Частица

— Таш, могу зайти?.. — Торис робко отворил дверь в комнату, пуская во тьму лучик света из коридора, перекрываемый его же тенью. — Уходи. — Насташ, ты уже несколько дней-… — Я Наталья, а не Насташа! Уходи!       Девичий голос сорвался на крик, и Торис с большей тревогой на лице замкнул пространство покоев девушки тьмой. Наталья сидела на своей койке спиной к двери, прислушиваясь к происходящему за ней. Она не слышала шагов — Лоринайтис всё ещё сторожил её. Хотел помешать, спугнуть настрой, похитить её мысли о нём и забрать себе. Точно, так оно и было, он ревнует, он ждёт. Ждёт, ждёт, ждёт… но этому не бывать! Не бывать! Не бывать! Никогда он не получит их!.. Никогда не получит его…       Ни одна складка одеяла не зашелестит, ни одна ветка не стукнет по оконному стеклу, девушка не сделает и вдоха, пока рядом с ней есть кто-то ещё. Кто-то ещё, но не он.       Секунда… десять… сорок… минута… полторы… с той стороны послышался тихий вздох и удаляющиеся шаги, и девушка опустила вздымившуюся грудную клетку, выпуская затаённый дух. Он не отнимет ни вдоха, ни выдоха, он не помешает. Наталья скинула с себя одеяло, открыв своему взору вид сверху вниз на своё тело. На платье на своём теле, подаренное им. Он его подарил, он держал его в руках. Господи, оно ещё даже отдаёт его запахом. Зимний мороз, но с переливом летних полевых цветов; с кислинкой холодного металла, но со сладостью ягод. Оно впитало в себя его, а значит он отдал частичку себя этому платью. Точно. Он отдал частичку себя, и девушка не будет снимать его, пока оно полностью не пропахнет ею. Пока она сама не станет этой частичкой. — Ванечка… — шепчет она дрожащим шёпотом, приложив к носу ткань и вбирая сквозь неё воздух. Она даёт жизнь, он позволяет через ткань вбирать живительный кислород жадными глотками. Но живителен он только сейчас. Она закрывает глаза в приступе удовольствия, сводящего бёдра. На платье же точно остались ворсинки его шарфа. Вдохнуть. Пропустить их через себя. Нет. Вдохнуть и никому не отдавать! — Когда же ты вернёшься…       Хныканье осталось в стенах комнаты, скользило шелестом по стенам, поднималось до потолка, но никуда не пропадало, не проникало ненавязчиво в чужие уши. Нельзя, нельзя… Наталья ведёт отогнутую ткань воротника по щеке, теребит её в пальцах, упиваясь всем, что эта одежда может ей дать. Она чувствует, как оно облегает её хрупкое, худое тело, как перестаёт отдавать на коже холодом. Как кожа делится с ним своим теплом… Со спины даже лучше — изнутри его касаются обтянутые кожей позвонки и рёбра, снаружи струятся волосы. Со спины она приблизиться к нему быстрее. — Ванечка, где же ты… может, мне надо пойти тебя искать?.. — Она отпустила воротник, роняя руки на колени. Как он мог оставить её одну? Как он мог уехать? Почему он предпочёл свои государственные дела ей? Они же созданы друг для друга… Тоска сжимала сердце, порхающие в животе бабочки требовали его присутствия и сжирали девушку изнутри. Сводило живот… — Но где ты? Вдруг я буду искать тебя долго-долго, но не найду… а когда вернусь — твой запах исчезнет отсюда! Не хочу! Нет, не хочу уходить! — Она сжала руки в кулачки и ободрилась приливающим к глазам отчаянию. Дыхание спирало от несправедливости жизни. Слова с шелестящего призрачного шёпота уходили в лихорадочное бормотание, переходящее в пугающий полушёпот и даже тихий крик. — Вдруг ты вернёшься, а меня нет?! А если ты вернёшься нескоро… я не буду такой молодой и красивой, как сейчас, и ты не захочешь на мне жениться… Ванечка, нет!       Слёзы бесконтрольно капали на бедра, укрытые синим атласом. Это к лучшему, это к лучшему… смешавшись с жидкостями её тела, она быстрее станет принадлежать братику. Наталья бессильно рухнула на койку, сжимая ткань на своей груди. — Почему ты так жесток со мной?! Я ведь так люблю тебя! Я дождусь, дождусь и мы будем всегда вместе… ведь ты подарил мне платье… чтобы сделать своей, верно? Стать твоей частичкой! И мы будем принадлежать друг другу! Всегда!       Она ждёт ответ. Нервно дышит и ждёт, пока покои озарит свет по кайме его силуэта. Ангел, сошедший на эту землю снова для одной неё. Чтобы остаться с ней, ведь такие как она не могут умереть, верно? Ах, если бы могли! Она бы с Ванечкой с радостью бы оказалась в райском саду! Как Адам и Ева! Лучше! Они лучше! Она будет только рада в таком случае принять на себя роль грешницы, подавшейся искушению… Искушение… — Если это платье — частичка тебя… значит, если я оберну свои руки этой тканью, то они станут твоими руками?.. Твои руки, Ванечка… — Наталья расслабила пальцы, сжимавшие ткань. Теперь они только касались выпирающих меж груди рёбер, она чувствовала, как они наливались его теплом, как горело её лицо. И улыбка. Как улыбка его сводила, полностью выдавая чувства девушки. От этой дикой мысли она забывала вовремя дышать, из-за чего вдохи стали рваными и тяжёлыми между лихорадочным хихиканьем на выдохах. Она обернула ладонь на груди в ткань юбки и скользнула ею к правой груди, стараясь сжать её так, как сжал бы он. Дыхание учащалось, Наталья повела руку вниз, прижимая ладонь к облаченной в синеву молочной коже. При прикосновении пальцев к низу живота, тело отдало непривычно мягкой судорогой, погружающей в истому и совершенно новое состояние желания. На свободной руке Наталья поднялась, оставшись в положении на четвереньках и сжимая простынь. — Ванечка, какой же ты умный, как светла твоя головушка, какая благодать!.. Д-даже если ты умрёшь где-то далеко-далеко… ты будешь здесь. Если ты умрёшь… это неважно… я и таким буду тебя любить, это даже лучше… т-ты никуда от меня не уйдёшь! Я буду целовать твои холодные уста, открою захлопнутые смертью аметистовые очи… поцелую каждую белую ресничку вокруг них, буду смотреть в твои большие, мутные зрачки каждый миг своей жизни и до её конца… буду растирать твоё хладное тело, я не хочу, чтобы ты мёрз, у тебя же и так зимой очень-очень холодно! А я согрею… как ты меня сейчас согреваешь, Ванечка!..       Пальцы остановились на лоно и сильнее прижались к девичьему теплу. Наталья утыкается в тыльную часть свободной ладони покрытым испариной лбом — руки не держат, ноги дрожат и вот-вот разъедутся, как у новорожденного телёнка. Зажмурившись, девушка издаёт первый чувственный стон. — Ванечка, после такого… после такого ты обязан на мне жениться!..

