***
В горах Мэйлин зябко и студёно: Линь Шу прекрасно помнит этот холод, пробирающий до самых костей. Он помнит тот холод, что задевал его даже тогда, пятнадцать лет назад, когда ему всё было нипочём. А что же говорить про него сейчас, когда любой сквозняк грозит ему простудой? На самом деле, порой кажется, что лучше не говорить ничего: трава Бинсюй, пилюлю из которой он принял перед походом, хоть и могущественна, всё равно не может привести к полному выздоровлению. Но Линь Шу сейчас на войне. А на войне не принято жаловаться. К тому же, жаловаться — совсем не в его характере. Потому он старается держаться наравне со своими товарищами и давать советы по стратегии с уверенным видом. И лишь только вечером, когда он один в своём шатре, он может позволить себе минуту слабости. Укутавшись в несколько тёплых одеял, Линь Шу греет руки у жаровни и устало прикрывает глаза. Ещё один день кровавой, отчаянной битвы позади, и он ясно осознаёт, что Великая Юй, их противник в этой безжалостной войне, обречена на поражение. Долго они не продержатся, и, когда всё закончится, Линь Шу должен будет… Что? Уехать в беззаботное странствие с дорогими ему друзьями? Вернуться к делам союза Цзянцзо? Или… Всё же возвратиться в столицу? От последней мысли его и без того продрогшее тело пронзает мурашками. — Надеюсь, ты всегда будешь рядом и станешь свидетелем того, как я создам иную Великую Лян. Хорошо? Линь Шу было несложно догадаться: за этими словами, которыми Цзинъянь провожал его в поход, скрывалось нечто большее. — Надеюсь, ты всегда будешь рядом. Говоря по правде, Мэй Чансу был не в том состоянии, чтобы строить далеко идущие планы, но что-то подсказывало ему, что он переживёт эту битву. Так же, как шестое чувство подсказывало ему скорый крах врага. Он тяжело вздыхает: пятнадцать долгих лет он утверждал, что Линь Шу больше не существует. Он изо всех сил пытался убедить себя, что ему хорошо быть и Мэй Чансу, пока у него есть великая цель. Но теперь, когда эта цель достигнута, он поддаётся соблазну дать Линь Шу вернуться хотя бы на несколько месяцев, отведённых ему Небесами. Здесь, в горах Мэйлин, в боевых условиях, Линь Шу ощущает себя в своей стихии: когда где-то издали слышен свист стрел, когда кони ржут, а сердце бьётся в бешеном ритме, следуя волнам адреналина. Линь Шу, став Мэй Чансу, научился быть хитрым советником, но по натуре своей так и остался бесстрашным воином. Он позволил Линь Шу вернуться. Но до конца ли? Воин Линь Шу всегда сражался бок о бок с воином Сяо Цзинъянем. Лучшим другом Линь Шу всегда был именно Сяо Цзинъянь. А незадолго до того рокового похода Сяо Цзинъянь стал для Линь Шу даже чем-то большим, чем просто друг. Тогда, будучи совсем юным, Линь Шу думал, что впереди их с Цзинъянем обязательно ждёт счастливое будущее. Цзинъяню не нужно было бороться за власть, не нужно было строить козни и хитроумные планы при дворе: они оба понимали, что ему, бывалому вояке, никак не стать императором. Но Сяо Цзинъянь никогда и не желал императорской власти. Гораздо дороже ему были вольный ветер, тугой лук, воинская доблесть и верность боевых товарищей. Тогда самой большой проблемой для Линь Шу было то, что не во всех походах они с Цзинъянем оказывались вместе. Но оттого лишь радостнее и по-юношески горячее ощущалась долгожданная встреча. А встречи после тех самых разлук действительно обжигали сильнее огня. Представить только: им обоим около шестнадцати, в их глазах сияют свет и жажда жизни. Мир, кажется, только и ждёт, что они бросят ему вызов. Они оба совершают ратные подвиги: рядом друг с другом, друг для друга. Они расстаются, но обязательно встречаются вновь, и любят жарко и страстно, отдавая себя без остатка. И как всё обернулось теперь. Иногда Линь Шу кажется, что Небеса просто-напросто посмеялись над