***
Остаток дня архидьякон посвятил подготовке. Первым делом он нанял женщину, которая спешно приводила в порядок родительский дом. Затем договорился с таверной «Золотой рожок», чтобы оттуда доставили их лучшие блюда на улицу Тиршап в дом под вывеской с изображением двух ключей. Забегавшись, архидьякон только в пять часов наведался в монастырскую баню, дабы привести себя в надлежащий вид. Смачивая кожу после купания душистой водой, Клод Фролло ощущал нелепость своего положения. Он хлопотал, как жених перед венчанием, хотя единственной невестой, которая у него была, являлась Церковь. Но сегодня он собирался совершить безвозвратное падение в пучину греха и потому готовился к этому с особой тщательностью. В восемь часов доставили еду, женщина, сделавшая уборку, рассыпала по полу ароматные травы и, получив свою плату, поспешила уйти. Клод Фролло, облачённый в лучшую сутану из плотного шёлка, с волнением ждал прихода Квазимодо. В эти минуты он старался гнать от себя мысли, что воспитанник не сможет похитить девушку, или что его изловит отряд королевских стрелков, или что, может быть, Квазимодо передумает, ослушается и вместо похищения станет бить в колокола к повечерию. Последняя возможность казалась совсем фантастической. Архидьякон знал, как предан ему воспитанник, тот скорее дал бы себя умертвить, чем не выполнил просьбу Клода. Если горбуна схватят, то архидьякон не особо по этому поводу переживал. Девчонка была цыганкой, что в глазах правосудия почти равнялось с публичной женщиной. Наказанием за попытку похищения должен быть штраф, который архидьякон был готов внести, а ночь в тюрьме не должна была повредить такому здоровяку, как Квазимодо. Так, убаюкивая неспокойную совесть, священник пытался скоротать время. Остывали великолепные кушанья, доставленные с пылу-жару. Здесь было роскошное жаркое, щедро сдобренное пряностями, и золотистая рыба, изжаренная в бараньем жиру, и мягкий хлеб, доставленный в таверну из лучшей булочной, и всевозможные сласти. По центру стола возвышался кувшин со сладким коричным вином, рядом с которым стояли две бутылки лучшего боннского. Сервировку тоже предоставляла таверна за отдельную плату. Архидьякон, равнодушный к еде, очень надеялся, что путь к сердцу красавицы лежит через желудок. Сначала покормит её, потом предложит стать своей содержанкой, а если она откажется… Вот тут в голове возникала пустота, кажется, отказ его совершенно не устраивал. Час мучительного ожидания, когда потели ладони и беспокойно колотилось сердце, увенчался успехом, в дверь постучали. Со скоростью ошпаренной кошки архидьякон кинулся к двери и, широко распахнув её, пропустил тяжело дышащего Квазимодо. Сначала архидьякону показалось, что у воспитанника вырос новый исполинский горб, но потом, присмотревшись, он понял, что это была закутанная в какую-то рогожку фигура… довольно крупная фигура. Священник быстро захлопнул дверь и закрыл её на двойной засов. Когда Клод Фролло вернулся в зал с накрытым столом, Квазимодо уже опустил свою ношу на пол. Спелёнутая фигура несколько мгновений лежала неподвижно, затем встрепенулась и начала активно освобождаться от рогожи. Архидьякон было шагнул к девушке, чтобы помочь освободиться, а в голове промелькнула мысль, что вблизи цыганка, должно быть, крупнее, чем казалась издали. И тут «цыганке» удалось высвободиться из грубой ткани, и перед изумлённым взглядом архидьякона предстала молодая женщина, но совершенно не та, что ожидалась! Незнакомка, сидевшая на полу, родись она веком позже, смогла бы послужить эталонной моделью для восхищённого Рубенса. Девушка, несмотря на свою молодость, могла бы вместить в себя двух или даже трёх Эсмеральд. Архидьякон, часто моргая, смотрел на пышную грудь, почти оголённую из-за сбившейся косынки, и на румяные щёки. Черты незнакомки не были лишены приятности, из-за треугольной формы и острого подбородка лицо напоминало кошачью мордочку. Маленький рот изумлённо