strobe lights and blown speakers fireworks and hurricanes i'm not here, this isn't happening
радужная оболочка глаз бомгю – это зеркало: в нём волны бьются о скалы, растут сады с пышными кронами, клеопатра восседает на троне, торговые порты забиты короблями. ёнджун ничего не смыслит в живописи. всё, что он видит – отражение в очах смотрящего – в очах понимающего – в очах бомгю. стоит ли вообще упомянуть, что он ненавидит музеи? потому что комната, увешанная картинами – это комната, увешанная мыслями, которые мешаются в голове, перегружают и утомляют. ёнджун ненавидит музеи, потому что там громко. а ещё потому, что они искажают расстояние между людьми; между ним и бомгю, стоящих в паре метрах друг от друга – слишком отдалённых для откровений, слишком сближенных для тишины. что им поделать? молчать. молчать и нервничать. вернее, нервничает тут только бомгю, а если быть ещё точнее, не просто нервничает – дико паникует. ёнджун замечает это всякий раз, когда тот стреляет взглядом по лицу старшего, смущается, переключается на ближайшее полотно и создаёт видимость заинтересованности в нём. надо отдать должное – бомгю правда интересна живопись. он действительно в этом смыслит. но: как думаете, если дать гурману-каннибалу на выбор отборный кусок говядины и человечью печёнку, что он выберет? правильно, второе. бомгю – гурман, а ёнджун – его внеконкурентный деликатес. ёнджун ничего не смыслит в живописи не потому что он бездарь, лентяй или тупица, а потому что сам этого не хочет. он в целом ничего при такой обстановке не хочет, и поэтому, в отличии от бомгю, не паникует: масса разговора для них далеко не равна. пока гю задавлен тяжестью тишины, ёнджун не готов брать в свои руки лишние киллограмы диалога. сейчас он с бóльшим энтузиазмом обхватил бы горлышко бутылки пива, или сигарету, или член бомгю, но не факт, конечно, что хоть что-то из этого перечня ублажит его. наверное, бомгю потерял бы сознание, если бы знал, о чём думает ёнджун, точнее о ком и в каком ключе. любой верующий и рациональный человек осудил бы ёнджуна. любой романтичный и турбулентный человек спихнул бы все грехи на любовь. ёнджун со вторым согласился бы. ведь бомгю правда ему до чёртиков нравится. он его любит? нет. бомгю ему нравится: нравится больше чем платонически, меньше чем романтически. нравится настолько, что ёнджун каждую ночь представляет как руки длинноволосого касаются его ключиц; как капли пота стекают по их спинам; как постепенно начинают дрожать ноги, когда розовые губы утыкаются в изгиб шеи. всё. ничего более. это очевидно – такой хороший парень как гю не должен тусоваться с ёнджуном. он для него слишком. слишком добрый, слишком милый, слишком искренний, слишком умный, слишком честный, слишком заботливый, слишком обеспокоенный, слишком наивный, слишком красивый, слишком доверчивый. бомгю ёнджуну нравится, но только до тех пор, пока не открывает свой рот, потому что всё, что оттуда исходит – слишком не то. не понятно, не интересно, не впечатляюще. потрахаться словестно им вдвоём не о чем. вагон метрополитена до краёв забит усталыми студентами и офисными трудягами, пожилыми стариками и молодыми матерями, влюблёнными парочками и одинокими «волками». у каждого на уме своё – они не прислушиваются к ритму чужих сердец, не принюхиваются к аромату использованного кем-то парфюма, не смотрят дальше ближайшей остановки, а потому и не видят, как... ...