Ключевой элемент

В свои двадцать лет Марк успел попробовать сорок пять сортов мороженого – и ни одного вида секса. Марк – примерный студент, он носит трусы с цветными динозаврами и читает перед сном Библию, печёт с мамой печенье на каждый дурацкий праздник и мастурбирует не чаще трёх раз в неделю (понедельник, среда, пятница), про себя называя это зарядкой для члена – настолько это занятие не вызывает у него эмоций. Разумеется, Марк ни разу не целовался. Он даже не уверен, нравятся ли ему мальчики или девочки. То есть, ему должны нравиться девочки, но до сих пор ни одна девочка в том самом смысле ему так и не понравилась, а на мальчиков он не смотрел. Так идёт его жизнь, пока он не встречает Юту. Юта в свои двадцать четыре членов перепробовал больше, чем мороженого, и потому на невинное предложение Марка «хочешь, я угощу тебя самой вкусной мороженкой в жизни?» реагирует фразой: – Это ты сейчас предложил отсосать тебе? Марк хлопает глазами и, лишившись дара речи, издаёт мычащий звук, беспомощно показывая на кафе-мороженое, мимо которого они проходят, но Юте похуй на мороженое и на культурный шок Марка, Юта тащит его в какой-то клуб, от внутренней обстановки которого у Марка глаза лезут на лоб: кругом слишком много людей в коже и латексе, у шеста виляет задницей парень, на котором из одежды – только множество разнокалиберных цепей и стринги, а на стене, похожий на пистолет, мигает розовым неоновый член с надписью «bang-bang-bang». В это же самое время член Марка, почувствовав сладкий дух запретного, вдруг начинает мешать ходить, хотя сегодня не понедельник-среда-пятница, а самая настоящая суббота. Юту в этом месте знают, здороваются с ним через одного, кто-то пытается его склеить, но Юта уверенно ведёт Марка через зал, не отвлекаясь на всякие помехи, дальше – в тёмный коридор, а оттуда в какую-то комнатку, где, закрыв дверь на засов, становится перед Марком на колени и вытворяет языком такое, что Марк скулит и умоляет перестать – продолжать – сделать так ещё. Оргазм от минета оказывается для Марка чем-то вроде откровения, которое, впрочем, мало что в нём меняет: кончив Юте на лицо, Марк, как примерный мальчик, очень долго извиняется. После этого жизнь Марка, вполне предсказуемо, катится в тартарары, как фургон-мороженое, за рулём которого водитель случайно отдал концы во время орального секса. Марк ходит в универ через пень-колоду, не может сосредоточиться на заданиях – не говоря уже о Библии, меняет трусы с динозаврами на обычные спортивные, не печёт с семьёй печенье и старается не мастурбировать, после того как однажды, увлёкшись, позвал Юту так громко, что на звук пришла его сестра, выяснить, не насилуют ли её старшего братика прямо в отчем доме. Теперь, впрочем, Марк уверен, что ему не нравятся девочки, да и мальчики тоже, кроме Юты, а Юта, как бы странно это ни звучало в контексте их отношений, нравится ему не за половые органы, а за что-то совсем другое. Марк не уверен в терминологии, но, кажется, именно это обычно называют душой. С Ютой, впервые в жизни, Марк чувствует себя живым и настоящим. Чем-то большим, чем заученная роль примерного мальчика. Юта же, в свою очередь, чувствует себя не только телом, которое можно использовать. Не только оказывающим сомнительные услуги ничтожеством без будущего. Он сам говорит об этом Марку, и той ночью, у себя дома, Марк тихонько плачет над его словами. После слишком быстрого старта Юта притормаживает. Они навёрстывают все пропущенные этапы: прогулки по парку за ручку, свидания в кафе с непременным мороженым, несмелые