Брошь Мотылька с оглушительным лязгом отрикошетила по земле, в омуте логова слабо блеснув серебром. Кот Нуар, пав на пол, затаил дыхание. Ещё пару минут назад перед ним через судороги извивался в смертельной пляске сам Бражник.
Его кости изгибались самыми неестественными образами, костюм истлевал в пыль и демонстрировал местами разъедающую ещё живую плоть гноившиеся раны. Пока в горле комьями застывала бурлящая кровь, обжигающая похлеще огня, злодей, прожигая взглядом осевшего от ужаса Нуара, путал крики боли с проклятиями. Ровно до того момента, пока чёрное пламя Катаклизма не начало разъедать голосовые связки, а вскоре — и маску, позволяя ему воочию разглядеть лицо за ней. Воистину, Катаклизм творил страшные вещи! И всё это — у него на глазах.
Бражник бился в предсмертном мытарстве ровно семнадцать долгих секунд. Пять из них дали Коту возможность узреть ужасающую кончину лишившегося маски отца, который перед тем, как полностью превратиться в горсть чёрного пепла, ненавистно оглянул его, не подозревая, что перед ним стоял его собственный сын.
На дрожащих локтях Нуар приподнялся, попятившись назад и при этом не ощутив, как пробило дрожью всё тело, как всё внутри начало выворачиваться наизнанку от чудовищной репризы, которую предоставила ему долгожданная победа.
Он отрывисто вздохнул, будто задыхался, морально будучи на пределе удушающего адреналина, и медленно обхватил себя руками, пока в чувствительной носоглотке застыл тошнотворный смрад гари, которому поспособствовал недавно активированный Катаклизм. Кот держался за свои запястья так, будто иначе рассыпется на мириады пылинок. Как и его отец.
Он повторял про себя, что это иллюзия, созданная внезапно вернувшейся Вольпиной, или же одна из марионеток Бражника ожила, наслав на него кошмар, якобы злодей, которого он только что убил собственными руками, его родитель.
Кот Нуар часто моргал, чтобы отогнать прочь мутную рябь перед глазами, параллельно про себя повторяя, что это всё сон. И не верил самому себе. Габриэль Агрест бился в спазмах наступающей агонии чересчур реалистично, чтобы это всё было сном. Крики боли и проклятия всё ещё трезвоном отдавались в чутких ушах.
Это было не видение.
Это был не сон.
— Кот, — позади одновременно с глухим топотом ног раздался пронёсшийся эхом оклик. Он смолчал, лишь неосознанно дёрнув ушами от испуга.
Герои не должны были быть такими жалкими.
Ледибаг бежала в поросшее тьмой и сыростью убежище, задыхаясь в ощущениях и обеспокоенно глядя на сидевшего спиной к ней напарника. Всевозможные велеречивые памфлеты о победе сменились тревожной глушью, когда она осела рядом с Нуаром и неуверенно протянула к нему руку. Так, будто он сотрясётся в потрясённом и душераздирающем вопле, если она коснётся его.
— Н-нуар… — сдерживая пробивающуюся сквозь непробиваемую стену дрожь в голосе, выудила из себя Ледибаг, со своей стороны боясь совершить необдуманное действо и ненароком спугнуть павшего в глубокую прострацию партнёра.
На устах застыли нетронутой вечностью счастливые возгласы, что они одолели своих давних врагов и что только что перед ней арестовали Маюру, с которой она боролась. Ведь ещё утром именно Кот с уверенной ухмылкой толкал её вперёд, в поле битвы, уверяя, что всё будет хорошо и они справятся. Именно Кот уверенно шутил для поддержания духа, будто и вовсе не боялся предстоящего боя. Ледибаг даже думала, что чудесной в их геройском дуэте была вовсе не она.
Но сейчас в глазах Нуара — витражи раздробленных грёз. В них — расколотые надежды и пронесённый годами страх. Ничего, что она там видела раньше.