ними. Цзинъянь, боевой принц, вопреки всему, теперь наследник престола, которому не позволяется лишний раз отойти от двора. Которому вряд ли теперь удастся самому взять оружие в руки, ведь он должен сохранять мир и блюсти гармонию во дворце. А Линь Шу, когда-то молодой командующий армии Чиянь, — теперь прошедший через несусветную боль и полное перевоплощение то ли учёный, то ли советник. Немощный, слабый, доживающий свои последние дни под другим именем. Они оба устали, провернув великое дело. Они оба устали, пока возвращали неупокоенным душам и всему миру справедливость. Но они так и не поговорили начистоту. Или поговорили, но не затронули то, что тревожило их сердца нежным бутоном воспоминаний о юношеской — только ли? — привязанности. Мэй Чансу натягивает на себя одно из одеял, так, что оно теперь касается его подбородка, и поднимает взгляд выше, куда-то на неровные линии вышивки шатра. Он и так позволил себе куда больше, чем планировал. Так может ли он позволить себе… Подарить дурманящий, вожделенный, но мимолётный миг счастья и разбить сердце самого дорогого человека во второй раз? Мэй Чансу достаёт из внутреннего кармана крупную жемчужину, которую всегда носит при себе, и сжимает её в пальцах сильнее. Ровная, гладкая, изящная. Она словно знак из прошлого: того прошлого, где они ещё были счастливы. Когда Цзинъянь дарит её, тому единственному, кому она всегда предназначалась, пусть и с почти пятнадцатилетним опозданием, в его глазах плескается мягкая теплота, которую до этого он старался прятать, чтобы не причинить вреда их чрезвычайно важному делу. Но когда даришь такой подарок, чувства, наверное, сдержать просто невозможно. Линь Шу кожей осязает: Цзинъянь хочет задать вопрос, всё ещё висящий между ними точно в воздухе. Но Линь Шу боится. Боится расчувствоваться, вновь ранить, не оправдать ожиданий: ведь теперь он не тот бравый воин, не тот привлекательный, солнечный юноша, которым Цзинъянь его запомнил. Нужен ли он Цзинъяню… Таким, какой он есть сейчас? Мэй Чансу поспешно отворачивается, скрывая так некстати подступившие слёзы, и, переведя всё в шутку, спешит удалиться. Нельзя. Но он всё равно принимает жемчужину, не отказывается от подарка, и даже теперь, в заснеженных горах Мэйлин, не может расстаться с ней. Линь Шу издаёт едва слышимый стон, не в силах справиться с так немилосердно гложущими его мыслями, и решает поскорее лечь спать, дабы перестать думать. В шатре его довольно тепло, и сон быстро одолевает его. А может, дело в обереге, что он продолжает сжимать в своей руке. В том обереге, который делится с ним любовью, заточенной там, собираемой там в течение долгих пятнадцати лет, наполненных одинокими ночами и безмерной печалью. Линь Шу тепло: и тепло это течёт от жемчужины прямиком к его сердцу, пока снаружи завывает ветер, и снежинки, кружась в танце, ложатся на горные пики такой же драгоценной, блестящей жемчужной россыпью.***
— Ваше высочество наследный принц! — чиновник из военного министерства кланяется Цзинъяню в ноги, приветствуя. — Встань, — командует наследный принц и отрывает взгляд от бумаг, над которыми работал, — есть новости с фронта? — Да, ваше высочество! — чиновник улыбается счастливо и открыто, и по этой улыбке Цзинъянь, к своему душевному спокойствию, тут же понимает, что новости — хорошие. — Великая Юй пала вслед за Ецинем. На южной границе тоже дела идут в гору: думаю, Южная Чу вскоре последует за другими нападавшими на наш край. — Чудесно! — Цзинъянь сдержанно улыбается чиновнику в ответ. — Всё благодаря мудрости вашего высочества, — хвалит стратегические таланты Цзинъяня чиновник. — Приказываю наградить всех отличившихся солдат и полководцев. А также тех, кто отвечал за тыл. Принцу Цзину всё ещё непривычно ощущать себя скорее координатором действий, который