поцелуи в кино и тисканья в разных безлюдных закутках. Только потом – квартира Юты, где в крохотном тёмном коридоре Марк узнаёт, что, в общем-то, это не так страшно – когда тебе кончают на лицо, и, вероятно, не стоило всех его извинений. Юта вот не извиняется и даже салфеток не предложит. В единственной комнате, на несвежей, всегда расправленной кровати, они проводят долгие безмятежные часы. В постели они смотрят мультики и едят мороженое, рассказывают сны и своё прошлое: Марк – скучающе и настолько подробно, насколько это интересно Юте; Юта – отрывками, и Марк боится спрашивать, что было в промежутках. В этой же постели они спят, обнявшись, как испуганные дети. Целуются, долго, до темноты в глазах и сладкого головокружения. Там же Юта любит Марка пальцами, языком, членом и, всего один раз, вибратором, и Марк кончает со слезами на глазах и шепчет: – Пожалуйста, не делай так больше. Это как будто ты заставил меня заниматься сексом с кем-то другим. Юта гладит и успокаивает его, а Марк совершенно неуместно продолжает: – Хочу только тебя, всегда, на всю жизнь. И затихает, только услышав заверения, что так и будет, непременное «вместе навсегда». Юта таскает Марка по разным сомнительным местам – Марку просто любопытно. Он больше не пугается пошлости баров и стриптиз-клубов, но эта пошлость и не липнет к нему. Иногда, после таких экскурсий, Юта рассказывает о своей жизни чуть больше (чем следовало бы знать Марку). Рассказывает про детство, про то, как его бил отец, а мать никогда не защищала; про то, как он связался с дурной компанией; как однажды отец избил его до перелома ребра, и ему пришлось почти сутки терпеть, пока мать искала врача, который не стал бы задавать вопросов. Рассказывает, как сбежал из дома, как начал заниматься сексом за деньги, как однажды чуть не подсел на наркотики, но – «должно быть, я чувствовал, что встречу тебя, и это меня спасло». Марк слушает его внимательно, не прерывая, пропуская всё через себя, и жмётся к нему крепче обычного. Чем Юта зарабатывал на жизнь, Марк знает. Это неважно: Юта больше не занимается этим. Он клянётся, что никогда не вернётся к прежней жизни, – и Марк ему верит. *** Марка никто и никогда не бил. Не бьёт отец его и на этот раз, узнав про Юту, только говорит долго-долго, и в его речи мешаются: будущее, учёба, честь семьи, пример сестре, нервы матери, стыд и срам и геенна огненная. Душеспасительные вещи, в общем. Лучше бы просто побил. Но отец только говорит-говорит-говорит, а рядом в кресле мать держится за сердце, и, когда он замолкает, в доме и во всём мире повисает такая тягостная тишина, что Марк и вправду чувствует, будто совершил что-то ужасное. После этого он перестаёт общаться с Ютой. Говорит себе, что на время, пока домашние не успокоятся, но ничего не объясняет, не звонит и не отвечает на сообщения Юты, а так не поступают, когда действительно «на время». Он видит Юту всего один раз – и проходит мимо. Юта стоит возле его универа с каким-то парнем, которого, кажется, Марк видел в баре, и смотрит на Марка с понимающей усмешкой, а во взгляде – жгучая боль, которую ничем не излечить и не утешить. Этот взгляд Марк уносит с собой, а наутро находит на пороге сумку со всеми забытыми в квартире Юты вещами. – И на что ты рассчитывал с ним? – спрашивает Чону, вместе с Ютой глядя вслед Марку. – На «вместе навсегда», серьёзно? Чону закуривает, привычным жестом передаёт сигарету Юте, и тот глубоко затягивается. – Такие, как он, видят в нас только развлечение. А потом – прости-прощай, у меня своя