как окоченевшие мизинцы ёнджуна и бомгю соприкасаются, потому что они держутся за один поручень, как воздух сворачивается, потому что они стоят в радиусах красных зон друг друга – слишком близко, как ёнджун синеет, потому что надетое пальто ни черта не греет, и как сильно бомгю дрожит, когда неуверенно произносит его имя через закрытый шарфом рот: – ёнджун... – ммм? радужная оболочка глаз бомгю – это зеркало: оно не умеет лгать и доносит лишь истину. ёнджун видит, насколько тот взволнован. – ты за весь вечер ни слова не проронил. тебя что-то беспокоит? – и не взирая на неуклюжесть атмосферы, бомгю смотрит исключительно в чужие глаза. он смелый. – эй, ты чего? всё было просто замечательно. ёнджун видит, насколько бомгю взволнован, и нагло лжёт. он трусливый. замечательный вечер, по его критериям, включает в себя три пункта: не вылезать из душной комнаты. накуриться до беспамятства. думать о самоубийстве менее двух раз за час. ни один из них не был соблюдён сегодня. – говорю, чтоб ты знал: ты можешь остаться у меня на ночь. – ты сейчас пытаешься ненавязчиво пригласить меня к себе, не так ли? ёнджун знает, что так оно и есть, а бомгю знает, что он спрашивает это специально. возможно, гостить у бомгю – плохая идея. чего ёнджун хочет? для человека, потерявшего всякую способность желать, ёнджун знает, что точно не хочет домой. там его ждёт грязная постель, разбросанная одежда, объятия табачного дыма и нескончаемый поток монологов в голове. да, гостить у бомгю – определённо ужасная идея, но хотя-бы так ёнджуну не лезут монстры в голову. выбирая из двух зол, он просто отдаёт предпочтение той, что не несёт саморазрушающий характер. по крайней мере, ему так кажется. у бомгю есть пёс по кличке лаки – золотистый ретривер с врождённой слепотой. ёнджун, в какой-то степени, восхищается бомгю, потому что заботиться о животном – это одно дело, а заботиться о животном с дефектом – совершенно другое: более скурпулёзное, тяжёлое, ответственное. – знаешь, иногда лаки строит такие глаза... мне кажется, он тебя видит. не в прямом смысле, конечно, more like в душу глядит – хочет, чтоб ты тоже посмотрел в ответ, и вот когда он делает так, у меня по сердцу табун кошек когтями скребёт. незрячие глаза никогда не запомнят силуэт перед собой, но то, чем они будут полны всегда – привязанность. радужная оболочка глаз бомгю – это зеркало: оно копирует и вставляет то, что улавливает. – говорят, питомцы похожи на своих хозяев, – бомгю сидит на холодном полу, рядом с лаки, и чешет его за ухом, – надеюсь, это правда. надеюсь, я такой же очаровательный как этот везучий малый. да. всё верно. хозяин похож на своего питомца, потому что их глаза сделаны из одного материала – привязанности, и то, как бомгю смотрит на ёнджуна, тоже оставляет за собой ссадины на его, ёнджуновом, сердце. на стене, в которую десятую минуту пялится старший, висит мини-реплика «похорон в орнане». если однажды точёные когти разодрут ёнджуна в клочья, то он не хочет, чтобы его так провожали – не хочет, чтобы сотня глаз наблюдала за такой жалкой и эгоистичной концовкой его трагедии.black-hearted angels sunk me with kisses on my mouth there's poison in this water, the words are falling out this air is getting so thin go down, go down, go down the honey whiskey's kickin' go down, go down i think i better go before i try something i might regret
тупые вечеринки в пятницу вечером. у ёнджуна в руках на три четверти пустой стакан, в стакане – приторное виски, в голове – сплошной туман, в поле зрения – пианино на другом конце комнаты. когда алкоголь попадает во внутрь, он всегда обжигает горло, но никогда не греет. ёнджун мёрзнет, ёжится от холода, и господи, как же сильно ему сейчас хочется: чтобы кто-то погрел ледяные руки в своих. чтобы кто-то подстраховал, если он вдруг блеванёт. чтобы кто-то был на подходящем расстоянии – на таком, где не неловко просить о спасении, и не необходимо переживать о своём солнечном сплетении. в поле зрения – пианино и рядом стоящая фигура на другом конце комнаты. ёнджун смотрит прямо