***

      Торис торопливо ходил взад-вперёд по комнате. В попытке сохранить утекающие капли спокойствия, он сжимал пальцами собственный локоть и отстукивал на другой руке ритм, соприкасая большой палец со всеми остальными, кроме безымянного, — откуда-то вычитал, что помогает успокоиться. Не помогало. Никакие советы не помогли успокоить метавшееся сердце литовца. Его сокровище, которое и так было не слишком радо совместной жизни, теперь вообще не выходило из стены своей комнаты. И Феликс ничего с этим не делал. Да, он часто стал пропадать на визитах у новопровозглашённых империй, но не заметить такое было невозможно. Что же делать, что же делать…       В такт раздававшимся стуком каблуков, в залу вошёл поляк, и Лоринайтис тут же кинулся к нему, цепко схватив тонкими пальцами за локти. Они оба устали: одна пара зелёных глаз была изнемождена внешними обстоятельствами, вторая — беспокойствами души. — Ты написал письмо Брагинскому? — Я? Брагинскому?! Да ни за что на свете! Знаешь, это для меня типа унижения. — Феликс скрестил руки на груди, вздёрнув подбородок. — Фели-икс, — литовец старался воззвать к совести и здравому смыслу союзника и тряс его за плечи. — Не та ситуация! Она же только-только выздоровела, он приехал, и теперь она не ест, не выходит, не разговаривает со мной! Он с ней что-то сделал! — Да что ты так драматизируешь? Лит, успокойся. Когда она с тобой нормально, тип, разговаривала? — Лукашевич вызволился из хватки, отошёл к дубовому столу, ловким движением достал из-под слоя одежды бутылку с прозрачной жидкостью и резво налил её появившуюся с соседней полки хрустальную рюмку. — Выпей-ка шнапса, успокойся. Родерих угостил, между прочим! — Насташа моя Насташа… — Торис не унимался. Он схватился за голову и продолжил бесцельное хождение от угла до угла. В какой-то момент он остановился и всё же посмотрел на налитую рюмку. Широкими шагами он сократил расстояние до стола и резко опрокинул шнапс в себя, со стуком опуская рюмку обратно на поверхность и упирая руки по обе стороны от неё. Головы не поднимал — тяжело дышал, справляясь с жжением в горле и ощущая разливающееся по груди тепло от горячительной жидкости.       Феликс скрестил руки, оперся бедром о край стола и не сводил внимательного взгляда с подопечного. Спустя долгие несколько секунд, Лоринайтис подал охрипший от высокого градуса голос: — Напиши хотя бы Альге, он же сейчас на неё переключился, может, она сможет с Насташей поговорить. — А ты, типа, знаешь, где она? Русский обещал её вернуть, два года прошло и где?! А нету! — Вскипел уже сам Феликс. Пусть Оля и была его уже бывшей землёй, как человек она продолжала его волновать. Особенно, когда она стала центром внимания Российской империи. Больная тема… — Сам, тип, и пиши русскому, раз так печёшься. Или Оле, если найдёшь её, писал уже… — последнее Феликс с какой-то особо тихой досадой и обидой буркнул, но тут же обратно вернулся в прежнее раздражение, будто насильно отвлекаясь. — Я, знаешь ли, пытаюсь спасти нас троих от грядущего тотального ужаса! Хочешь с Наташкой возиться — пожалуйста! Голод не тётка — рано или поздно выползет. А не выползет, перестанем топить ту часть дома. — Феликс! — Торис вскинул раскрасневшееся возмущенное лицо в его сторону в качестве упрёка и тут же поник. — Что делать, что делать…       Феликс молчал. Его молчание никогда не сулило чего-то хорошего.