жизнь, которой я не стану рисковать ради тебя, так что, будь добр, исчезни. Юта кивает. Он говорит себе, что должен забыть Марка. Забыть – и никогда не вспоминать, как будто не было этих солнечных дней и проведённых в постели часов, наполненных удовольствием – и чистотой, которую может дать только любовь. – Поверь, скоро твой мальчик женится на какой-нибудь скучной пай-девочке, которая будет печь с ним печенье, ну и по праздникам охаживать его плетью и ебать вибратором, – фыркает Чону, но быстро замолкает, взглянув на Юту. Потом, гораздо тише, добавляет: – Пойдём напьёмся, а? Юта охотно соглашается. Жизнь Юты – в основном дерьмо. Юта к этому как-то привык, а потом появился Марк, и Юте начало казаться, что можно всё исправить и жить вместе счастливо. Как будто они одинаковы. Как будто Юта может быть чист, как Марк. Юта смеётся над этой мыслью до боли в рёбрах. Он теперь живёт по-прежнему, как было до, только чуть чаще бесцельно слоняется по улицам, чуть реже общается не по делу. Удовлетворив одного своего постоянного и уже одеваясь после душа, Юта вдруг, непонятно с чего, вспоминает, как называл Марка «малыш», и Марк ластился к его руке, как щенок. Это ощущение – то, как Марк тёрся об него плечом или макушкой, – оживает в его памяти и никак не хочет уходить, мучая до слёз и желания закричать, и Юта бродит по улицам всю ночь, надеясь, что, может быть, какая-нибудь вылетевшая из-за угла машина или, как фильмах, грабитель с ножом наперевес – что найдётся хоть что-то, что облегчит эту боль. – Лучше б я сдох, – скулит он сквозь зубы, и слова вырываются из его груди облачками белого пара. *** У Марка всё хорошо, он носит трусы с разноцветными ёлочками в честь Рождества и готовит с родителями фигурное печенье, параллельно тихонько сходя с ума, но этого никто не замечает. Во всём доме пахнет имбирём и жжёным сахаром, все так милы друг с другом и радуются Рождеству, что Марк вот-вот блеванёт. Он выскальзывает из кухни в кабинет отца, где темно и никого нет, и, открыв окно, глотает свежий воздух. Перед домом – белая лужайка с чёрной полосой дорожки, одинокое дерево в огоньках, а дальше, в жиденькой темноте рождественского вечера – знакомая фигура в тоненькой красной курточке. Юта не замечает Марка – он смотрит на освещённые окна, должно быть, ожидая увидеть его там, и Марк, тихо прикрыв окно, выбегает в коридор. Надев только ботинки, он в домашнем костюме выскакивает на улицу. Теперь Юта видит его, видит и бросается прочь, но то ли Марк бегает быстрее, то ли ноги Юту никуда нести не хотят, но Марк догоняет его и, обняв со спины, виснет на нём, чуть не роняя его в снег. Юта брыкается, не смотрит на Марка, но Марк всё держит его и без конца повторяет: – Прости меня. Люблю тебя. Прости меня. Ему кажется дурным сном и бредом, что каким-то образом они расстались на полгода. Юта перестаёт отбиваться. Он замирает, потом обнимает Марка. – Марк, малыш, – говорит он, и от этого знакомого слова в груди всё тает и льётся через глаза. – Ты простудишься. Иди домой. – С тобой, – всхлипывает Марк. – Меня там живьём съедят, – мягко, беззлобно усмехается Юта. Он кажется потерянным, словно призрак, пришедший попрощаться с тем, кто был ему дорог, и это пугает Марка. Он ведь был совсем другим, когда они встречались: дерзким, смелым и полным какой-то упругой жизненной силы, которая свободно текла в нём и иногда била через край, несмотря на весь душевный надлом. – Тогда к тебе, – говорит Марк. – Ко мне некуда. Меня выгнали из квартиры. – Где ты сейчас живёшь? – Где-то, – фыркает Юта, но тут