на неё, на её очертания: длинные пальцы, навороченный костюм, пиджак с глубоким вырезом и волосы до плеч. возможно, иногда, добровольная сервировка себя на изысканной посуде – лучшая опция. возможно, подойти сейчас ближе и залезть в чужую пасть – то, что ёнджуну необходимо. возможно, таким образом, он перестанет грызть изнутри сам себя. – здесь ужасно шумно и до тошноты скучно. стакан в руках бомгю на три четверти полон, и ёнджун подумывает о том, чтобы попросить допить остаток за него, если тот позволит, конечно же. – согласен. – музыка такая противная, – бомгю поворачивается и открывает клавиатуру инструмента, – почему никто не пользуется возможностью играть в живую? ёнджун пожимает плечами: – мало кто умеет это делать. – а ты? радужная оболочка глаз бомгю – это зеркало: оно блестит в сафитах диско шара, пестрит и мечет осколками в грудную клетку. он водит пальцами по клавишам: сначала исследует простые ноты, затем щупает диезы и бемоли. ёнджун допивает виски залпом и ставит пустой стакан на верхнюю крышку, становится за спиной бомгю и начинает шептать – настолько тихо, чтобы никто больше не услышал, настолько громко, чтобы перебить инородный звук. – расслабь кисть и представь, что держишь в руке яблоко, – его дыхание горячим паром обдаёт шею – у бомгю бежит табун мурашек по телу, – нет... вот так, да. теперь поочерёдно нажимай на белые клавиши. от этой, – он кладёт указательный палец на одну из нот, – начинается первая октава. октава – это расстояние от «до» до «си», в общем их там девять, но принято начинать именно с этой, по середине, потому что... нет, я тебя только больше запутаю. извини. – всё в порядке. бомгю неуклюже тычет в деревянные дощечки, создавая музыкальный хаос, пробуждающий мигрень – у ёнджуна адски болит голова, но об этом он ни за что не скажет вслух. ещё ёнджун думает о том, что случится если он прямо здесь и сейчас запустит ладонь под чужую одежду; если встанет перед бомгю на колени или оставит пару засосов на ключице. но об этом он, разумеется, ни за что не скажет вслух. правая рука ёнджуна накрывает холодным куполом тёплую кисть бомгю: – расслабься, ты не на экзамене. – не моё это, всё равно, – бомгю вздыхает, убирает руки прочь от инструмента, – почему ты раньше не говорил, что играешь? – oh man, – ёнджун хихикает, – ты не знаешь ещё стольких вещей, которые я умею вытворять, – ...и совершает роковую ошибку: задерживает взгляд на губах бомгю. надвигается шторм, ломающий мачты, сокрушающий судно, несущий его на дно и заливающий гнилой деревянный каркас рыданьем туч. бомгю первый тянется к ёнджуну: делает это неуверенно, хрупко, аккуратно. гром и молнии предупреждают о повышенной опасности – ёнджун игнорирует сигнал и бросается в открытое море. он первым начинает всё портить: превращает поцелуй в быструю, безобразную, страстную мазню. его руки гуляют по талии бомгю, потом спускаются ниже – к бёдрам. в воде ёнджуну не холодно и не тепло, не жарко или горячо, не мокро, липко и не сухо. чужие губы ощутимы лишь физически, и, даже будучи плескающимся на грани жизни и смерти, он не чувствует ничего. когда бомгю открывает глаза, клубная музыка никуда не исчезает – резко затаскивает обратно в реальность. он отстраняется, тяжело дышит и шепчет: – на нас смотрят. ёнджун не понимает, почему его это так ебёт. – мне пора домой. хорошего вечера.look at my face when i fuck on your waist 'cause we only have one conversation a week that's why your friends always hatin' on me fuck 'em though, no i did this all by myself matter fact, i ain't never asked no one for help and that's why i don't pick up my phone when it rings
бомгю: как ты себя чувствуешь?ёнджун: паршиво.
бомгю: я могу чем-то помочь?ёнджун: да – не тревожь меня.
