take it from day to day

Когда суета дел стихает, Джеймс остаётся один в кают-компании. В кают-компании сэра Джона. Френсис согласился на один день траура, прежде чем спасательный отряд отправится в путь, и Джеймс не так наивен, чтобы поверить, будто Френсис не заметил личного характера просьбы. Они все видели его, видели, как он упал на колени на лёд и закричал во всё горло, видели, как он, пошатываясь, вернулся на "Эребус" в оцепенении среди суматохи и попыток доставить всех пострадавших обратно на борт. Сейчас он сидит на своём привычном стуле, положив голову на руки, и смотрит куда-то вниз, вроде бы на свои сапоги, но словно бы ещё дальше. Этого не может быть, напоминает он себе. Сэр Джон часто бывает на палубе в это время, и через несколько минут его шаги раздадутся на лестнице, и он появится в дверях. Это совершенно обычное дело. Потому что иное – а ведь Джеймс наблюдал, как последние следы его шинели, уходящей под поверхность, исчезают на чёрной воде, и видел, как одна лишь нога валяется на льду - непристойное и кровавое зрелище, - нет, иное невозможно себе представить. Воспоминания достаточно ясны, но поверить, что всё было именно так, как он запомнил, значит поверить, что сэра Джона больше нет, а Джеймс - командир корабля Её Величества «Эребус», а ни то, ни другое не может быть правдой. Он ждёт. Проходят минуты. Ни звука. Когда уже мышцы рук начинают противиться тому, как крепко он вцепился в волосы, он садится и укладывает дрожащие руки на колени. Этого не может быть. Этого не может быть. Это немыслимо. И тем не менее многие моменты этого плавания сами по себе выходят за рамки того, что он мог себе представить. Несмотря на всё его отрицание, практические соображения продолжают просачиваться исподволь. Конечно, нужно будет произнести речь, но говорить будет Френсис. Как Френсис оповестит людей на «Терроре»? Сейчас это неважно. Завтра будет время уточнить подробности. Сейчас же ему следует поспать, чтобы его разум был достаточно ясен для оказания поддержки людям. Горе снова накатывает на него волной, и в груди становится больно. Он скрежещет зубами и зажмуривает глаза, пытаясь сдержать слёзы, которые так и норовят пролиться наружу. Джеймс знает по опыту, что отсрочки не будет. Он никогда не умел залечивать такие раны. Всепоглощающая, безысходная печаль будет терзать его бесконечно, и каждая такая вспышка будет терпимой в данный момент, но бесконечный натиск со временем истощит его. Единственная победа, которую он может одержать, - не показывать этого. Поэтому он прижимает ладони глазам, проглатывает измученный стон, рвущийся из груди, и поднимается, чтобы машинально раздеться и лечь в постель.