Erigorne is Buying Rope

Эльсинору нужны более толстые стены. Гамлет займётся этим, как только унаследует это место. Или нет, ведь для того, чтобы он мог унаследовать это место, его мать и Клавдий должны умереть, а с их смертью необходимость в звуконепроницаемых стенах вообще отпадёт. Может быть, тогда, ему стоит переехать в другую комнату. Та в которой он пытается сейчас спать, соседствует с комнатой его матери, и он слышит всё. Всё, блядь. Разговоры про ужин, погоду, политику. Гертруда жалуется на Полония, на то, что он всегда везде и на то, что ему всегда, всегда есть что сказать. Клавдий жалуется на то, что Гамлет и Гертруда никогда с ним не соглашаются. То как он даёт ей дурацкие ласковые прозвища. Их смех. Он даже услышит шорох одежды, спускающейся на пол, если будет достаточно тихим – Бог знает, он не хочет быть тихим , Гамлет хочет закрыть уши и громко петь, как тот сумасшедший, которого он однажды видел, так громко что бы забыть не только о своём окружении, а что бы, полностью забыть кто он есть, кем он был и кем ему никогда не стать. По какой-то причине он не может. По какой-то больной, мазохистской причине он затаил дыхание, пытаясь уловить каждую ноту этой отвратительной мелодии. Она начинается с высокого опьяненного хихиканья его матери. Затем непристойный шёпот Клавдия, смешки становятся громче, прежде чем мягко утихнуть, поглощённые первым стоном, и вторым, и, блядь, Гамлет трахал девушек, которые стонали громче чем это было социально дозволено, но никто из них так не звучал. Стоны Гертруды звучали как боевой клич, нет, как победная песня, будто она является собой только когда она принадлежит сомнительному маленькому человеку, потеющему над ней, и хочет что бы об этом знали все. Клавдий тихий, почти оправдывающийся. Возможно, каждый толчок напоминает ему о том, что он сделал что бы заполучить эту женщину. Может быть у него своя больная мелодия – убийца, убийца, убийца, убийца, а смерть и секс смешиваются, до тех пор, пока он не перестанет различать, что доставляет ему удовольствие, а чего он боится больше всего. Наверное поэтому он так почитает тело Гертруды, постоянно шепча молитвы – он покинул своего бывшего бога убив ради неё и теперь, она единственная у кого он может просить прощения. Наконец, до Гамлета доходит, реальность происходящего, и внезапно его комната начинает казаться слишком большой, одновременно стены и потолок начинают давить на него. Его мать всё ещё кричит, ему надо убраться отсюда, ему нужен воздух, Боже, ему надо выйти, уйти прочь и никогда не возвращатся в этот дом. Если, конечно, домом можно назвать бесконечное количество комнат которые все кричат и кричат: твой отец был здесь и он никогда не вернётся; его мать которая продаётся первому предлагающему, и непоколебимую уверенность в том, что он больше никогда не будет чувствовать себя принадлежащим этому месту . Он, спотыкаясь, выбегает из спальни, не удосужившись надеть ничего теплее футболки и штанов в которых он спал. Он знает, что потом пожалеет об этом – на дворе конец октября, ночью морозно и холодно, но он слишком измотан, что бы даже думать о необходимости подобрать что-то тёплое в беспорядке своей комнаты. Вместо этого, он находит время украсть бутылку скотча из кабинета родителей (ну, теперь его матери и дяди) . Если и была ночь в которую он обязательно должен был напиться, это определённо она. Гамлет добирается до крыши прежде, чем ему становится плохо. Он ничего не ел с ... Боже, вчерашнего обеда, так что он только и делает, что вздрагивает. Он полагает, что ему стоило бы радоватся тому, что он не намусорил и что никому не придётся убирать, но вкус желчи ничем не помогает. Не помогают и стоны его матери и дяди, которые ещё крутятся в его голове. Он сплёвывает, пытаясь избавится от вкуса желчи, и бормочет ругательства. Как будто недостаточно наблюдать их днём – не-такие-уж-и-неуловимые маленькие прикосновения, не-такой-уж-и-уединённый смех и отвратительное перешептывание, теперь он должен ещё и слушать их каждую ночь. Неудивительно, что он сходит с ума. Таким его находит Горацио – дрожащим от холода и тошноты, пьющим виски глоток за глотком, и ругающимся громче чем он думает. – Гамлет?, – спрашивает Горацио, потому что