На пути к счастью

      Мороз кусает за щеки, пальцы уже начинают неметь от холода, а снег слишком отвратительно хрустит под ногами, когда Уилсон подходит к костру. Кажется, сегодня весь день не задался с самого начала, и от этой мысли совсем не легче. Зима – это всего лишь очередное испытание. Ученому хочется думать именно так, однако внутри что-то так мерзко скребется и шепчет, что это ночное испытание станет последним.       На горизонте, на границе с лесом, уже танцуют тени, и Уилсон молится, чтобы они не подходили ближе. Проблем достаточно и без того. Ночь наступила два часа назад, до наступления утра ещё как минимум десять, и при этом дрова уже начинают предательски заканчиваться, а температура опускается только ниже.       На минуту на него накатывает отчаяние, и взять себя в руки помогает чужое постукивание по промерзшему бревну. Уилсон обводит взглядом полуразрушенный после схватки с циклоп-оленем лагерь и с легким кивком принимает приглашение, садясь рядом с Максвеллом, под ногами которого пригрелся спящий Честер.       Костер тихо потрескивает и освещает лица обоих слабым светом, в ледяном воздухе до сих пор висит молчание. Плечи бывшего правителя этого чертового места заметно дрожали, даже несмотря на то, чтобы были спрятаны под старым пальто: худоба Максвелла никогда не помогала ему бороться с холодом, но он не жаловался. Через пару минут даже укрыл ученого полой свой одежды. В нос ударил запах табака.       – Терпеть не могу зиму...       Уилсон говорит тихо, Максвелл понимающе хмыкает. На минуту даже становится уютно, но ужас резко подкрадывается к сердцам обоих, когда рядом слышится мелодия музыкальной шкатулки: тёмная когтистая рука потянулась к костру, намереваясь оставить выживших без тепла и света, но фокусник быстро наступил на неё. С фальшивой нотой мир вокруг вновь погружается в тишину, и Уилсон чувствует, что, как бы ему не хотелось, он не может расслабиться.       – В детстве я любил снег. Мечтал о нем каждую зиму, но сейчас, пожалуй, я слишком устал от него и этого холода, – чуть усмехнувшись, Максвелл покачал головой. Его тон медленный, спокойный, и Уилсон находит в этом особое умиротворение, вспоминая далёкие вечера и разговоры с радио, так хорошо спасавшие его от одиночества.       – Да. Нужно просто дожить до весны, – он вздыхает, изо рта вырывается клубочек пара. И то ли от холода, то ли от берущей вверх усталости Уилсон кладет голову на чужое плечо, что Максвелл по началу вздрагивает, а после обнимает одной рукой. Они оба стараются не шевелиться.       Фокуснику не нравится видеть Уилсона таким. Он уже слишком привык к его быстрой, порой спутанной речи, горящим от новых гениальных и не очень идей глазам, к его излишней самоуверенности и любопытству. И видеть Хиггсбери настолько уставшим и удрученным, бездумно смотрящим в одну точку мертвым взглядом, кажется слишком неправильным и неественным, что у старшего даже что-то ноет в груди.       – Ну, и зачем тебе понадобилось создавать зиму такой холодной?       Уилсон осторожно отвлек его от мыслей, а после попытался усмехнуться. Он старался держаться, продолжать разговор, но глаза закрывались, а мысли в голове предательски путались. Под тяжёлым грузом усталости претуплялись все ощущения, даже адский холод.       – Чтобы жизнь медом не казалась. На самом деле не всё здесь зависело от меня.       Уже какой-то родный голос Максвелла стал тише. Ученому казалось, что он погружался под воду, настолько всё стало далеким и приглушённым. Вопрос он задал из последних сил.       – А от кого же ещё?       Уилсон говорит слабо, а Максвелл непривычно прижимает его к себе и начинает рассказ. О тенях, о прошлых жителях этого места, о троне кошмаров. Признаться честно, Хиггсбери не понял добрую половину слов, но ему нравилось вслушиваться бархатистый голос, чистую речь и спокойную интонацию. Незаметно для себя он провалился в сон.       И во сне всё наладилось. Кажется, он видел Рождество. Настоящее Рождество, в настоящем теплом доме, с настоящим камином, с настоящей ёлкой, с настоящей праздничной едой. Пахло вкусным какао, хвоей и воском от горящих свечей. И было... Так уютно. Темное помещение озарялось слабым тёплым светом, в камине потрескивали горящие дрова. И к ним не тянулись чертовы теневые руки. Уилсон впервые за целую вечность чувствовал себя в безопасности.       В тот момент пропали все проблемы, и было так хорошо. Он был дома.       Дома.       Снаружи падал пушистый снег, но стекло и крепкие стены прекрасно защищали от холода. Уилсон осторожно, недоверчиво шагнул вперёд, обоводя комнату взглядом. А после резко перешёл на бег и напрыгнул с объятьями на старшего, что сиротливо стоял у высокой ели, и уткнулся носом в его рубашку. Искренняя улыбка стала лишь ярче, когда его обняли в ответ, а тонкие пальцы так ласково прошлись по спине. Пожалуй, счастье выглядело именно так. Оно было тихим и пахло сигаретным дымом и Рождеством.       Утром Уилсона встретил привычный пробирающий до самых костей холод и слепящий своей белизной снег. В конце концов зима была всего лишь очередным испытанием. И у ученого появились силы, чтобы пройти его до конца.       Снег захрустел под ногами, Максвелл молчаливо полуулыбнулся, а самая тяжелая ночь осталась позади.