находится вдали от самого пекла, чем прямым и непосредственным участником горячих столкновений. Ему непривычно раздавать награды, ведь раньше это было не в его власти. Но он очень рад тому, что его воины, — а они ведь его, все, в какой бы армии и на какой бы границе ни служили, — не посрамили честь Великой Лян и её народа. — Слушаюсь, — коротко отвечает чиновник, уже следуя к выходу из Восточного Дворца. — Подожди, — окликает его принц, и, едва справившись с дрожью в голосе, спрашивает, — а потери? — Вовсе не катастрофические, ваше высочество. Убитых, к сожалению, не вернуть, но их семьям будет направлено денежное пособие. Раненые вот-вот будут доставлены под руководство наших столичных лекарей. Я верю в их умения и мастерство. — А среди главнокомандующих и их советников? — Цзинъянь одновременно и хочет, и страшится услышать ответ на этот вопрос. — Весь высший руководящий состав в полном порядке, ваше высочество, можете не переживать. И Цзинъянь действительно выдыхает: конечно, он переживает за всех и каждого, за каждую душу Поднебесной, за которую он вскоре будет отвечать, — уже отвечает — когда станет Сыном Неба. Но особенно ему волнительно за северную границу у гор Мэйлин: номинальный главнокомандующий Мэн Чжи и его советник Линь Шу, который, на самом деле, и руководит всеми действиями на фронте. Линь Шу… Цзинъяню достаточно уже знания о том, что он жив, чтобы ощущать себя по-настоящему счастливым. Конечно, принц Цзин понимает: после отравления ядом Огня-Стужи, после всех лишений и боли, что перенёс Линь Шу, тот вряд ли будет жить долго. Даже если он не погиб в этом сражении, ещё не значит, что он будет жить вечно. Но иррациональная радость всё равно трогает сердце принца: ему не нужно будет сейчас идти в зал с поминальными табличками, чтобы снять багряную шёлковую ткань с той, что раньше времени похоронила близкого ему человека. Цзинъянь очень боится этого момента: эта ткань, кроваво-алая, отпугивает и вызывает необъяснимую тревогу. Но, в то же время, пока она остаётся на своём месте, Цзинъянь не видит иероглифов любимого имени среди павших. Несомненно, когда-нибудь наступит день, и принц, усмиряя дрожь в пальцах, всё-таки снимет эту ткань. Но как бы ему хотелось, чтобы её снимал не он. Как бы хотелось не застать этот миг. Как бы хотелось, чтобы они вдвоём прожили до глубокой старости и ушли вместе. Но судьба, должно быть, распорядится иначе. И принц сам снимет с чёрного дерева шёлк, ведь никому иному не позволит сделать это с табличкой Линь Шу. Теперь, когда всё позади, и даже война с разбушевавшимися соседями, и та подходит к концу, Линь Шу больше нечего делать при дворе. Он, конечно, обещал Цзинъяню вернуться. Но в том взгляде Цзинъянь прочитал немое прощание. Благодаря Мэй Чансу, принц немного научился читать людей: уже тогда его советник точно намекал, что не вернётся. Либо по причине гибели от стрел врагов, либо по причине гибели от болезни, либо по причине того, что у него ещё много дел в Союзе и много возможностей погулять по цзянху. Линь Шу просто не сможет быть рядом, ведь теперь главного разговора не избежать. А если он на него не решается, то лучшим выходом будет просто уйти и больше никогда не встречаться. Они уже попрощались. — Надеюсь, ты всегда будешь рядом и станешь свидетелем того, как я создам иную Великую Лян. Хорошо? — вот что принц сказал Линь Шу на прощание. Уже зная, что это невозможно. — Конечно, — ответил тогда Мэй Чансу, смотря принцу в самые глаза и пряча руки в карманы. Ткань его серых аккуратных одежд слегка шелохнулась от движения пальцев, будто он покрутил в них какую-то вещь, — бережно, любовно, осторожно. — Звёзды такие яркие сегодня, — Линь Шу указал пальцем на небо. Цзинъянь же просто молча кивнул в ответ, снова борясь с так и норовившими пролиться слезами. Борясь с желанием положить голову Линь Шу на плечо, прижаться чуть ближе, как в былые времена. Но они так и стояли, на расстоянии нескольких шагов друг от друга, ничего не говоря и лишь только смотря ввысь, пока звёзды, раскинувшиеся на ночном полотне, сияли жемчужной россыпью.***