знает своего друга как облупленого, но его мозг отказывается принимать тот факт, что сломленый парень, напротив него, является тем, кто сиял ярче кого бы то ни было в жизни Горацио, около месяца назвад. Несколько секунд спустя он понимает, что да, это и вправду Гамлет, пропивает свою печень на крыше. Горацио суетиться и укутывает Гамлета в своё пальто. – Блядь, Гамлет, что ты делаешь снаружи в такой безбожный час? Когда Гамлет пожимает плечами, в его глазах и голосе проглядывается что-то пугающе пустое. – Не мог уснуть. – Не очень хорошая причина выйти сюда и замёрзнуть насмерть, – упрекнул его Горацио. Теперь он застёгивает пуговицы собственного пальто на Гамлете, и в любой другой день Гамлет был бы благодарен единственному человеку, который всё ещё о нём заботится, но по какой-то причине тон Горацио и его суета вывели его из себя. – Ну, я не смог уснуть, потому что моя мама и мой дядя настолько громко трахаются, что я слышу их через стенку, так что идея замёрзнуть насмерть показалась мне заманчивой. По крайней мере у Горацио хватает порядочности прекратить беспокоится и ужаснутся – Боже, Боже, Гамлет, мне так жаль. – Это не твоя вина – отвечает Гамлет, и его голос возвращается к тому тону от которого у Горацио кровь стынет. – Тогда прекрати меня наказывать, – он умоляет – Перестань говорить, что ты хочешь умереть. – Но, я хочу. – Я знаю. Вот почему я не выношу когда ты так говоришь. Некоторое время Гамлет молчит, затем протягивает бутылку Горацио, – Хочешь выпить? Это была довольно резкая смена темы, но Горацио ничего не говорит. Он просто кивает и делает глоток. Когда их взгляды встретились, Гамет выгнул бровь. – Что? – спрашивает Горацио. – Ты настоящий лицемер. Ругаешь меня за то, что я сижу на холоде, а сам сидишь здесь уже Бог знает сколько. – Я хотя бы взял пальто, – сказал Горацио – И я был снаружи недолго, я только провел Марселя. Гамлет ухмыльнулся, – Тайные свидания под лунным светом, а? Должен ли я ревновать? –Этой ночью луны не видно, – Горацио почувствовал, что должен на это указать. – Конечно. Мы же договорились, это не будет считатся если ты изменишь мне в облачную ночь. –Ты в порядке? – Горацио спросил, потому что решил, если Гамлет перестал заботится о себе, кто-то другой должен позаботиться о нём. – Я всегда в порядке, – Гамлет отвечает бодро, и его ненастоящая улыбка так и говорит о том, как он на самом деле не в порядке. Горацио это видит. –Ты не в порядке, тебя трясёт, – парирует он. –Давай, пошли обратно. Он хватает Гамлета за рукав пальто, но его друг не даёт завести себя вовнутрь – Это не из-за холода. Если я вернусь, станет только хуже, – он сбрасывает руку Горацио, поворачивается и возвращается на край крыши. Горацио вздыхает и следует за ним. – О чём ты думаешь? – он спросил потому что Гамлет просто смотрел вдаль, а Горацио не привык к его молчанию. Гамлет делает ещё один большой глоток виски и заявляет: – Я никогда не женюсь, – от него сильно несёт перегаром. Он морщится. – Нет, забудь. Я никогда больше не буду заниматься сексом. Я никогда больше не буду целоваться, я даже думать об этом не буду. Боже, Горацио, я не могу поверить, что когда-то бегал за девчонками. Человеческое тело отвратительно, зачем мне вообще хотеть взять – иметь – чьё-то, если всё чего я хочу на самом деле это избавится от своего? Сложно поверить словам Гамлета, когда он сидит рядом с Горацио, воплощение каждого контраргумента в данной ситуации. Отвратительно? Здесь и сейчас , с румяными от холода и скотча щеками, светом города отражающемся на его лице и выделяющем его тёмные глаза – он самое прекрасное, что Горацио когда-либо видел. Так, наверное он тоже немного пьян. – В тебе говорит ночь и травма. Я уверен, завтра ты почувствуешь себя лучше. Гамлет яростно трясёт головой – Нет. Я клянусь, я больше никогда не буду чувствовать себя как прежде. – Мгм. А что думает Офелия, насчёт твоей клятвы? –Офелия! – Её имя звучит чуждо в его устах, будто он уже долго не произносил его, и Горацио уже жалеет о том, что он поднял эту тему. – Я не разговаривал с ней со свадьбы. Вернее, она не разговаривала со мной. – Это очень странно, – заметил Горацио. – Не очень, – мгновенный ответ. – Почему нет? – Расчёт, мой друг. Она наверное