он теперь вообще сможет заснуть когда-нибудь. Погружённый в своё старое, новое горе, Князь не сразу замечает, что телефон звонит — ну, да, Новый год же… Кто-то явно хочет поздравить… Что ж собирать себя по кусочкам — это его хобби. Надо взять себя в руки и жить дальше. Не глядя, отвечает. — По нашей старой традиции, — знакомый баритон оглушил не хуже колокола, — слишком неожиданно было это услышать, уже смирившись с тем, что иное невозможно и всё опять будет, как прежде. — С Новым годом, Андрюха. Сердце суматошно забилось — Миха, Миха поздравляет его с Новым годом! Сейчас, в уже 2024-м! Кажется, невозможным… Сном или слуховой галлюцинацией. Но вот же он в трубке, болтающий о всяких мелочах, смеющийся, такой родной и знакомый. Рядом Агата крутит головой, глядя на него недоуменно, словно вдруг о чём-то вспомнила. Важном. Тут и в его голове вдруг молнией вспыхивает совершенно новое воспоминание — как тогда, в далеком 2013-м, Мишка разбудил его телефонным звонком в пять утра первого января. Князев помнил, что ещё трубку брать не хотел: только-только лёг, да и с наверняка пьяным или вмазанным Горшком говорить не хотелось. Да и с трезвым, если честно — тоже. В памяти были свежи его последние выступления показательные перед журналисточками. Но звонок всё же принял, видимо, не все чувства остыли. Да и прояснить кой-чего не мешало, как минимум, вот. Тем более, что самолично позвонить изволил Его Горшейство. На удивление Горшенёв был трезв, хотя верилось с трудом — он дрожащим и заикающимся голосом (с первых секунд, заставившим Андрея переместиться из спальни в ванную и внимательно слушать, прикидывая, кому бы в Москве позвонить, чтобы бежали Миху спасать) нёс, как тогда показалось, всякую чепуху. Что-то об одиночестве, о том, что он, Мишка, друг х**вый, и бесконечное «прости», повторяемое всё тем же пугающе срывающимся голосом. Андрей прекрасно помнил, как сжимал телефон в руке до боли, не имея сил и желания закончить этот престранный звонок — ему казалось, что положи трубку — и оборвётся какая-то ниточка, может быть, последняя в их дружбе. Но ещё страшнее было думать, чем подобная вспышка вызвана была. Неужели Миша совсем с катушек слетел, и это новая, незнакомая, покаятельная фаза?! Одна часть Князя нашептывала добраться до компа и забронировать билет на ближайший в Москву, раз уж остальные Горшка настолько запустили, бл*дь. Но… Наступать на одни и те же грабли было нельзя, как и оставить как есть. Поэтому Андрей перебил этот монолог одним едва слышным: — Давай встретимся, поговорим нормально. Ты мне нужен. И не соврал ведь. Несмотря ни на что, ему нужен был Мишка. Даже, когда он злился на него до зелёных гоблинов. Всё это пронеслось моментально в голове, этого не могло быть, но это было. И многое другое! Куча новых воспоминаний обрушилась на него такой лавиной, что аж башка затрещала. Прошлое и настоящее словно менялись тут же в его голове, всё новые и новые воспоминания начинали вытеснять старые, впрочем, Князь за них уцепился, не давая полностью исчезнуть. Нет, куда! Он хотел помнить… И будет. Он упрям. Но часть из них, пожалуй, лучше бы забыть… Андрей практически физически видел, как расплывается картинка дома, ставшего для Мишки последним пристанищем, словно туманом закрывалось видение мёртвого друга и последующих похорон. Зато теперь он очень ярко видел очень бледного Мишку в больничной палате, в подсознании молнией вспыхнуло — июль. Картинка тут же переменилась, теперь он видел, как в августе 13-го они узким кругом отмечали день рождение — Миху только-только выписали, да и 40 лет не особо отмечают. Князев ошарашенно уставился на уже казавшуюся полностью спокойной Агату, любующуюся фейерверками у окна. Почувствовав на себе взгляд, Нигровская обернулась: — Мишка? — усмехнулась, — верен традиции. Ни на минуту не опаздывает, звонит всегда сразу после полуночи. Всё хочу уточнить, почему это так важно вдруг, да забываю каждый раз, — а потом махнула рукой. — Ладно, надеюсь, на ужине не забуду спросить. Напомни, Андрюш! — С Новым годом, Мишка, — Князев постепенно отмирал, наполняясь каким-то невероятным чувством счастья. Получилось! В самом деле получилось! На том конце провода очень понимающее ждали, когда он отойдет. — Спасибо… что не сдался. Горшенёв тоже помолчал, но совсем немного, словно понимая, что слишком большая пауза может свести его собеседника с ума, а потом тихо-тихо сказал: — Ты умеешь уговаривать. У нас появилось время, всё время теперь наше, Княже, — проникновенно закончил он. — Завтра… уже сегодня увидимся! Постарайся чего не учудить, — он почти видел эту тёплую улыбку. И только в этот самый момент Андрей окончательно поверил в новую свою реальность, в которой предстояло, очевидно, многое узнать и открыть, не только разблокировав массу новых воспоминаний, но и создать их. Вместе с Мишкой. В этом изменившемся будущем, которое стало теперь его единственно возможной реальностью. В которой больше не было места щемящей тоске, выкручивающей временами наизнанку душевной боли и общения с другом только во сне. — По чудесам у нас ты мастак, — также тихо ответил, улыбаясь, и, краем глаза мазнув в окно, едва не отшатнулся. Хорошо, что Агата отвлеклась на свой телефон, а Мишка, довольно хмыкнув, положил трубку. Ведь онемевший Андрей пялился на собственное отражение в стекле, которое приняло вид… игриво подмигивающего шута. — Не стоит благодарностей, Сказочник, — коснулся его ушей одновременно знакомый и незнакомый баритон. — Если долго звать, кто-то да услышит… И наваждение растворилось в звоне удаляющихся бубенцов.