Теперь Линь Шу стоит перед входом во дворец: он не несёт весть о победе при Мэйлин, потому что её уже давно донесли за него. Он не идёт мстить, потому что месть уже совершена. Он не идёт во дворец как приглашённый учёный или чиновник, ведь после всего случившегося, он уже не найдёт своё место на службе. Теперь он идёт во дворец только ради одного человека. И Линь Шу, прошедшему через утраты, потери и сражения, всё равно немного боязно: его подтачивает неуверенность в том, что принц сможет относиться к нему так, как раньше. Линь Шу не знает, сможет ли его облик вызвать полный обожания огонь в глазах, а не тоскливую жалость. Он понятия не имеет, приятно ли будет целовать его руки, теперь омытые в крови не только врагов, но и невинных. Он сомневается, что его душа, теперь коснувшаяся тёмных, холодных, расчётливых мыслей, всё ещё ровня чистой душе принца. И что им будет всё так же легко разговаривать. Но Линь Шу не привык сдаваться перед трудностями. Он сжимает руки в кулаки и резво поднимается по мраморным ступенькам, ведущим в Восточный Дворец. Пока Линь Шу ехал назад в столицу с военной победой, он поразмыслил над своим положением и понял, что Небеса не зря даровали ему ещё немного времени. Если бы ему было суждено погибнуть в битве или умереть от болезни именно сейчас, это бы и случилось. Ведь потому он и решился на поход именно в Мэйлин, туда, где когда-то давным-давно погибли его товарищи из армии Чиянь. Он приехал туда, где всё началось, и где всё должно было закончиться. Но он почему-то выжил. Видимо, потому, что ещё не всё закончил здесь. Значит, Линь Шу не струсит и не сбежит, как последний слабак. Просто Цзинъянь, рассудил Линь Шу, не достоин такого пренебрежительного отношения к себе, — чтобы Линь Шу, будучи живым, оставил, бросил его и показал, что он был нужен только как инструмент восстановления доброго имени армии Чиянь. Что, конечно, было совсем не так. Линь Шу решил, что останется с Цзинъянем до самого конца. Разве не об этом они мечтали, когда ещё были юными? Всегда быть вместе? Разве не это хотел передать ему Цзинъянь, даря ту жемчужину, как символ своей любви? Линь Шу отважится. Линь Шу сделает шаг навстречу. Он стряхивает искрящие жемчужной россыпью снежинки со своего тёплого одеяния, и, наконец, входит во дворец.***
В тот миг Цзинъяню кажется, что он сошёл с ума: ведь Линь Шу действительно возвращается. Тогда, когда принц уже решил, что больше его никогда не увидит. Много им говорить не надо, ведь и так понятно, что Линь Шу возвращаться незачем, кроме как для того, чтобы открыть свои чувства. И они открывают: оба, полностью, спустя огромное количество времени. Впервые они снимают маски, больше не стараясь скрыться за намёками и формальностями. Не стараясь сбежать от вопросов и затруднительных тем. Выговорившись, они плачут, и принцу кажется, что он впервые видит слёзы Линь Шу после того, как тот стал Мэй Чансу. — Я ждал тебя, Сяо Шу, — шепчет Цзинъянь, прижимаясь мокрой щекой к плечу Линь Шу. — Я знаю, А-Янь, — отвечает он, — я вернулся. Вернулся к тебе. — Спасибо, что ты… Что ты всё-таки… — красноречие подводит принца, и слова не складываются в осмысленные фразы. — Я буду с тобой, пока могу, А-Янь. Ты же… Этого хочешь? — Линь Шу тихонько гладит принца по волосам. Цзинъянь, склонив голову к столь желанной ласке, затаивает дыхание: хочет, конечно! Как же он хочет вновь обрести потерянное, как же он хочет, чтобы… Чтобы Линь Шу был рядом. Но вместо ответа принц просто прижимается своими губами к губам напротив: так, как он давно мечтал. На поцелуй отвечают: трепетно, блаженно, и Цзинъянь наконец позволяет себе полностью поверить в своё счастье. Оторвавшись от Линь Шу, он произносит: — Я заварю чай. И принесу сладости. И вэйци. Ты же… Останешься? Линь Шу улыбается: — Останусь. Конечно останусь, А-Янь.***