поняла, что как только у дорогой матушки и дорогого дядюшки появится наследник – и поверь мне, с тем количеством усилий, которые они в это дело вкладывают, это не займёт много времени – меня удобно заметут под ковёр. А что она получит от брака с сыном неудачником? – Это не похоже на ту девушку, которой ты на протяжении двух лет пел дифирамбы. Гамлет фыркает и из его рта выходит маленькое облачко пара – Что я могу сказать? Я был романтиком. Я влюбился в идею невинного милого ребёнка, не затронутого моим развращённым миром. Настоящая девушка – нет, настоящий человек , чей смелый флирт и румянец были спутниками чего-то нового и захватывающего, как первая любовь, а не тот избитый фарс, узниками которого, кажется, являются все вокруг. Но любовь – любовь это самый большой фарс. Любовь это политика – поэтому любви нет, нет её в том виде в котором её постоянно преподносят поэты, певцы и безнадёжные мечтатели. Это и в правду имеет смысл, разве не так? – спрашивает он, всё ещё избегая встречаться взглядом с Горацио и отстранённо смотря на город под ними. – Мы хотим только того, чего у нас нет. Что бы любовь стала концом несчастий нашей маленькой расы, она должна стать чем-то недостижимым. Утопией. Приятным сном во время бодрствования, когда мы понимаем достаточно ясно, что это не по настоящему, но наши мысли слишком расплывчаты для того что бы позволить этому исчезнуть. – Это действительно удручает. Самоуничижительная ухмылка, – Ты не слышал? У меня сейчас эмо-фаза. – Потому, что девушка разбила тебе сердце, – автоматически заканчивает Горацио, но нелепые слухи, о которых в эти дни слышал каждый в Эльсиноре, теперь казались ему менее смешными. – Боже, я и вправду думал, что у вас всё в порядке. Я полагал, что вы просто даёте людям верить в то, во что они хотят верить. – Я больше не хочу говорить об Офелии, – внезапно, но не сурово сказал Гамлет. – Можем ли мы перестать говорить о ней? Или о любви, желании, всём, что связано с плотью и с тем, что отдаляет нас от Бога и приближает к животным? Горацио хочет заметить, что он, навскидку, может вспомнить как минимум двадцать четыре человека( все признанные авторы и поэты, которых раз за разом хвалил Гамлет) которые утверждали бы, что любовь – одно из самых божественных человеческих чувств. Или как странно то, что чем больше Гамлет пьёт, тем он более красноречив. А ещё, как это одна из тех бесконечных вещей, которые Горацио в нём нравятся. Однако, дело не в том что нравится Горацио. Это никогда не имело значения. – Конечно. О чём ты хочеш поговорить? Некоторое время Гамлет ничего не говорит, его глаза далеко. Затем: – Как долго нужно истекать кровью что бы умереть при перерезании обоих запястий? – Блядь, Гамлет, у тебя и вправду эмо-фаза. – Ладно, ладно, – Гамлет задумчиво жуёт губу. Он делал также в Виттенберге – обычно когда придумывал новый способ помучать Горацио. – Можешь , тогда, показать мне созвездия? Я знаю только Большую Медведицу, но ты-то знаешь все? – он улыбается больше для себя, чем для Горацио и он знает об этом, но всё равно не может удержаться от ответной улыбки. – Я помню тот вечер когда мы были не в городе. Помнишь? С Розенкранцем и той милой девушкой, которая собирала пивные крышки, – ещё один глоток, – На чём мы остановились? – Я не понимаю о чём ты. Гамлет выглядит сбитым с толку, – Что ты имеешь ввиду? Я уверен ты там был, там была девушка собирающая пивные крышки и Розенкранц пытался тебя с ней свести? – Гамлет, я серьёзно, такого никогда не случалось. Может быть ты просто напился и всё это вообразил? – Может ты напился и забыл об этом? – Возможно. Это похоже на ту ночь, которую я бы предпочёл забыть. Он жестом просит Гамлета передать ему виски, делает глоток, и возвращает бутылку. – Но да, я знаю созвездия. – Единственным нюансом был тот факт, что огни горда не позволяют увидеть ни одной звезды. Горацио хочет знать – это Гамлет так сильно напился, что не заметил или он просто ведёт себя как обычно причудливо. Он решает, что это не имеет значения. – Хорошо, ты сказал, что можешь показать Большую Медведицу. Покажешь её мне? – Конечно я не могу. Световое загрязнение. И сегодня всё равно пасмурно. Значит просто ведёт себя как обычно причудливо. – Тогда зачем ты