История о конце без названия

-Ну как ты, мой дорогой приятель? Приятна ль участь проигравшего? - бархатный голос будто пребывает в вечном пении, его слова всегда растягиваются, становятся подобны плавным струям воды, которые несут в себе острые осколки. Стоит хоть немного притронуться - поранишь палец. А мелкий осколок окажется настолько крошечным, что пробьется сквозь кровавый поток и плотно осядет в ране под кожей, всё время обрекая на страдания и поспешную гниль. Также работают и все его слова. Только они залезают вовсе не в руку, а прямиком в мозг, издеваясь над сознанием, подвергая рассудок пыткам, заставляя подсознание выпустить всё самое страшное наружу, чтобы в пух и прах разнести психику человека, подвергая сломанные частицы своим жалким манипуляциям. -Демон... Хотя нет, я уже понял, что ты истинный Дьявол, Достоевский, - произносит с ноткой явной злости и омерзения по отношению к собеседнику совершенно безжизненный, тихий голос. Тяжёлое дыхание и несмыкающиеся губы говорят о сильной жажде. Сколько он уже здесь? Пять, семь, девять дней? -Всего пять, если ты вдруг задался этим вопросом, Дадзай. О, ты хочешь пить. Хорошо, сейчас принесу. Будь добр не убегать, - едкий смех раздался из закрытого рта и фигура мужчины скрылась за открытой настежь дверью. "Вот же ублюдок, какой ещё моральный урод будет так издеваться над своим уже побежденным соперником, кроме него", - с дрожащими губами не понимал Осаму, смотря на свои окровавленные ноги, из которых торчат сломанные кости. Да даже если бы они были целы... Он совершенно измотан, эффект от сильных психоактивных препаратов ещё не полностью прошел, телу сложно задействовать даже палец на руке. А в добавку ко всему - он в незнакомой стране. -Вот твоя долгожданная вода. Предполагаю, сейчас она покажется тебе святой. Шуршание тапочек приближается, парень останавливается прямо перед носом Дадзая, медленно спускаясь на его уровень. В руках серебряный поднос, а на нем прозрачный советский стакан и целый кувшин чистейшей воды. Федор специально долго наполняет пустой сосуд, ещё и играя со струёй из кувшина. Впервые Осаму смотрит на что-то такими глазами, со взглядом самого настоящего голодного волка. Хотя нет, это второй раз. В памяти украдкой возникает воспоминание шестилетней давности: Накахара получил слишком серьезные ранения на поле битвы, и после краха миссии Дадзай перед его палатой чуть ли не уверовал в Бога. Он не плакал, старался хоть как-то сдерживать себя, но побитые стеной костяшки пальцев выдавали неспешность этой задачи. И после радостной новости от Мори о том, что Чуя будет жив, Осаму радостно забегает к нему. Рыжеволосый ещё лежит почти неподвижно, с разными необходимыми для его жизни приборами вокруг, и тот впервые смотрит на него с невероятной нежностью своими ярко небесными глазами. Их пальцы чутка касаются друг друга, и вот тогда был первый раз, когда шатен смотрел на кого-то с такими глазами. Ах, чудесное тогда было время, вернуться бы обратно, когда ты ежедневно слышал крики приятного мальчишеского голоса, а не томное жужжание мухи и скрип половиц. -Только не надейся понапрасну, тут нет яда или иного подвоха, простая вода. Тощая, как у самой Смерти, рука протягивает стакан воды, который тут же перехватывают и залпом жадно выпивают. -Ещё? - предлагает Фёдор, слишком уж ехидно смотря на него. Хочется возразить и послать его на все четыре стороны, но почти пустынная жажда всё ещё бушует, поэтому приходится терпеть любые унижения. Дадзай несколько раз быстро кивает, уже готовясь к любой плате. Достоевский явно наслаждается его портретом в данный момент. На удивление, Осаму просто отдают второй стакан без лишних слов, который так же быстро опустошается. После третьего жажда наконец перестает главенствовать, и шатен наконец может более живым, но полостью отчаявшимся взглядом смотреть на своего похитителя. -Ну как тебе наши добрые русские? -Я не понимаю... Я ведь и кричал в окно, и стучал в пол и по батареям, явно просил о помощи! Так почему... Почему никто ничего не предпринял?! -Потому что тут каждый за свою шкуру, Дадзай. Тебе этого не понять. Ты всегда рос бок о бок с людьми, даже в вроде бы злой и беспощадной ко всем организации - Портовой Мафии - царили семейные ценности. Никто не смел предать друг друга, погибнуть самым шутовским методом от рук врага было лучше, чем позорно сбежать, оставив товарища. В вооруженном детективном агентстве дела обстоят ещё лучше. Сотрудников немного, поэтому все прикрывают друг другу спину, каждый здесь хорошо знаком и помнится остальными. Да, так что можешь не переживать, там никогда не забудут твоего имени. А здесь в огромной России, всех людей объединяет лишь то, что все живут по одиночке, никто тут никого не спасает, кроме себя. Наша власть безумна, а жители запуганы... Хах, думаешь, в таком положении, кто-то будет помогать незнакомцу, только услышав его голос? Минутное молчание повисло в маленькой комнате без ничего. Лишь полуразволившееся окно и уже пожелтевшая подушка, которую Фёдор по доброте душевной положил за спину Осаму. Мягкий паркет, стены со содранными некогда нежно желтыми обоями. Одинокая лампочка на коротком проводе, висящая на потолке, с которого буквально от малейшего усиления дыхания сыпится штукатурка. Дверь явно когда-то было большой гордостью, крепкая, дубовая, вся такая расписанная, но сейчас же с нее сошел весь лак и краска, щепки дерева торчат в разные стороны, а из образовавшихся щелей могут лезть мерзкие "домашние" насекомые. Воздух здесь давно пропитан пылью, стариной и, кажется, пирожками с водкой, но за пять дней ко всему добавился запах крови и мочи. -Хах, так получается, каждый русский может стать или уже быть "вторым Достоевским"? -Я плохо знаю остальных людей, но, если так подумать, то вполне вероятно. Хм, а если пораскинуть мозгами чуть получше, то моим ответом будет - более чем, - Фёдор искажено улыбнулся, осознавая этот приятный факт, согревающий его патриотическую душу. -То есть мы с самого начала были полными глупцами, раз решили с вами тягаться? -Да неужто до твоего гениального ума это дошло, Дадзай! Как я за тебя рад. -Хватит уже так часто произносить мою фамилию. Глаза приобрели хитрый оттенок. Наконец-то главную часть плана раскусили, теперь можно полостью заняться его исполнением. -А что такое, Дадзай? Мне казалось, тебе должно нравится, что я до сих пор помню твоего дражайшего напарника. Хех, и заставляю оживлять о нём и твою память. Глаза в страхе и отвращении забегали по кругу, ведь в душе возникло то самое чувство, когда будучи в абсолютно беспомощном положении тебе приставляют ко лбу пушку. Только до сей поры Осаму все время кто-то или что-то да спасало от последствий выстрела, но теперь остановить пулю точно будет некому. Тошнота плотно подступила к горлу, но блевать было нечем. Голос неожиданно пропал, и каким бы сильным не было желание заткнуть Фёдора, в частичке незамутненного разума было ясное понимание о невозможности этого события. Эмоции и разум вдруг перестали подчиняться своему владельцу, ведь тот попал в самый страшный капкан Достоевского, и теперь все они, и весь он принадлежат этому Дьяволу. Сработали осколки скрытых манипуляций, и клетки мозга, что долгое время находились под ярым контролем Осаму, вдруг стали резко загнивать. -Не смей... Не смей вспоминать о Чуе, урод! Не смей говорить о нем своими грязными устами, ублюдок ты конечный! - срывая голос, кричал Осаму с бешеной яростью в глазах. Силы резко настигли его, и он смог даже схватить Достоевского за горло, как можно сильнее сжимая пальцы. Но тот смотрел на него так, будто сейчас вовсе ничего не происходит, на лице красовалась всё та же улыбка, а взгляд отображал лишь одну усталость. Всего через несколько секунд силы также резко покинули тело шатена. Руки заболели так, что, казалось, каждое движение могло с лёгкостью отделить их от тела. Глухой крик раздался по комнате. Только кашель смог вернуть парню голос, когда Фёдор плеснул в его лицо воды. -Не надо мне тут умирать раньше времени. Успокойся. Сделай глубокой вдох..