Карьерные перипетии

До сих пор Альфред не был уверен, хочет ли заниматься наукой на постоянной основе. Экспедиция в румынскую глушь, он надеялся, помогла бы ему сделать выбор. В вампиров верилось слабо, с летучими мышами дел иметь Альфред не хотел — по крайней мере, десмодов он боялся наравне с пауками, — однако его увлекал дух приключений, и особенный интерес представлял древний замок. Обстоятельства сложились так, что, увы, фольклор стал пугающей явью, а изыски архитектуры отошли на десятый план: нужно было спасать красавицу Сару. Проблема решалась до абсурдного просто, но ему не хватило духу вонзить в графа и его сына — любезно давших им кров, обходительных и обаятельных, беззащитных при свете дня — осиновый кол. Если б он не был трусом, оправдавшимся совестью и состраданием, не пришлось бы сейчас все расхлебывать. Они с профессором пробрались на бал, чтобы вызволить Сару из плена Его Сиятельства. До того, как у них получилось, фон Кролок успел оставить на шее девушки раны — та ослабела, но, в отличие от Альфреда, сознание не теряла. Зеркало выдало их пред толпой безликих, предвкушающих пир ночных тварей. Им почти удалось сбежать, но в последний момент он споткнулся и опрокинул скрещенные канделябры. Это был полный провал. Нечисть, более не удерживаемая, оголодавшая и озверевшая, ринулась прямо на них; Альфред зажмурился, позабыв все молитвы и готовясь стать частью кошмара, — спасение пришло откуда не ждали. Его уберег от сородичей сам эрбграф. Наставнику, окруженному дамами, повезло явно меньше. Хотя это еще как знать: то был цветник из представительниц разных эпох, и, чтобы разведать из первых уст подробности быта в Средневековье или дворцовые тайны, профессору стоило только восстать. Та же участь постигла и Сару — его наивная, подбитая ветром любовь остывала в объятиях графа. Герберту он действительно приглянулся. Судя по хватке, в коей тот его чуть не сдавил, и счастливейшему мурлыканью, вампир питал нечто большее, чем просто симпатия. Толика пользы в этом была, но не чтобы ободрила: в перерывах меж восхищением, какой он теплый и аппетитный, Герберт шипел на любого, кто посмел к ним приблизиться. А потом, обнимая, пряча в волнах воланов, и гладя по волосам, дебатировал с графом. В итоге Его Сиятельство, усталый и раздраженный, махнул рукой, разрешая оставить Альфреда — на правах канарейки или какого-нибудь хомячка, как он понял. О его собственном нежелании здесь оставаться, конечно, не справились. С того злополучного бала и операции, поставившей крест на карьере убийцы вампиров, прошло уже несколько дней. В борьбе со стыдом Альфред нашел себе увлечение: вязал носки, сидя подле камина. Разобраться по схемам, найденным в библиотеке, было нетрудно, да и процесс расслаблял, а у него зябли ноги. На самом деле не только они: Герберт взял за привычку целовать его в кончик носа при появлении и жаться вплотную, воруя тепло по крупицам. Альфред задумывался, как повернется судьба вне стен Альбертины, но и представить не мог, что станет грелкой для нечисти! О таком позоре и научных статей не напишешь… Перед балом, наткнувшись на Герберта в ванной и будучи вынужденным с ним танцевать, мальчик заметил, сколь холодны его руки; от вампира пахло чем-то безжизненным, весь он точно состоял изо льда. И оказался на редкость теплолюбивым — ныне Альфред скорее умер бы от пневмонии, чем от укуса. Или же от неловкости: каждую ночь Герберт что-нибудь в нем восхвалял — то нежную розовость кожи, то мягкость волос, сравнимую с шелком, то глаза, сияющие, словно звезды. Однажды он попробовал улизнуть — хотя бы к профессору, отношения с коим не изменились, за крохотным исключением. Тот, не стесненный в исследованиях, погреб себя под стопками книг и оглох ко всему, что творилось за пределами библиотеки. На полпути к ней Альфреда поймали и закинули на костлявое, каменное плечо. Ощупали — и вспомнить-то жутко! — пониже спины; шлепнули — легонько, но унизительно. Мысль о том, чтоб сторониться Герберта, пришлось отложить: тот был раззадорен игрой в кошки-мышки. И рассчитывать на содействие Сары виделось бесполезным: она окончательно утонула — в чарах графа и своих к нему чувствах. Он набирал петли на спицы, поневоле послушный и тихий, и ждал, когда за ним явится Герберт и они под ручку, как напутствовал «Сборник советов…», отправятся в склеп. Вампир не мог покоиться вне саркофага — Альфред же грел ему саван. Факт того, где он лежит и с кем, быстро приелся. Потребовалась всего пара рассветов, чтобы воспринимать как данность текущее положение дел. — Mon trésor, чем ты так огорчен? Я скучал по тебе, — вьюжный шепот коснулся шеи. — Г-Герберт! — взвизгнул, выронив спицы, Альфред. Забормотал: — Я ведь просил так не делать… Ответом ему послужил бесстыжий, искристый смех: — Прости, mon ange, но в испуге ты слишком милый. И Герберт поцеловал его в щеку, а затем наклонился — и боднул лбом в живот. Поддел рубашку, чтобы прильнуть к нему стылым лицом. Альфред вздохнул, кладя ладонь на льняную макушку, ощущая себя побежденным. Если б Герберт не был вампиром и мужчиной, к тому же, можно было б принять их за пару влюбленных. — Я принес тебе одеяло, чтобы ты, мой сладкий, не мерз. И махровый халат подготовил. Мальчик вымученно улыбнулся. Четверть часа спустя он лежал в гробу, как в постели, завернутый в одеяло, как в кокон. Сзади пристроился, застужая спину, вампир. Мертвый мрамор сковал сквозь фланель и батист, и Альфред не мечтал отдохнуть, не говоря уж о том, чтобы выспаться. Кроме того, рядом с Гербертом он запрещал себе терять бдительность: эрбграф был взбалмошен и непредсказуем, порой на него облизывался и бросал недвусмысленные намеки. Его поддразнивания, всегда флиртующие и безбожные, становились все более томными. Он ласкался и ластился, бесцеремонный, шаг за шагом добиваясь взаимности. И что, если он… однажды захочет… заняться любовью? В полудреме Альфред, как герой-неудачник из дешевых комедий, естественно, сказал это вслух. — Дорогой мой, я уже этого хочу. Я хочу изучать твое тело, такое хрупкое и отзывчивое, хочу помечать укусами и поцелуями. Хочу слышать, как ты в экстазе выкрикиваешь мое имя. Это, знаешь, обидно, когда к тебе обращаются лишь с упреком! О, я позабочусь о том, чтобы ты принадлежал мне весь, даже мыслями, я так о тебе позабочусь… — Альфред не осмеливался и пикнуть, впечатленный заезженными, пошлейшими в мире клише: по ним выходило, что фантазии — и намерения — Герберта были серьезны. — Но все потом. Романтично, при свечах и с вином… Спи, милый, спи. Хуже и быть не могло. Не откреститься ему от "должности" грелки! Цепкие пальцы поглаживали его бок, будто стряхивая планы побега. Может, он оценит объятья вампира летом?