Губы и руки Цзинъяня ощущаются так одновременно знакомо и ново: Линь Шу лежит на кровати, устланной роскошными тканями, прикрыв глаза от удовольствия и еле слышно вздыхая. Его волосы рассыпаны по подушке, а руки обвивают широкую спину возлюбленного. В поцелуях принца: всё тот же знакомый пыл, из юности, и что-то совсем не знакомое, — зрелое, замирающее, заботливое. Цзинъянь прикасается так, словно боится навредить. Цзинъянь прикасается так, словно бы Линь Шу был самой бесценной драгоценностью в этом мире. Линь Шу очень приятно, и глаза почему-то так предательски щиплет от этой всепоглощающей нежности. Но он не привык плакать. Он, в общем-то, плакать почти разучился за эти пятнадцать лет. Зато он мог легко и умело скрывать смятение за ехидством и остротами: — Я не сломаюсь, А-Янь. Я же не хрустальная ваза какая-нибудь. Продолжай и не бойся. Тот чуть слышно усмехается, но ведёт дорожку из поцелуев по шее всё так же степенно и размеренно. Пока Линь Шу медленно расплетает косу у принца на затылке, тот распахивает ворот его одежды, лишь на секунду теряясь, смотря на бледную, тонкую кожу, — Линь Шу знает, что раньше принцу были знакомы все родинки на его теле, теперь же его кожа — белое, пугающее полотно, — но тут же берёт себя в руки, сглатывает, и снова так сладко-сладко целует. — Она была с тобой, да? — хрипло спрашивает принц Цзин, когда из кармана расстроенных одежд на такое же смятое покрывало вдруг выкатывается та самая жемчужина. — С того момента, как ты мне её подарил… Всегда. — Но ты тогда так быстро сбежал, я думал, что… Ты не хочешь, и… — Не выдумывай, А-Янь. Я просто не посмел бы. И тогда… Мы ещё не завершили дело, понимаешь? Я просто не мог позволить тебе увидеть меня со слезами на глазах. Только вот сейчас моя оборона пала. Принц снова смеётся, — тихо, бархатно, но в то же время звонко, и это навевает Линь Шу воспоминания об их прежней манере общения. — Так нечестно, ты видел мои слёзы куда чаще, чем я твои! Линь Шу улыбается в ответ, чувственно гладя возлюбленного по плечам, и в глазах его играет такое же веселье: — Ну теперь нам некуда спешить. Ещё увидишь. Но принц вдруг становится серьёзным и мотает головой: — Надеюсь, не увижу, А-Шу, — честно признаётся он, опускаясь ещё ниже, касаясь виска Линь Шу кончиком носа, — Небеса, ты так настрадался… Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь снова… Испытал боль. Линь Шу слегка приподнимается и подаётся ближе: — Всё будет хорошо, А-Янь, — шепчет он в перерывах между поцелуями, — всё будет хорошо… И, пока ночь сгущается над дворцом, столь заветные и долго хранимые касания рассыпаются по коже Линь Шу жемчужной россыпью.***
Возможно, для Линь Шу всё происходящее — последнее яркое воспоминание в его тяжёлой жизни, последнее самое сокровенное желание, которому было суждено исполниться. А сам он — лишь свеча, чей огонь еле-еле колышется на ветру. Но сейчас колышется не огонь его жизни: мерцает свет свечи в подсвечнике, от сбитого дыхания и единения душ и тел. Возможно, для Цзинъяня всё происходящее — последняя возможность почувствовать себя по-настоящему любимым и любить тоже: по-настоящему, перед тем, как двор и императорские обязанности полностью поглотят его собой. Но сейчас он — всё ещё он, принц с боевыми заслугами, со своими принципами и намерениями, хранящий в сердце любовь, которой не страшны никакие преграды. И, что бы ни ждало их впереди, сейчас они оба счастливы. И это счастье у них никто и ничто не сможет отнять.