же снова пытается выбраться из рук Марка, снова – безуспешно. – Не смей жалеть меня! Ненавижу жалость. – Я не жалею. Просто люблю, – тихо говорит Марк. Он ждёт, что Юта спросит его, что это за любовь такая, – и тогда Марк, наверное, сможет рассказать про упрёки отца и вроде как больное сердце матери, про то, как хотел позвонить, но боялся, что, услышав голос Юты хоть раз, забудет обо всём и просто останется с ним навсегда. Но Юта ничего не говорит, и до Марка доходит, что ему попросту не нужны все эти глупые оправдания. – Марк, иди домой, – повторяет Юта. – На нас смотрят твои родители. Действительно, смотрят: стоят на крыльце вместе с собакой и смотрят, как будто гомиков никогда не видели. – С тобой, – упрямо говорит Марк и тащит упирающегося Юту домой. В тепле, под ненавидящими взглядами родителей Марка Юта быстро оживает. Он демонстративно виснет на плече Марка, облизывает губы, смотрит в глаза отцу Марка прямо и вызывающе. Марк чувствует, как внутри него самого клокочет нехарактерная для него, приправленная злостью весёлость, и с трудом сдерживает смех. Он притаскивает ещё один стул, усаживает Юту за только что накрытый стол и ставит перед ним тарелку. Он думает сказать, чтобы Юта не стеснялся, но это совершенно лишнее: широко и недобро ухмыльнувшись, Юта накладывает себе всё, что видит, и побольше, и тут же принимается за еду. Глядя, как жадно, дрожащими руками он ест индейку вприкуску с имбирным печеньем, Марк понимает, что Юта, похоже, не ел уже давно, и его сердце сжимается. Родители Марка, потоптавшись у стола, в конце концов, садятся тоже и старательно делают вид, что ничего не происходит. Сестре Марка Юту представляют как школьного приятеля, которому некуда пойти на Рождество, но сестра, в отличие от них, гомиков видела и сразу понимает, что к чему, хотя, кажется, её больше удивляет, что у её брата, перепробовавшего сорок пять сортов мороженого, вообще кто-то появился. После ужина отец, оттащив Марка на кухню, говорит: – Этот не останется в моём доме. Марк вздыхает. – Это и мой дом тоже, – спокойно говорит он. – Впрочем, если ты настаиваешь, мы уйдём, хоть прямо сейчас. Только идти нам некуда, так что сам решай, хочешь ли ты гадать, замёрзну я этой ночью на улице со своим бойфрендом или нет. Марк смотрит на отца – и вдруг понимает, что не испытывает больше перед ним ни страха, ни стыда. Впервые в жизни он честен настолько, что не врёт ни другим, ни себе, и это оказывается так легко и правильно, что он удивляется, как мог жить по-другому. Отец сдаётся. Он смотрит на Марка с минуту, потом, ничего не говоря, просто уходит, и Марк ведёт Юту к себе в комнату, где тот с улыбкой разглядывает коллекцию разноцветных динозавров и вьющиеся по стенам новогодние гирлянды. Потом Юта устало садится на кровать, и Марк тут же обхватывает его за плечи. Всё кажется неважным. Всё, кроме того, что Юта теперь рядом. Почти сразу Юта засыпает. Спит он тихо, словно маленький, до смерти вымотанный ребёнок, и Марку это кажется ужасно трогательным. Накрыв его одеялом, он выскальзывает из кровати и звонит своему другу. Потом тихо, то и дело оглядываясь на Юту и боясь его потревожить, собирает вещи на первое время. Они уходят ранним утром, ещё до рассвета. Им кажется, что все остальные ещё спят, но в коридоре они сталкиваются с матерью Марка. – Я буду тебе звонить, – говорит она. – Не смей игнорировать мои звонки. Марк кивает, и она, коротко обняв и поцеловав его в лоб, отпускает его со слезами на глазах. Марку паршиво, но он чувствует, что сейчас и это – правильно. Джонни – единственный нормальный друг Марка. Он не читает по вечерам Библию, не боится гомиков, не выглядит как первоклассник-переросток и никогда не скажет ничего нравоучительного. Он действительно нормальный. Он собирает старые комиксы, катается на скейтборде, подрабатывает то официантом, то продавцом, иногда танцует стриптиз в одном очень закрытом клубе и помогает в собачьем приюте, когда есть свободное время. С Ютой у них случается дружба с первого взгляда. Кинув на пол пылившийся в кладовке матрац, Джонни широким жестом обводит заставленную пивными банками и коробками из-под пиццы кухню. – Живите сколько хотите. И не стесняйтесь, если надумаете трахаться. Я всегда буду стучать, прежде чем зайти. Юта принимает это как руководство к действию. Он тащит Марка на матрац, целует губы-соски-бёдра и берёт его, глубокими мощными рывками, от которых, после полугодичного воздержания, больно, но Марк не думает возражать, а потом, едва дав им обоим передохнуть, Юта седлает его бёдра и трахает уже себя на нём. После этого они сидят в комнате Джонни, втроём, едят подгоревшие тосты с джемом, смотрят любимый сериал Джонни – «Стартрек» (Марк – в десятый раз, Юта – в первый), и Марк всё норовит спрятаться за спиной Юты, потому что до этого слишком громко стонал, но никому, кроме него, до этого нет дела. В квартире Джонни они проводят несколько счастливейших месяцев. Трахаются каждый день, как в первый и последний раз, говорят обо всём на свете или просто молчат, подолгу, держась за руки и глядя глаза в глаза. Марк работает в кафе, куда ему помогает устроиться Джонни, вечерами и в выходные гуляет по улицам с Ютой, спит с ним в обнимку, вжимаясь в него всем чем можно, выбалтывает все секреты, которые не выболтал раньше, целует его, едва проснувшись и перед сном, уходя с работы и возвращаясь домой, целует его просто так, когда Юта сидит рядом. Марк мечтает уехать в другой город, туда, где никто их не знает, и потеряться там, начать новую жизнь. Они разглядывают фотографии далёких мест, прикидывая, куда бы они могли отправиться, всерьёз планируя прожить всю жизнь такими же глупо счастливыми и – вместе. А потом всё, как всегда, идёт по пизде. *** Фотографии приходят с какого-то незнакомого номера. Юта с каким-то парнем заходит в подъезд. Рука парня на талии Юты, так что вряд ли они идут пить чай. Фотография свежая – на Юте свитер Марка. Юта не отпирается. – Да, Марк, снова за старое. Ты же видишь – не получается у меня эта новая жизнь. С очередной работы меня выгнали, я же ни черта не умею. И людям не нравлюсь. В тебе каждый видит хорошего, со всех сторон положительного мальчика. Во мне видят шлюху и ничтожество. Юта уходит. Исчезает, растворяется где-то в своём мире, оставляя Марка с осколками разбитой мечты, которая, как он думал, была их общей. Марка, разумеется, ждут дома. Он всегда может вернуться и, после порции нравоучений и горячего супа, всё пойдёт по-старому. Может, не совсем как раньше, но всё же никто не прогонит его из стерильно-правильного мирка, где он прожил целых двадцать лет. Марк не возвращается. Он снимает комнату в какой-то занюханной квартирке – единственный вариант, на который хватает денег. Жить с Джонни, там, где всё хранит память о счастье, он больше не может. В первую ночь он плачет и бьётся (натурально) головой о стену, пока ему не стучит разозлённый шумом сосед. Во вторую – впервые в жизни напивается до того, что блюёт. Третью и ещё много последующих – лежит в темноте, глядя большими глазами в потолок, мечтая поскорее заснуть и никогда не