— Кот! — не выдержав, Леди отчаянно схватилась за плечи Нуара и притянула его к себе, не сразу почувствовав, как тело Кота отчего-то ломило. — Почему ты дрожишь? Что он с тобой сделал? Ты… Он ранил тебя? Кот, ответь мне: он тебя ранил?!
Со стороны всё правда выглядело так, будто он умирал у неё на руках, извиваясь в предсмертных конвульсиях. Он дрожал. Всё ещё дрожал, будто от боли или холода, хотя судорожно шарящая взглядом повсюду Ледибаг не обнаружила ни единого ранения на нём. Возможно, внутренние раны люди просто ещё не научились видеть.
Хвост Кота подрагивал, а голова словно безжизненно придерживалась рукой напарницы. Его взгляд пустой, устремлённый куда-то в пустоту, точно незрячий. Леди коснулась до его щёки, дабы повернуть лицом к себе, и почти тогда же приглушенно ахнула: это были не его глаза. Не её Нуара. У него они всегда блестели ратным азартом и кошачьей задоринкой. У него в глазах она всегда могла прочитать игривое «моя Леди». Всегда. Но не сейчас. Теперь на неё смотрели глаза совершенно другого кота.
— Котёнок… — тихо позвала Ледибаг, уже перестав надеяться на ответ. Пальцы мягко и почти невесомо погладили скулы, заставив Кота дрогнуть, а по-кошачьи ромбовидные зрачки — сузиться.
Его нижняя губа дрожала, будто он пытался что-то сказать, но вместо этого лишь издал сдавленный всхлип, зарывшись лицом ей в сгиб шеи. Нуар не плакал, — или же просто не позволял себе этого — но создавалось впечатление, что прямо сейчас он не выдержит и разрыдается.
Ей казалось, что это куда хуже, чем если бы он в пылу ожесточенной битвы истекал кровью перед ней. Тогда бы она хоть знала,
с чем столкнулась и как приблизительно всё исправить. Подкорки сознания вопили, что отныне Чудесное Исцеление им не поможет. Физически оно всегда всё исправляло без упоминаний о том, что когда-то тут прошлась магическая сила. Морально — нет.
А Нуар всё молчал, и это бесконечное безмолвие раскалённым фальшионом высекало внутри неё болезненные пробоины самых громадных размеров.
Леди беспокоилась. Нет, не так. Леди
очень беспокоилась. Обычно нахальный и самоуверенный напарник теперь был диаметрально противоположен самому себе.
— Л-ледибаг, — с хрипотцой просипел Кот, будто из последних сил.
Она понимала: ещё немного и он не выдержит. Ещё немного и он сорвётся. Его голос, ломающийся и с оттенком мольбы, выдавал в Нуаре затаившиеся за слабой плотиной слёзы.
— Я здесь, — ломано выдохнула Леди.
По крайней мере, мало-мальски признаки жизнеспособности он подавал, что сомнительно, но всё же успокаивало её. Ледибаг пыталась не думать, что в этот момент Кот был похож на тряпичную куклу, все краски из него будто вытянули. Худшее — она абсолютно без понятия, что делать. Может, не послушай та его и не позволь самому броситься биться с главным врагом, пока она сама боролась с его помощницей, то было бы всё иначе.
Мысли развеял звенящий в ушах треск.
Каменистая колона треснула, рухнув шматами и открыв ей обзор на продолговатый стеклянный…
Леди не сразу смогла распознать сей неизвестный ей объект, но даже в полутьме — и то, возможно, только благодаря пикирующим окрест бабочкам — смогла разглядеть внутри человека. Ледибаг прищурилась, когда подсознание начало отчетливо выдавать ей очертания самой…
…
— Мадам Агрест… — на выдохе прошептала она, не сразу услышав, как беспомощно стенал при упоминании этого имени Нуар.