Так, молодец. И выдох. Ну вот, не так уж сложно, верно? А теперь посмотри на меня. Достоевский был готов подождать, но даже спустя несколько минут Осаму так и не поднял головы. Недовольно цокнув, что было совсем не в его стиле, старший быстрым движением пальцев приподнял худое лицо, болезненно сжимая ими костяшки подбородка. Улыбаясь глазами, Достоевский стал напевать ту самую песню, которую ещё в Портовой Мафии двойной черный, лёжа на обломках какого-то здания, измотанные, до смерти уставшие после задания, тихими-тихими голосами пели друг другу и смеялись. И так им она понравилась, что они буквально присвоили ее себе. Она сопутствовала каждой их миссии, ссоре и, в конце концов, каждому примирению, ведь без друг друга им было и сложно, и не особо-то можно. Мори всегда отдавал приказы, связанные с их комбинацией. И вот сейчас, тот, кто так жестоко расправился с Накахарой, кто в наглую украл самого Дадзая из родной страны, сидит прямо перед ним - беззащитный и близкий - всего пару движений, немного усилий, и огонь мести в груди утихнет. Так почему же всё его тело дрожит, а ручей слез уже окатил побледневшее лицо и покрывшуюся гусиной кожицей шею? -Превосходная реакция. Неужто дал выйти эмоциям наружу, хвалю. Что ж, я приду через несколько часов, дам тебе время успокоиться, а после приступим к довольно интересной части моего плана по уничтожению тебя, дорогой Осаму. Усмехаясь, Достоевский пару раз похлопал пленника по щеке и, оставив рядом стакан с водой, ушел из комнаты, а позже, судя по звукам, и из квартиры, в наглую оставив заметную щель в незапертой двери. Но Осаму даже не смотрел на нее, последние отблески света в темно-коньячных глазах потухли. Переведя взгляд на стакан, Дадзай залпом выпил ровно половину, в последний раз попрощавшись с напарником в своей голове. Всё оставшееся время он, не мысля, пялился в одну точку, был почти как неживой, и только сильная дрожь рук выдавала неправдивость его вида. Дадзай не знает, сколько прошло времени с щелчка до щелчка замочной скважины двери, но вот медленные и не тяжелые шаги слышны по всему дому, а взгляд парня наконец приобретает фокус. Дрожащими пальцами он берет стакан воды, поднося к бледно-синим губам и, медленно выпивая всё оставшееся, Осаму вспоминает те жуткие образы. Как пока они наедине с Чуей отмечали победу над Федором, наслаждаясь лёгким бризом, ведь рядом с их одинокой лавочкой бушевало море, попивали дорогое вино и закусывали его шоколадными конфетами с коньяком, весело шутя и смеясь, всегда острожные парни в какой-то наотрез потеряли бдительность, не услышав, как сзади к ним подобралась высокая тощая фигура мужчины в длинном плаще. Сильное снотворное вкололось в их шеи, тело буквально разом онемело, стало даже трудно дышать. Осаму (будь проклята его способность!) никак не мог убрать свою ладонь с руки Накахары, так что даже не предоставлялось возможным использовать последние силы гравитации. Выйдя в их поле обозрения, абсолютно живой Фёдор Достоевский демонстративно покрутил тонким кинжалом перед слезящимися глазами парней, а уже спустя пару секунд без лишних слов и церемоний, всадил его в две ладони, лежащие друг на друге. Результат - теплые ручьи крови и еле слышные стоны боли. Зловещие пальцы повернули головы парней, чтобы глаза смотрели в глаза, а после те же пальцы по-мерзотному изящными движениями нанесли порядка пятнадцати ножевых ранений по лицу Накахары. А последним, шестнадцатым, пустили фонтан крови из-под чокера. Ни крика, ни писка, ничего сделать тело Осаму не имело возможности, только лишь пустить одну струйку по-настоящему горьких слез. И как только этот дьявол своим худощавым тельцем смог стащить мускулистое тело Чуи с лавочки, ещё и кинув его в море через ограду? Что ж, в любом случае напарник Дадзая был мертв, а значит и душа самого Осаму навсегда его покинула. Разум охмурили наркотики и в памяти остались лишь отрывки из аэропортов Йокогамы и... ("как этот город называл Федор?") Санкт-Петербурга. А дальше эта квартира, и Достоевский молотком бьёт по коленям, ломая им кости, а после кусачками вытаскивая их наружу. Почему-то Дадзай совсем не удивлен, когда осознает, что полностью пропустил момент, когда Достоевский успел приковать его обнаженное тело к ледяному металлическому стулу. Много проводов... Кажется, сейчас будут пускать ток. Речь Федора полностью проходит мимо ушей Осаму, больше он не поддаться осколкам его манипуляций, ведь ранить и покрывать гнилью больше нечего. Но сделав умное и слушающее лицо, размыльчатым взглядом Осаму смотрит сквозь своего соперника, уже видя