бомгю: но я не хотел... прости? позвони, когда станет лучше если захочешь – алло, ёнджун? что-то случилось? они не стоят в узком транспорте, не дышут друг другу в лица, не соприкаются кожей, и всё равно, бомгю не может не дрожать, когда зовёт ёна по имени, даже на расстоянии десятков километров, через океаны магнитных волн. – да, случилось. тот делает затяжку – медленную, размеренную, глубокую. потому что нет смысла торопиться, когда знаешь, что на другом конце провода тебя молча подождут. бомгю ждал звонка от ёнджуна неделю – стерпит и минуту. – боюсь, моё сердце остановится, если я не увижу тебя в ближайшие несколько часов. – не драматизируй. всё в порядке? странный вопрос, учитывая то, что у ёнджуна ничего не было в порядке ещё тогда, когда у мойр не мелькало и мысли о том, чтобы скрестить его линию судьбы с линией бомгю. – я очень соскучился. ёнджун не говорит «соскучился по тебе», потому что не хочет врать, ведь он знает – это тоска не по человеку, а по его телу и присутствию. – приедь ко мне, пожалуйста. – как далеко ты зашёл бы тогда, в том баре, если бы на нас не смотрели? и это первый раз, когда бомгю отводит свой взгляд в сторону. ёнджун смотрит долго, пристально – сверлит в парне напротив дыру дрелем, чтобы потом заполнить её дешёвой строительной пеной – собой. его губы ложатся на чужую щёку, спускаются ниже и синтезируются с губами бомгю. они целуются сумбурно, хаотично, мокро, почти анархично, но главное – вкусно. кожа младшего пахнет персиковым гелем для душа: запах ударяет в нос по мере того, как ёнджун избавляется от его одежды. бомгю чувствует касание холодной руки на своём соске, всхлипывает, упираясь ладонями в деревянный пол, пока ёнджун целует его шею, кусает и зализывает вмятины, оставленные зубами. они меняют позу – размокший бомгю лежит спиной на незаправленной ещё с прошлой недели кровати, ёнджун восседает сверху. у бомгю от такого обзора спирает дыхание – воздух вытягивается в тугую верёвку, обвивающую кольцом то-ли шею, то-ли пах. ёнджун продолжает рисовать языком узоры на груди, параллельно прислушиваясь к стуку сердца: у бомгю оно бьётся как бешеное. он ловит удовольствие ушами: все те неприличные звуки, что издаёт парень под ним – исключительно ёнджунова заслуга. когда тропинка влажных поцелуев приводит к области ниже живота, ёнджун поднимает голову, смотрит на затаившего дыхание бомгю, который стискивает зубами руку, пытаясь не дать малейшему стону вылететь изо рта. он спрашивает: – можно? – потом добавляет, но тише, – ртом. мне нужно знать, каков ты на вкус. бомгю громко дышит, привстаёт и шепчет в ответ: – из нас двоих первым дегустатором буду я, дорогой, – уголок губ дёргается вверх, когда он видит, насколько ёнджун выбит из колеи, – раздевайся полностью. бомгю целует нежнее, медленнее, трепетнее; его руки теплее, а волосы мягче. – ты такой красивый с этого ракурса, – ёнджун лежит, приподнявшись на левом локте, запустив правую руку в макушку бомгю, и гладит чёрные волосы, пока тот аккуратно слизывает смазку с головки его члена, – если бы я умел писать картины, то твоё лицо во время минета было бы моей безупречной музой. бомгю поднимает свои щенячьи глаза на ёнджуна, смотрит, сломив бровки, хмычет и снова искрит этой хуйнёй – привязанностью. когда он комбинирует работу пальцев и языка, старший шипит, тянет того за пряди, а затем треплет по голове, приговаривая «хороший мальчик» про себя. – я не смогу взять глубже. – это потому что тебе не хватает слюны, – ёнджун смотрит почти влюблёнными глазами, шершавой рукой гладит его щёку, цепляется за подбородок, тянет бомгю на себя, и... – открой рот. ...