просишь меня показать тебе созвездия если ты знаешь, что это невозможно? – спрашивает Горацио, он и сам незнает раздражён ли он или ему и вправду любопытно – Я не знаю. Я просто хотел их увидеть, а если бы и был кто-то, кто мог бы мне их показать, даже если это невозможно, то это был бы ты. Предоставить Гамлету попросить луну и дать ему заставить тебя захотеть достать её ему. – Это очень мило. И безумно – Эй это в точности то, как обо мне говорчт тётя-мать и дядя-отец. За исключением слова мило. – А ты не сделал ничего, что бы подтвердило их виденье, не так ли? – Я просто играю свою роль. Даю людям того, чего они хотят и всё в таком духе. На скептический взгляд Горацио он с наиграным удивлением спрашивает: – Ты что не веришь в то, что людям надо давать то, чего они хотят? – Я не верю. И ты тоже, – говорит Горацио, хотя он мог бы этого и не говорить. – Однако, я могу дать тебе то, чего хочешь ты, – он обещает, оставляя своё место и садясь позади Гамлета, достаточно близко что бы говорить ему прямо в ухо.Он не упускает из внимания то, как у его друга перехватывает дыхание когда он это делает, как и то, как легко он поддаётся, когда Горацио берёт его руку и указывает на небо. Возможно он не имел ввиду ничего из того, в чём он клялся. Возможно есть шанс, что... Горацио прочищает горло и сосредотачивается на карте ночного неба у себя в голове – Хорошо. Там... нет чуть левее – так, стоп, вот оно. Это ковш Большой Медведицы. – Вон там? – Да. – Значит, нужно пойти правее, что бы найти остальную её часть, – Гамлет говорит это нерешительно, будто он узнал это очень давно и у него никогда не было повода об этом поговорить . Во всяком случае он хорошо помнит. – Именно так,– Горацио направляет руку Гамлета, очерчивая остальную часть созвездия. – И вот тут-то мои знания о звездах начинают меня подводить, – признаётся Гамлет. – Ничего страшного. Я могу найти выход для нас обоих, – Говорит Горацио, и это правда. – Помотри снова на две передние звезды Большой Медведицы. Можешь представить линию которая их соединяет? – Ага. – Хорошо. Теперь спроецируй эту линию вниз... дальше, дальше... Здесь. – На что я указываю? – спрашивает Гамлет. – Это Полярная звезда. – Самая яркая из всех? – Не совсем. Но не волнуйся, это распространённое заблуждение. На самом деле, самая яркая звезда это Сириус, в Большом Псе, – объясняет Горацио. – Хочешь найти и её тоже? – Да, пожалуйста, — мгновенный ответ Гамлета, и если воображние звёзд то что нужно, чтобы отвлечь Гамлета от тяжёлых мыслей, которые занимали его в последнее время, Горацио готов провести всю ночь здесь с ним, пока он жив. – Ладно. Для начала нам нужно найти Орион. К счастью сейчас зима, иначе мы не смогли бы его увидеть. Он указывает туда, где созвездие должно быть, намного ниже звезды на которую они смотрели раньше, – Видишь те три звезды? Те, что яркие и близкие. Это, конечно бессмысленно, но Гамлет подыгрывает, – Да. – Это пояс Ориона. Лучший способ найти Сириус – взять эти три звезды и провести такую линию, – он ведёт руку Гамлета в сторону юго-запада, – До тех пор пока не найдёшь звезду, ярче чем остальные. И вот он – Сириус. Гамлет взаправду смотрит в тот участок неба на который ему указал Горацио, так восхищённо, что Горацио почти ждёт, что Сириус начнёт сиять сквозь облака только для них одних. Он почти разочаровывается когда этого не происходит. Но затем Гамлет поворачивается, чтобы посмотреть на него, и он так близко и его глаза сияют ярче чем Сириус когда-либо, и Горацио забывает всё, что он знал о звёздах. – Ты невероятен, – заявляет Гамлет. И Горацио не в первый раз задаётся вопросом, что случится если он сократит то и так уже незначительное расстояние между ними. И – не в первый раз – он чувствует себя неспособным ответить на свой собственный вопрос. Он не может себе представить, чтобы Гамлет отшатнулся от него в отвращении, не с тем как он всегда стоит чуть ближе чем надо рядом с Горацио, не с тем как он сейчас на него смотрит, будто он часть его самого и тот, кто ему нравится больше всего. Он не может представить как Гамлет отвечает на его поцелуй, ведь Гамлет знает, что может получить от Горацио всё, и если бы он этого хотел, он бы уже давно это получил. Так что Горацио