***
Бетон царапал даже через уплотнённый спандекс. Брюс всегда неодобрительно смотрел на его костюм; он не говорил ничего: не ему судить, человеку, который придумал самый первый наряд Робина. Всё, что угодно, лучше, чем шорты и футболка яркой мишени. Дик сидел на краю карниза, болтая ногами. В детстве ему нравилось так сидеть на мостике, смотреть, как кипят приготовления к выступлению; отец ругался: снаряжение было не для баловства. Мостик, ловиторка, тесная комнатка, где они переодевались всей семьей. У них не было отдельного трейлера, приходилось ютиться с воздушными балеринами. Дик знал, что других мальчиков-гимнастов рядили в платья, гримировали под девочек и отправляли виться на обручах, пока они не вырастали достаточно для трапеции. Почему-то отец не пускал его туда. Кажется, какой бы причина ни была — воздержание от воздушного балета не помогло. Дик смотрел на Готэм, болтая ногами, и не думал, пока ветер не дул — лупил в ухо, вынуждая: отвернись, отвернись, посмотри в сторону. Огни города — как фотофоры, всегда манили, тянули к себе. И всё же он послушался, подчинился. И взгляд его зацепился за всполох оранжевого, отлив синего. Серебро. Дик моргнул, и наваждение исчезло, вместо ржавых полос ткани — световая грязь над Готэмом. Дик моргнул и оттолкнулся руками от карниза.***
Сигнальная лента всегда отвратительно липла к коже, и потому он никогда её не растягивал, даже будучи стажёром. Дай Дику волю — он бы перемахивал её в сальто, но приходилось скрипя зубами поднимать, чувствовать, как полипропилен царапает даже его мозоли. Эта лента всегда была мокрой. Липкой. Край врезался в кожу, будто пытаясь пропороть пальцы. Перелив бензинового пятна отразился в зрачках Дика; он не хотел видеть. В том автобусе были дети. Он отвечал офицерам, глядя только в бумаги. Он никогда не боялся смотреть правде в глаза, никогда не боялся видеть смерть. Но дети… особая категория. Пятьдесят восемь школьников, Дику не нужно было читать отчёты. — Детектив Грейсон? Он промычал что-то невнятное, не поднимая головы. — Детектив. Дик наконец посмотрел на толпу, прильнувшую к ленте, как к прутьям решётки вокруг манежа с хищной кошкой. Он споткнулся взглядом о повязку на глазу седого мужчины в пальто; улыбавшегося, несмотря на трагедию. Дик сделал шаг вперёд и немедленно упустил его из виду. Он потряс головой, глядя то на людей, то на бумаги в своих руках. Пятьдесят восемь детей. И один взрослый.***
Лётная куртка не спасала от холода; Дик ёжился, сидя на пустой остановке и вытянув ноги. Он отлично помнил, что автобус сегодня уже не придёт — ему нужно было подумать. Подумать о том, почему он не мог бросить дело о смерти одного из своих заклятых врагов. В его семье никогда не радовались чужим похоронам, каким бы трудным ни был враг; в Уэйн-манноре ценили жизни, как бы странно это ни звучало. Родная семья тоже не оценила бы облегчения от гибели Слэйда. Облегчения и не было. Дик запрокинул голову, прижимаясь затылком к обклеенному объявлениями стеклу. Столько слоёв бумаги — это было почти мягко, можно было бы подремать прямо здесь, он так чертовски вымотался. Патрули в полиции, патрули на настоящей работе. Дома спать тоже не приходилось. Изнеможение. Поздняя осень, сладкий запах гнилья, перебитый привычными запахами Готэма. Дик даже не говорил с Джо с того самого момента — ни разу, ни полслова, ни жалкой смс. Потому что он не верил. Все кровные и приёмные Уэйны были немного одержимы, но была большая разница между тем, как Тим не верил в смерть Брюса, и как Дик не мог осмыслить гибель Слэйда. Последний автобус в обратную сторону шуршал шинами по асфальту, ленивый, неторопливый. Дик повернул голову, открывая глаза: пустой салон. Пустая улица. Он ожидал, что автобус просто проедет мимо без нужды останавливаться, но тормоза натужно скрипнули, и двери отозвались печальным стоном. До боли знакомый силуэт поднялся по ступенькам. Двери закрылись, и Дик проводил взглядом последний рейс, всерьёз ожидая, что тот просто исчезнет, как исчезал, кажется, его рассудок.***
Сигнализация пискнула дважды, зеркала заднего вида с тихим жужжанием сложились, фары погасли окончательно. Дик расправил плечи и пошёл к лифту; на верхнем этаже паркинга было зябко. Волосы моментально припорошило снегом, он вымочил их, когда Дик вроде стряхнул крупные хлопья, на деле только разведя больше сырости. У двери на лестницу стоял человек. Дику бы задуматься: почему он не заметил его сразу, но вместо этого он уставился на прямую спину, на чёрную кожаную полосу в седых волосах. Человек толкнул дверь и скрылся на лестнице. Дик сорвался с места; в строгих туфлях было неудобно бежать, хотелось разуться, несмотря на холод и снег — не было времени. Он толкнул дверь на лестницу и перемахнул через перила, минуя сразу почти целый пролёт, и ещё раз, и ещё, скатываясь до нулевого этажа. Он вылетел наружу; рубашка выбилась из-за пояса, мокрые волосы растрепались и облепили виски, лоб, шею. На улице никого не было на добрые полсотни футов в обе стороны. Дик глухо выбранился и с грохотом захлопнул за собой дверь паркинга.***
Блюдхейвен встретил потасовкой. Чувствуй себя, как дома — в каждом перекрёстке, сигнале светофора, выкрике из подворотни. Дик и был здесь дома, даже если появлялся в Блюдхейвене всё реже; этот город спас его, Дик так и не сумел отплатить той же монетой. Не без труда и не сразу он добрался до дома 1013 по Паркторн авеню. Ровный слой пыли, разложенная по коробкам посуда — всё это оставалось нетронутым. Теперь уже то, как Тим, ещё будучи просто Робином, пробирался в его окно, как трудно было поначалу балансировать на грани между Найтвингом и офицером Грейсоном — казалось совсем другой жизнью. Или сном. Также как время, когда Слэйд действительно был их врагом, а не странным, искажённым отражением идей Брюса. Если смотреть с этой точки зрения, ничего хорошего о Дике эта привязанность не говорила. В ванной комнате отвратительно пахло канализацией, пока Дик не распахнул все двери и окна и не включил воду, смывая плёнку забытого убежища со всего, до чего мог дотянуться. Потом сам встал под горячие струи, сбросив одежду прямо на пол, закрыв глаза. Пар наполнял комнату, собирался в капли на плитке и стекле, на зеркале шкафчика над раковиной. Дик не взял полотенца — в шкафу всё пахло затхлостью, забытьем. Ему бы нанять домработницу для этого места, но как объяснить ей тайные ходы и настоящий штаб за стеной? Он вышел, не вытираясь, босиком подошёл к раковине и глубоко вдохнул этот горячий влажный воздух. Казалось, он продрог до костей и только теперь наконец начал отогреваться. Дик провёл ладонью по зеркалу, стирая испарину, и вздрогнул: за его спиной стоял Слэйд. Стоило обернуться, и наваждение исчезло, только видно было в дверном проёме, как колышется тюль у окна. И ещё — висящую на ручке маску на один слепой глаз. Дик так же медленно выдохнул, сжав зубы. И горько рассмеялся, закрыв ладонью усталые веки. — Чёртов ты сукин сын. Кто бы ни смотрел на Дика в этот момент — он улыбался.