плюёт туда. – теперь можешь продолжить. они топят друг друга в стонах и кончают, пачкая и без того не самую свежую простынь. – чёрт, – бомгю ютится под чужой бок и жадно дышит: глотает кислород так, словно его вот-вот украдут, как мосты клода моне, – надо бы в душ сходить. – похуй, – когда старший щёлкает зажигалкой, бомгю боится, что вместе с фильтром сигареты тот подожжёт мизерное количество углекислого газа, что содержится в воздухе – возведёт пожар между ними, уничтожит связывающий два берега мост, прогонит черноволосого прочь из дома. но этого не происходит. глубокой ночью обои съёмной квартиры пропитываются табачным дымом и запахом пота двух тел, спящих рядом – двух сердец, отбивающих свой такт. ёнджуну кажется, что в этом плане гю преуспевает больше, потому что: бомгю готов поклясться, что петтинг с ёнджуном – апофеоз его желаний и круче любого секса с пенетрацией. ёнджун готов покляться, что если он сумасшедший, то это – пик его безумства. он даёт своему «приятелю» отсосать себе и заночевать на другой половине кровати, прекрасно осознавая, что если для него это пикантная закуска, то для бомгю – основное блюдо, точка невозврата и стоградусное соединение лучей надежды. бомгю просто обязан ненавидеть ёнджуна за это. ёнджун это прекрасно понимает. а ещё он понимает, что чужая сперма во рту никогда и ни за что не заполнит сквозящюю холодной стужей душевную дыру. есть ли смысл продолжать лгать? к сожалению, этого ёнджун не понимает. стиральная машинка вращает и поласкает постельное бельё: стирает улики вчерашних откровений, обножений, оголений. ёнджуну тоже хотелось бы закинуть себя в чистящий барабан – смыть бордовые засосы с шеи. он нервозно вращает меж пальцев серебряную вилку. бомгю гулко вращает смердящие мылси на языке, произносит за утренним столом фразу, от которой губы дрожат: – дотронься до моей груди. ёнджун глотает кофе и даже не смотрит в ответ. – типо... предлагаешь заняться утренним сексом? или померить тебе давление or something? – нет, – бомгю качает головой, – положи руки не на кожу – пусти их дальше, прямо к сердцу. оно там, внутри, бьётся для тебя. ёнджун в очередной раз убеждается, что они ужасно разные. настолько, что четырёхкамерные органы работают по-иному; он не удивится, если по венам бомгю течёт не тёмно-вишнёвая кровь, а жёлтая. – при первой встрече ты сравнил меня с... вкусным завтраком, кажется? так вот, мне жаль, но твой желудок не сможет переварить такое несуразное блюдо, как я. как же это всё ёнджуну ненавистно: думать, что он виноват, что слишком прямолинеен, слишком колок, слишком жесток, слишком лжив, слишком подл, слишком труслив. слишком. но больше всего ему ненавистно то, что он только и делает, что думает. думает, но нихуя не чувствует. – ты мои органы лично разбирал? почему так уверен? бомгю по-детски жаль: жаль, что он падок на мудаков; жаль, что один из них сидит прямо напротив него; жаль, что сам ёнджун чересчур жаден и эгоистичен, чтобы отпустить его. – здесь и кроется вся проблема, бомгю. я в этом не уверен. я ни в чём не уверен. я не уверен в том, стоит ли нам продолжать делать вид, что мы друг для друга что-то значим. бомгю недоверчиво моргает: – о чём ты? ёнджун не открывает глаза вовсе. – я не знаю, не знаю. знаю только то, что мне всё безразлично. всё и все. – ты... – голос гю ломается – хрупкая вазочка выскальзьвает из неуклюжих рук, – ты этой вилкой сейчас мне грудную клетку проткнёшь. – тебе лучше уйти. радужная оболочка глаз бомгю – это зеркало, которое только что нарочито обронили и разбили вдребезги.границы станут былью, стены станут пылью и вдруг сорвется слово, и мы полюбим снова ещё сильней и чище, но мой друг ты слышишь в дали раскаты грома, и мы должны быть дома не бойся — это глупо, скоро тьма отступит