Ледибаг сжалась, когда разбитая на частицы мозаика начала складываться воедино, а осознание всего пройденного кувалдой вышибло по голове вместе с болезненным скулежом Кота.
Маюрой оказалась ассистентка этого особняка Натали Санкёр.
Бражник вопил, что Камни нужны ему для воскрешения жены.
Его женой, как она поняла, была исчезнувшая Эмили Агрест.
Вопреки нежеланию поддаваться этой мысли, последнюю часть мозаики пришлось вставить в полную картину и принять, как нечто неотъемлемое от всего.
— Значит, Бражником был… — но Ледибаг не договорила, инстинктивно, будто даже сейчас ища поддержки в напарнике, сжав его чуточку сильнее.
Но докончить мысль всё-таки пришлось, даже если и было от неё мерзко.
Бражником был Габриэль Агрест.
Её кумир с малых лет, которому она подражала и к которому относилась с такой почтительностью.
Отец и единственный родитель парня, которого она так любила ещё в свои неполные четырнадцать.
Но в этот момент, когда в её руках дрожал и не мог вымолвить и слова Кот, когда он особенно нуждался в поддержке и нисколько не был похож на себя, Ледибаг никак не могла волноваться за Адриана. Не могла посвятить минуту тому, чтобы задуматься, как он переживёт потерю отца и тот факт, что всё это время именно он терроризировал город, подставляя под опасность его друзей и, как она помнила, порой и жизнь своего сына.
Не тогда, когда она обнаружила Нуара в таком состоянии. Не тогда, когда постоянно рискующий ради неё напарник так нуждался в ней.
Нет, Ледибаг не волновалась за Адриана…
…То есть не волновалась, пока Кот Нуар, которому она в это время осторожно перебирала взъерошенные волосы, не всхлипнул.
— Это был мой отец.
Срывающимся голосом он выбил из-под её ног почву.
***
Леди смутно помнила, что было дальше.
Во всей этой сумятице она даже не выделила пару минут, чтобы податься неверию, что её скромный и милый одноклассник оказался её самоуверенным напарником.
Она, придерживая смотревшего в одну точку Нуара, пыталась выбраться из логова Бражника так, чтобы миновать столпившихся горожан и полицейских, а вместе с тем и Надью Шамак, которая из шкуры вон выйдет, но заставит их всё рассказать.
На периферии зрения полиция пыталась затащить в машину ослабшую, но всё так же непокорную и плюющую им вслед проклятиями Натали.
Ледибаг зажмурилась от этой ужасающей фантасмагории: те, кем она некогда восхищалась, слишком внезапно и вероломно вонзили им в спину ножи.
А вдали граждане кричали почести героям, что избавили их город от злобной руки давнего притеснителя. Леди пыталась уйти быстрее, слыша их вопли.
Нуару Адриану слышать это не стоило.
Если он вообще хоть что-то слышал.
Эта победа далась им высокой ценой. Чересчур высокой. А ещё страшной, страшнее самой сильной акумы: несколько сломанных жизней вкупе с душами, которые вывернули наизнанку, потому что Кот сейчас походил больше на живого мертвеца. Все настоящие эмоции, которые он выплескивал на каждом шагу, застыли в далёком прошлом. Ледибаг никогда его таким ещё не видела и потому думала, что это куда хуже, чем всевозможные кошмары, посланные в своё время ей Сэндбоем.
Нуар не плакал, только молча позволял Ледибаг нести себя. Куда — он и сам не знал, да и не важно. Подсознание, застланное чем-то тягостным и больным, уверяло, что если туда его вела его Леди, то там будет безопасно.
Там не будет его строгого и сухого отца, который в итоге оказался его врагом.
Там не будет ставшей ему второй матерью ассистентки, предавшей его доверие.
Там не будет никаких намерений воскресить его уже давно мертвую мать.
Но там он всё равно останется один на один со своими воспоминаниями — хлипкими и отвратными, намертво приклеенными к болезненному рассудку.