разбивает зрительный контакт и опять садится рядом с Гамлетом. По крайней мере там он знает, что это его место. – Спасибо, но в этом нет ничего особенного, – он пожал плечами на комментарий своего друга. – Все знают звёзды. – Мой отец знал. Я имею ввиду, мой настоящий отец, – без надобности поясняет Гамлет. – Каждый раз когда мы находились где-то, где можно было увидеть звёзды, он останавливался и смотрел на них, казалось часами. Он рассказывал как найти Полярную звезду, и наверное другие тоже. Хотя я всегда забывал. Он улыбается, как будто впервые думает о своём отце, тоскует по нему и при этом чувствует, что всё в порядке. – Я имел ввиду, не думай, что я это запомню то, что ты мне рассказал. У меня нарушение расстановок небесных тел. – Всё в порядке, – бормочет Горацио. – Я просто рад, что смог показать тебе звёзды этой ночью. – Я тоже. Я знал, что ты сотворишь для меня чудо. Гамлет смотрит наверх и вздыхает: – Как ты думаешь, возможно ли, что мы созданы из одной и той же материи, звёзды и мы, и они так неприкасаемы, прекрасны и чисты, пока мы... люди? – Было время когда ты считал человека самым захватывающим созданием из всех, – напоминает Горацио. Боже, такое ощущение, что прошли годы, но на самом деле прошло сколько, месяц? Два? – Помнишь? Я смотрел на звёзды и дрожал от того насколько мы незначительны, от того, что неважно что мы делаем или думаем, ничто не имеет значения за пределами пузыря нашей маленькой жизни, а ты ругал меня, ты говорил, что ничто в мире не сравнится с нами, потому что даже самый скромный человек сам так же велик как мир, и также полон чудес. Гамлет выглядит невпечатлённым, – Видимо ты как всегда был прав, а я ошибался. – Я был неправ, – усмехается Горацио. – Я не знаю был ли ты прав, но со своей стороны, я сильно ошибался. Мы действительно имеем значение. – Только до тех пор, пока не умрём. Потом не будет ничего кроме пыли,и новому человечеству, ступающему по нашим стопам, будет все равно, какими мы были раньше. Значит, это всё ещё страх Гамлета. Смерть. Забудьте предательства и коррупцию, так называемую слабость плоти; смертность – это то что отделяет людей от богов. Горацио отдал бы всё, для того чтобы вернуть своего друга в те времена, когда его отец ещё был жив, когда смерть была чем-то, что случалось только с кем-то другим, средством, которое использовали в рассказах, чтобы поднять пафос и заставить персонажей чему-то научиться. – Знаешь ли ты, что наше восприятие неба опаздывает на несколько биллионов лет?, – он спрашивает. Гамлет выглядит удивлённым, не столько самой информацией, сколько такой резкой сменой темы. – Да. Звёзды настолько далеки, что, как бы быстр ни был свет, ему все равно требуются годы, чтобы добраться от них до нас. – Именно. Это значит, звёзды, которые, как нам кажется, сияют ярче всех, могут быть мёртвы за столетия до нашего рождения. – Так, что ты хочешь сказать? Что наши действия влияют на других ещё долго после нашей смерти? – Иногда. Это, кстати, не то, что я имел ввиду. Горацио смотрит наверх и ничего не говорить, затрудняясь найти подходящие слова. Когда он понимает, что может просидеть здесь всю ночь, не найдя нужных слов, он соглашается на те, что у него уже есть, – Видишь ли, особенность звёзд в том, что... у нас нет возможности определить, сгорели ли они. Может они такие же какими их видим мы, или мы смотрим на кладбище. В любом случае у нас не будет доказательств в течении долгих лет, биллионов, для самых отдалённых, и к тому времени для тебя и для меня будет уже слишком поздно. Гамлет качает головой, – Извини, но как это должно, хотя бы отдалённо обнадёживать? – Потому что этой ночью мы смотрели на небо и не задумывались об этом. Горацио поворачивается к Гамлету, и видит, что тот уже смотрит на него. Он сглатывает. – Кого волнует, какие открытия будут сделаны после нашей смерти? Этой ночью они были там для нас, и они имели значение. – Мы всё равно умрём, – утверждает Гамлет невероятно тихим голосом. – Но мы ещё не мертвы, – говорит Горацио, желая чтобы Гамлет понял, даже не зная почему. – Прямо здесь и сейчас мы имеем значение. Разве этого не достаточно? – Видимо, достаточно, – говорит Гамлет, и на мгновенье Горацио кажется, что он и вправду в это верит.