место встречи изменить можно – сейчас бомгю видит ёнджуна не в своих снах, а наяву. пыль несуразно вздымается и оседает тонким слоем на расстоянии между ними: какие-то несчастные пару шагов. ёнджун всегда знает где и как можно найти бомгю, даже если тот заблокировал его номер и не отвечает на сообщения в соц сетях. ёнджун всё ещё ничего не смыслит в живописи, но каким-то чудом угадывает, к какой картине бомгю захочет подойти на выставке. – о чём она говорит тебе? глаза цвета древесной коры смотрят на «крушение плота медузы», цепляясь за каждую деталь. зрачки бегают от нижнего края к верхнему, с правого – на левый: скачут с пышных облаков на разлагающиеся трупы, с ловящего порывы ветра паруса на обломанные доски. – она не говорит, скорее вопит. вопит о человеческом отчаянии – о том, насколько эти люди эгоистичны. – почему? – потому что желание спасти собственную жизнь вынудило их отведать чужую. хотя, на их месте, думаю, ты поступил бы так же. ёнджун всё ещё ненавидит музеи за то, что они разворачивают его внутренности на сто восемьдесят градусов, сопровождая это действо кромешным молчанием. ёнджун, возможно, ненавидит бомгю за то, что он слишком зорок, слишком внимателен, слишком трезв, слишком прав. в прочем, как всегда. – я ничего не чувствую, бомгю. моё сердце в край разленилось. как тут быть? тот пожимает плечами: – не смахивай на него все грехи, не дай бог ещё обидется и решит остановиться. – нет, ты не понимаешь. мне будет всё равно, если оно обидется. судьба не умеет работать непредсказуемо: ёнджун ловит дежа вю, когда они с бомгю делят один воздух на двоих в общественном транспорте. в обеденное время вагон уныло пустует, представляя возможность занять любое сидячее место, но рука по инерции тянется к поручню – к тёплому касанию чужого мизинца. – это ты ни черта не понимаешь, дорогой, – чёрная макушка оглядывает его сердито, – ты всё ещё разговариваешь со мной, всё ещё встаёшь и надеваешь крутую одежду по утрам, всё ещё ешь вкусную пищу, всё ещё громко стонешь, когда кончаешь, всё ещё улыбаешься, когда читаешь свои дурацкие мемы про лоботомию. что тебе ещё нужно? если нервничаешь из-за того, что не любишь меня – забей. я переживу. переживу и тебя, и тебе подобных мудозвонов. – дело не только в тебе, – лицо ёнджуна бледное и блеклое, почти неживое; левая рука оглаживает корпус старой зажигалки в кармане. пока он тревожится, дёргается и думает о том, как сильно хочет курить, бомгю слышит, – я будто перестал быть способен любить что-угодно. теперь мне стыдно перед тобой. – а чего ты ещё ожидал? ты не сможешь полюбить чужую жизнь до тех пор, пока не научишься вновь любить свою. поезд совершает очередную остановку, вагон постепенно заполняется пассажирами – по-прежнему такими разными, и всё ещё напыщенно гордыми. – посмотри на него, – бомгю украдкой тычет в очкастого седого мужчину с залысиной, одетого в растянутый синий свитер, – думаешь, он доволен тем, как живёт? ёнджун мотает головой. – я тоже. даю зуб на то, что у него мизерная учительская зарплата и проблемы с детьми. или женой. а может он и вдовец вовсе, кто знает? так... взгляни-ка туда, – зрачки ложатся на беременную женщину, – по-твоему, она счастлива в данный момент? – не знаю, – ёнджун задумчиво чешет висок, – конечно, её может радовать мысль о материнстве, но в целом... нет. она как минимум ходит с неудобным пузом и мучается от перебоя гормонов. – именно! что скажешь про девочку в самом дальнем углу вагона? – ей грустно. это видно по глазам. – а я? – бомгю кладёт руку ему на грудь, ведя пальцами, словно перебирая клавиши забытого инструмента, – скажи, ёнджун, я похож на счастливого человека? – ты... наверное, – затем виновато добавляет, – но ты был бы счастливее, если бы не знал меня. – да. поэтому я решаю забить хуй на тебя, – он прячет сыгранную мелодию в карман тёплой куртки, – видишь? моё сердце тоже может быть ленивым по отношению к тебе. они едут до конечной ветки, пока солнце не прячется за горизонт, размазывая по небу краски цвета охры и майской сирени. – насчёт «забить хуй»... пожалуй, я заслужил это, но, you know, в глубине души хочется верить в то, что это был лишь юмор. бомгю хихикает в свой шарф: – я не знаю. не знаю. знаю только то, что двери в мою квартиру для тебя по прежнему открыты, дорогой.