проснуться. Впервые в своей жизни Марк оказывается по-настоящему одинок. Всех своих старых знакомых он послал и теперь не чувствует в себе достаточно дружелюбия, чтобы пытаться завести новых. Даже с Джонни они вскоре почти перестают общаться – у того появляется девушка, она живёт в его квартире, и Джонни теперь совсем не до Марка. Марк не обижается на него. Он думает: «если Джонни любит её так же, как я любил Юту, то ему теперь действительно не до друзей». Изредка ему звонят родители – эти беседы всегда заканчиваются упрёками и мольбами (если звонит мать) или проклятиями (если отец). Марк пытается держать себя в руках, но всё равно срывается и отвечает слишком эмоционально, приходя в себя, только когда сосед снова начинает стучать ему в стену. После таких разговоров ему неизменно хочется позвонить Юте. Узнать, всё ли у него в порядке. Его мучают тревожные сны, в которых они с Ютой должны встретиться, но почему-то никак не могут найти друг друга, и, просыпаясь, Марк ломает голову: поступил ли он правильно, так просто отпустив Юту? Они ведь толком не объяснились. Не попытались всё наладить. Вдруг Юте нужна была его помощь – а он смог дать только осуждение? Но какие были варианты? Объяснять Юте, что такая жизнь не доведёт до добра, читать нотации и умолять не уходить к очередному клиенту? Или – смириться и ждать ночами, пока Юта невесть где подставляет свою задницу невесть кому? Марк не знает. В одном он, впрочем, уверен: его жизнь теперь стремительно летит к чёрту, но без Юты – какая разница. На заднем сидении какой-то машины, пропахшей бензином и чипсами, Юта пытается заняться сексом с клиентом. Сжав зубы до судороги в челюсти, он растягивает себя, надев на пальцы презерватив. Больно так, как не было и в первый раз. – Ну? – спрашивает клиент, которому уже надоело ждать. – Готов? Юта ненавидит своё тело. Ненавидит – и хочет наказать, заставить снова слушаться. Он пропихивает в себя третий палец, крутит ими, несмотря на боль. Он думает, что, наверное, порвётся, если в нём окажется член, но ему похуй. Клиент расстёгивает ширинку, вытаскивает член из трусов, и Юте бьёт в нос запах мочи – едва ощутимый, но преувеличенный его отвращением. Не к месту вспоминает Марк, с его мягкими губами и детскими объятиями. К горлу подступает тошнота, и Юта, кое-как открыв дверь, вываливается из машины. Его пытаются удержать, затащить назад, но Юта бьёт локтём, попадая, кажется, в кадык, и бросается прочь, на ходу натягивая штаны и сопровождаемый матюками. В конце концов, Марк не выдерживает. Берёт телефон и звонит Юте. Это происходит в один из отвратительных дождливых дней, когда всё вокруг такое серое, что не получается даже вспомнить, как выглядело солнце. Телефон Юты отключен. От вмиг охватившей паники у Марка кружится голова. Он бестолково мечется по своей комнате, потом, надев куртку с капюшоном, выскакивает на улицу. Он знает всего двух друзей Юты. Первый – Чону – только пожимает плечами. – Не слышал о нём после того, как вы типа снова сошлись. Эй, а ты что, правда в него влюбился, что ли? Второй – Тэён, который отплясывал в клубе в цепях и стрингах, – долго смотрит на него, потом говорит: – Он жил здесь, недолго. Потом устроился официантом, и там ему сдали комнату. – Официантом? Я думал, он… Тэён качает головой. – Он завязал. Тэён даёт адрес кафешки, где работал Юта, но на ней ниточка обрывается. – Естественно, я выгнала его, когда узнала, чем он занимался, – говорит ему толстая повариха и мерзко улыбается. – Не знаю, что с ним стало. Сдох под забором, наверное. Туда и