Ледибаг видела всё, и потому, будучи вдали от сонмы людей, остановилась, вслушиваясь в нарушаемую трелью разбушевавшегося города тишину. Им страшно. Ей страшно. Кот Нуар, отныне — пустой сосуд и неживая кукла. Для неё это самый жуткий кошмар.
Но он всё равно уцепился за одну-единственную фразу, что временно вырвала его из бушующих вокруг него дум:
— Всё будет хорошо, я всё исправлю, — Леди нашла в себе смелость осторожно обнять напарника, успешно махнув на знание того, кто был за маской. Она была уверена, что в другой ситуации её внутренний подросток уже вовсю начал бы мысленно истерично визжать, а она сама растеклась бы мечтательной лужицей перед ним на радостях и неверии (
о боже, это же сам Адриан Агрест, и она его касалась!).
Но вот как она всё исправит, — и главное,
что именно — увы, не знала, потому её слова на фоне всех предыдущих обещаний стали пустым звуком.
Ледибаг сама себе не верила.
Кот Нуар, что было хуже, верил.
Это ведь его Леди, которой он всегда верил и доверял. Это ведь его Леди, которая однажды спасла ему жизнь (жизнь, которую, как оказалось, мог отнять его же отец). Нуар не мог не верить ей, даже если она не верила себе.
— Ко… Адриан, посмотри на меня.
Ледибаг отодвинула его от себя и посмотрела на напарника, отвернувшего голову в сторону. Отвернувшего глаза, ставшие в какой-то момент влажными.
— Я… Я не знаю, что делать, — честно призналась она, смахивая согнутыми большими пальцами выступившие у него слёзы — единственный признак того, что он не был до конца сломлен, — но постараюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе.
В тишине Леди слышала, как он выдохнул.
— Я тебе верю.
Это было хуже, чем молчание, потому что она, напротив, не верила.
И какая же она после этого чудесная?
Ледибаг тягостно вздохнула. Осознание начало вскрывать всю несостоятельность её системы, растягивая все проблемы как на ладони. И думалось, что финальная битва с Бражником — лишь самая малость того, с чем предстояло столкнуться. Впереди её ждало не одно тяжело принятое решение. Впереди — распростёршиеся перед ней осколки всех надежд, собой прикрывшие путь к свету.
Сознание вопило: этот путь требовал жертв и крови. Он требовал их боли.
***
Маринетт ожидала, что дома эта давящая откуда-то сверху атмосфера безнадёжности исчезнет в небытие, но тошнотворный ком внутри вдруг разом увеличился, а дышать стало тяжелее. Она честно не знала, что было тяжелее: выдержать этот эмоциональный груз и не сорваться заместо Нуара или объяснить родителям всё-всё, начиная с того, с чего начался её первый день в десятом классе.
Её отец оторопело глядел на парившего вокруг них квами, пытаясь убедить себя, что это всё шутка, а эта говорящая штуковина — популярная японская игрушка.
Мама же смотрела на это всё так, будто уже давным-давно обо всём разузнала. Или, по крайней мере, догадывалась о её геройской деятельности.
Всё это время Маринетт придерживала Кота, сжимая его руку и по-детски глупо веря, что он сожмёт её в ответ. Она рассказывала родителям, как получила Камень Чудес, как постоянно защищала Париж от опасностей, как сражались они с Котом Нуаром. Рассказала, кто был за маской её напарника, и, побаиваясь возможной реакции с его стороны, рассказала, кем оказался Бражник. Кот не отреагировал. Никак. Смотрел только незряче в одну точку.
Удручённо вздохнувшая Сабин покачала головой от мысли, как могла сказаться на бедном мальчике вся сложившаяся ситуации. А ещё от мысли, что Бражник этот, как никак, был его единственным оставшимся родителем.
Адриану было всего шестнадцать. До совершеннолетия ждать требовалось целых два года, которые могли бы показаться вечностью. Детский дом ждать столько не будет.
