В болезни и здравии

      "Как ты мог заболеть, когда у тебя есть я?"       Сайно только зло хрипит в ответ, даже не пытаясь оторваться от мягкой подушки для полноценного ответа, когда в его и без того тяжёлой голове громогласно урчит Германубис.       Его голос отчетливо полон недоумения.       Сайно, на самом деле, тоже интересно, как так получилось — с того самого момента много лет назад, как в Храме Безмолвия он заключил в себе старейшего духа, он ни разу не болел. Даже не кашлял случайно... если не считать это как жест, привлекающий внимание, или как необходимость избавиться от заполняющей рот крови — будь то своей или чужой.       Но при болезни? Никогда.       "Ты выглядишь жалко." — с ноткой интереса тянет слова Германубис, и Сайно устало шмыгает носом, полным проклятых соплей, которые всё никак не уходят, что бы Аль-Хайтам ни делал и как бы много не поил его целебными отварами, рекомендованными Тигнари.       Отчаянно хочется более не мучать себя и своё тело, и сдохнуть, но всеобъемлющая усталость, тяжёлое тёплое одеяло, в которое он был заботливо укутан и нежная, слегка шершавая рука, прижимающаяся к его лбу, не дают даже встать с кровати, не то, что пройти сотни километров в родную Пустыню и укрыться, исчезнуть среди её успокаивающих барханов.       — Архонты, заткнись, — отдалённой, хладнокровной частью своего мозга Сайно въедливо отмечает, как спотыкается его голос, как хрипло и тихо он говорит, как гул от быстро бьющегося сердца отдается в его ушах и расходится болью в голове, как дрожат его руки, неспособные даже ложку поднять, что уж говорить о любимом тяжеленном посохе, и как морозит и трясет всё тело, одетое в тёплую одежду, толстые носки, и накрытое огромным зимним одеялом; хотя должно быть наоборот — тропический климат Сумеру в середине лета не относится к его жителям милосердно.       Но большая часть его, — такая близкая и такая громко кричащая путанными мыслями, — бьётся в панике, в страхе, даже чуточку в ужасе, пытаясь понять что, Бездна раздери, происходит с его телом?!       Стоит ли ещё раз напомнить, что Сайно никогда не болел за всю свою жизнь?       Аль-Хайтам, сидящий рядом с ним, на второй половине их кровати, облокотившись на её спинку, выдыхает тихий смешок, и Сайно резко поднимает на него слипающиеся от дикого желания спать глаза, возмущённо смотря сквозь растрёпанные, спутанные пряди чёлки.       Аль-Хайтам же даже не пытается скрыть свои улыбку и весёлый блеск во взгляде, обращённом исключительно на лежащие на его коленях документы — в связи с болезнью Сайно вынужденный забрать работу домой:       — Великому Махаматре не дают заснуть некие нарушители спокойствия?       "Ублюдок", — думают они с Германубисом одновременно: Сайно с любовью и долей восхищения за то, как часто Аль-Хайтам любит проверять и тыкать границы терпения могущественного духа; а Германубис — с негодованием, неизменно сильно возмущённый полной непочтительностью смертного, и столь же сильно заинтригованный его смелостью — или же безрассудностью, с Аль-Хайтамом, следует признать, оба этих варианта болезненно верны, как бы тот не отрицал очевидное, прикрываясь своими абсолютно логичными оправданиями. Логичными для Аль-Хайтама, конечно.       Сайно тяжело вздыхает, утомлённо закрывая глаза и плотнее укутываясь в одеяло, приваливаясь пульсирующей головой к чужому горячему, твёрдому бедру, не настроенный ни на долгую, ожесточённую словестную баталию этих двоих, ни на дружеские поддразнивания уже между ним и Аль-Хайтамом, слишком утомлённый внезапной болезнью и плохим самочувствием.       — Великий Махаматра хочет спать, вы, два гремлина, — тихо бормочет Сайно в мягкую ткань домашних штанов Аль-Хайтама и чувствует, как на голову опускается большая ладонь, легко заземляя его, а аккуратные длинные пальцы невесомо, ласково скользят меж прядей влажных волос, моментально убаюкивая и погружая в прерывистый, лихорадочный сон.       — Спи. Мы будем здесь.