дорога. Когда Марк выходит оттуда, его трясёт. Он дышит так, что болят лёгкие, но как будто всё не может вдохнуть достаточно глубоко. Непослушными пальцами он набирает Джонни. – Давай встретимся. Мне хуёво, – просто говорит он, когда Джонни берёт трубку. – Мне очень хуёво. Это из-за Юты. Он пропал куда-то, и я не знаю, что делать, и, мне кажется, если я сейчас останусь один, я сойду с ума. На том конце – молчание, на заднем фоне, кажется, идёт какая-то серия «Стартрека», потом Джонни отвечает: – Да, насчёт этого… Марк слышит, как Джонни идёт куда-то, хлопает дверью, потом ещё одной. – Юта у меня, – наконец, говорит он. – А? – выдыхает Марк. – Как? – Он живёт у меня. Он позвонил и сказал, что ему некуда идти. Попросил перекантоваться пару ночей. Естественно, я пустил. Ну а дальше он простыл и неделю провалялся с температурой, а там как-то само собой вышло, что он остался. Марк стоит, переваривая информацию, потом, от нахлынувшего на него чувства облегчения, сползает по стенке на асфальт. – И давно это? – Уже почти месяц. Он взял с меня слово, что я ничего тебе не скажу, сам понимаешь. Но, знаешь… я думал, что ему станет лучше. Что он поживёт у меня, придёт в себя, но ему только хуже. И я не могу ему помочь. – Хуже? – переспрашивает Марк, снова начиная паниковать. – Он почти не ест, целыми днями слоняется по улицам или лежит, уставившись в стену, и иногда пьёт, – говорит Джонни и тихо добавляет: – Марк, ему нужен ты. – Я сейчас. Сейчас буду, – говорит он. Когда Марк приезжает, Юты уже и след простыл – он сбежал через окно, всё поняв, когда Джонни посреди серии ломанулся из комнаты. Проклиная его не к месту проснувшуюся проницательность, Марк с Джонни идут искать его по окрестным улицам. Это оказывается несложно: Марк находит его почти сразу, на скамейке в беседке в соседнем дворе, где Юта сидит, дрожа от холода и потирая руками плечи. – Юта! Марк бросается к нему. Не слушая возражений, надевает на него свою куртку. Юта отбивается от его заботы, пытается встать и уйти, но Марк держит его крепко, так крепко, как должен был держать всегда. – Джонни сказал, ты только что переболел, – уговаривает Марк Юту, обнимая его вместе со своей мокрой курткой и уже сам дрожа от холода. – Тебе нельзя мёрзнуть. – Марк, малыш… – шепчет Юта. – Скажи это ещё раз, – просит Марк, пытаясь его поцеловать. Но Юта не говорит, не даёт губы и не смотрит в глаза. – Объясни мне. Объясни, почему сбежал, – говорит Марк. – Всё же было так хорошо. Ты ведь не спал с тем типом на фотографии, так? Юта мотает головой, глотая слёзы. – Ты просто инсценировал это, да? Но – зачем? Юта смотрит на него заплаканными глазами. – Подумай сам, какая из нас пара? – тихо произносит он. – Какое нас ждёт будущее? Тебе нужно быть среди нормальных людей. Не со мной. Марк слушает его и не верит своим ушам. Он мотает головой, снова смотрит на Юту. – Юта, не будет никакого будущего без тебя. Я просто однажды вскроюсь или выйду в окно, если мы не будем вместе. Он прижимает Юту к себе, и Юта наконец-то расслабляется, кладёт голову ему на плечо и позволяет уткнуться губами в мокрую макушку. – Малыш, – шепчет он, и Марку становится тепло. – Пойдём домой, – говорит он. – Домой? А где у нас сейчас дом? – усмехается Юта. Он поднимает голову, и Марк целует доверчиво подставленные губы. – Видимо, пока что у Джонни, – вздыхает он, глядя на застывшую в отдалении долговязую фигуру. – Потом – потом что-нибудь придумаем. Юта улыбается и кивает. Они оба вполне уверены: можно и вправду прожить всю жизнь вместе и такими счастливыми.