В эти тянувшиеся кровавой каплей секунды-песчинки Маринетт поняла: он останется с ними. Навсегда. Габриэль не воскреснет из мёртвых, чтобы с мольбой о прощении вернуться за сыном. Натали не попытается выйти из тюрьмы, чтобы позаботиться об осиротевшем подростке. Горилла не захочет иметь с этой семейкой никакого дела после такого открытия. На самом Адриане не мелькало ни единой эмоции, когда подобно родной матери хлопотавшая рядом Сабин проронила тихое «бедный мальчик» или когда Том пообещал, что он станет для него вторым ребёнком.
Адриан безучастно моргал и дышал, ровно-ровно, почти неощутимо, и только благодаря через латекс ударявшему по пальцам пульсу Маринетт понимала, что сидела она не с мертвецом.
Но ей всё равно, словно маленькой девочке, страшно. Страшно от неизвестности, страшно от мысли, что у него не было будущего после всего пережитого. Страшно от того, что ледяная брешь в нём не содрогнётся уже до самого конца, а если уж и дрогнет — неизвестно, как он продолжит жить дальше (если, конечно же, продолжит). Маринетт была уверена, что вселенная их поступила с ними до одури несправедливо. В каждой истории страдания должен был испытывать злодей. В каждой истории именно злодею суждено было сломаться. Их история, затянувшаяся опостылевшим бессмертием и абсурдной погоней за воздухом, стала безапелляционным исключением, где после мучительной кары притеснителя главного героя сломали и выкинули.
В её комнате, затянутой чернильной тенью выступившей из угла ночи, Маринетт позволила себе прикрыть глаза. Ощущения, словно тяжёлые доспехи позволили снять с себя спустя тысячу лет.
Всё будет хорошо, твердила она себе. Всё будет хорошо. Она всё исправит. Она же Ледибаг,
чуде-е-е-сная и
неповтори-и-имая. Идеальная, про себя с омерзением дополняла Маринетт. В её прерогативах было зашивать разъехавшиеся ткани мира.
Тем не менее, не в её силах было помочь близкому человеку.
Про себя она горько усмехнулась. Адриан оказался влюблённым в неё Нуаром и отныне будет жить с ней. Что ж… Не так она всё представляла себе.
— Дай ему прийти в себя, — нашептывал ей тихий голосок Тикки, что устроилась на голове своей подопечной.
Маринетт впервые не пыталась ослушаться её. Тикки была древним существом, наверняка навидалась за тысячелетия многих таких случаев, но тревога меньше от этого не становилась. Она мельком посмотрела на свернувшегося рядом с ней Адриана, что так и не снял трансформацию, и глухо вздохнула. Последствия битвы не позволяли даже сгореть от смущения из-за мысли, что отныне они делили одну кровать на двоих (а может, виной было то, что рядом лежал именно Кот, а не Адриан).
Она съёжилась, ощутив нечто вязкое во рту. Возможно, то вкус победы, терпкий и невыносимый, совершенно не такой, каким она его себе представляла.
Должно быть, их история была неправильной. Должно быть, им просто не повезло оказаться в худшей вариации преследовавшего их дня. Должно быть, это просто глупая и необдуманная шутка запутавшейся мультивселенной. Маринетт была без понятия, что из этого было правдой, но пока на них опускалось безмолвие ночи, пока всё вокруг было пронизано серебром и звёздным сиянием, ей хотелось верить, что даже эта история блеснет витиеватым счастливым финалом.
Точно ребёнку ей казалось, что все страхи затаились вокруг неё. В каждом углу комнаты на неё глядело чудище. В каждом шкафу прятался самый главный страх. Самый ужасный был в глазах Кота, мёртвых и отрешенных, потому что его спокойствие казалось ей самой страшной пыткой. Однако сейчас же, свернувшись рядом с ней, он спал, и Маринетт думала, что все страхи перед ней осыпались в горсть пыли.
Пока что.