парные могилы его с Чуей, хотя понимает, что даже такое уже невозможно. Предположения о токе оказались верны, спустя какое-то время по телу шатена пустили долгие и мощные электрические волны. А на третий перерыв между разрядами, причитая какую-то молитву на русском языке, Федор освятил полуживое тело Осаму водой. Сильный кашель не давал тому нормально дышать, а поток крови из носа ещё хуже усугублял ситуацию. Отстегнув Дадзая от стула, Достоевский бросил его как плюшевую игрушку на пол и достает тот самый кинжал, падая на еле дышащего Осаму. -Наверное думаешь, как низко я пал, что продолжаю издеваться над таким слабым и абсолютно беспомощным существом как ты, Дадзай. Но даже мне, сыну Божьему, порой надо удовлетворять самые грязные человеческие прихоти, - с наслаждением от своих же слов простонал Федор, проводя лезвием по щеке своего напарника, а после резко с безумными глазами воткнув его в плечо, старший довольно растянул свою улыбку и ненадолго покинул комнату. Вернулся уже с хлыстом и веревкой. Без слов, сев на Дадзая, Достоевский в мятой и грязной оверсайз футболке с нелепым принтом и каких-то шароварах из тоненькой тряпочки, постанывая, стал беспощадно бить Осаму по разным участкам тела, пока с них не слезет кожа, оголив кровавое мясо. Привыкший к пыткам Дадзай, проклинал себе за свою чёртову живучесть. Боль была невыносима, но тело ее уже никак не отражало, поэтому все удары на себя принимал мозг. Удар за ударом, порой в ход шли и резкие удары кинжалом, если тело начинало биться в судорогах, и все они не прекращались, да и казалось, что Фёдор об этом даже не думал. Больнее всего приходилось на область груди, и Дьявол это знал, специально бил по ней с особой интенсивностью и уделял больше всего внимания. А, пожалуй, самое мерзкое было то, что Федор специально двигался и прискакивал в области паха на Осаму, пытаясь возбудить почти безжизненное тело, а между тем пару раз сам кончил на мясной покров живота, безмолвно демонстрируя очередное своё превосходство. И вот ночь уже пала на город, аметистовые глаза вовсе перестали видеть, куда попадают удары, да и рука немного устала. -Что ж, не удивлен, что ты ещё дышишь, Дадзай. Я бы оставил тебя до утра, вряд ли ты бы уже продержался, но мне слишком хочется покончить со всем этим самому и забрать душу моего главного соперника. Поэтому сейчас я испью святой воды и убью тебя, - мило улыбаясь сообщил Достоевский. Всё произошло, как он и сказал, выпив стакан холодной воды и помолившись Богу, он вернулся в комнату, напевая какую-то песню сделал из веревки петлю и, подвесив ее на на прочную перекладину над дверью, посетил шею Дадзая вовнутрь круга. Кислород наконец начал медленно покидать его тело, лёгким было нечего в себя вновь вобрать, предсмертные слюни, обжигающе стекали по покрову крови. Наконец-то его давняя мечта исполнится, правда, радости уже никакой, даже облегчения нет, его смерть абсолютно порочна, ужасна и омерзительна. Даже хорошо, что о ней никто не узнает. Федор Михайлович просидел на кухне до утра, перечитывая Библию, с постоянно дополняемой кружкой ягодного чая. Рассвет сопроводили звуки уличных котов и неистощимая классика - пение птиц. С солнцем поднялся и Достоевский, вновь посетив окровавленную комнату, уже успевшую пропитаться лёгким ароматом трупа. Под Моцарта в наушниках парень четвертовал тело, чтобы его друзьям по связям выше было удобнее его утилизировать. И вот и всё, утренние дела закончены, можно наконец придаться сладостным сновидениям и морально добивающим кошмарам. Скоро Федор вновь объявится в Йокогаме, найдет книгу и всё эсперы, включая его самого навсегда покинут этот грешный мир. А пока главное пережить этот ужасный период нескончаемой скуки. Война уже закончена, и теперь с Достоевским снова его верная спутница по жизни - вечное уныние. Осознание этого издало самый глубокий и опечаленный жизнью вздох, что был глубже океана слез. «И на этом весь конец... А ведь у нас могло быть всё иначе, Осаму», - мимолётным видением пробежал в голове брюнета облик ныне мертвого высокого и обаятельного шатена, а после самый настоящий грешник этого мира уснул на своём твердом матрасе, прикрывая рукой лицо от ярких и добрых лучей солнца.