приоткрылся, огромные голубые глаза удивлённо хлопали. В отличие от большинства дам её комплекции, у девушки отсутствовал второй подбородок и были чётко очерченные скулы. Из-под съехавшего набок чепца выглядывали золотистые волосы, довольно чистые с виду. Квазимодо одобрительно смотрел на толстушку. Он сразу понял, о ком говорил господин, ещё там, на крыше. Достаточно было посмотреть, как эта девка ловко мутузила того хиляка, чтобы последние сомнения улетучились. Всё же у господина был отменный вкус во всём, в том числе и в женщинах. — Ох, — отчётливо произнесла девушка, когда увидела Квазимодо. — И зачем ты, чучело, меня сюда приволокло? Никакого страха в её голосе не звучало, она даже требовательно протянула руку Квазимодо, и тот помог ей подняться. Роста девица оказалась среднего, сложения же такого пышного, что сразу приковывала к себе взгляд. Собственно, Клод Фролло не мог перестать на неё смотреть. Девица огляделась, затем смерила взглядом священника, подметив дорогую сутану и агатовые чётки на поясе с золотым крестом. Она прищурилась, после чего в глазах мелькнуло узнавание и изумление. — Вы же… — она неучтиво направила указательный палец на архидьякона. — Ну конечно, матушка как-то потащила меня в собор Нотр-Дам на вашу службу! Говорила, что надо посмотреть, как колдун у алтаря пляшет! Вы же архидьякон Жозасский! — она хлопнула в ладоши, как от удовольствия, её выдающийся бюст колыхнулся. — Хм, — Клод Фролло, кажется, отошёл от первого потрясения. — Дитя… — О! — девица узрела накрытый стол. — Это всё мне? — она посмотрела на архидьякона. — Не… — он недоговорил. — Значит, вот оно что! — девица повторно хлопнула в ладоши, и Квазимодо оскалился, она ему показалась забавной. — Вы меня украли для себя! — толстушка встала руки в боки и улыбнулась, обнажая белые зубки. — Хотите, значит, меня своей любовницей сделать?! — Нет! — Клод покрылся испариной. — Дитя… Она подошла к нему и приложила пухлый палец к его тонким губам. — Ах, не нужно лишних слов! — девушка положила мягкую руку на плечо священника. — Я всё понимаю! Не смотрите, что мне семнадцать лет! Я не дурочка, всё понимаю. Увидели молодую девственницу и решили сорвать мой цветок, — она всё ещё улыбалась. — Тут вышла ошибка, — архидьякон всё не решался скинуть с плеча наглую руку. — Дитя… — Я поняла! Вы урода стесняетесь! — она повернулась к Квазимодо. — Эй ты, отвернись и заткни уши! Квазимодо что-то разобрал по её губам и показал на уши. — Глухой что ли? — девица нахмурила золотистые брови. — Ну тогда просто отвернись. Горбун поспешил исполнить приказание. — Это ошибка! — Клод, наконец, скинул с плеча руку девушки. Но её это не обескуражило, она встала так близко, что её большие груди коснулись ошарашенного священника. Девушка возложила уже обе руки на его широкие плечи. Язык архидьякона снова сковало холодом. — Я даже не догадывалась, что могла вам приглянуться! Но не переживайте, Катрин Руаз не из болтливых. Так что не волнуйтесь, ваше высокопреподобие, заживём мы славно! — она вновь осмотрела комнату. — Тут надо будет кое-что докупить и получится славное гнёздышко, а потом вы мне купите дом побольше. — Я… что? — от неё пахло чем-то горячим и сдобным, как от свежеиспечённой ржаной булки, у архидьякона предательски задрожали колени. — Ну не сразу, потом как-нибудь! — тут она отпустила его и подошла к столу, по дороге хлопнув Квазимодо по горбу. Девица принялась есть, горбун с одобрением смотрел, как крепкие белые зубы рвут мясо и пережёвывают его, как розовые губы с шумом втягивают сладкое вино. Девица с энтузиазмом жевала, а архидьякон и горбун стояли в стороне. Утолив первый голод, Катрин обратила на них внимание. — Присаживайтесь! — великодушно предложила она, указывая рукой на лавку. Клод и Квазимодо переглянулись, затем осторожно приблизились к столу и уселись за него. Катрин же продолжала есть, покончив с жарким, она объела рёбрышки у рыбы, закусила салатом и хлебным мякишем, потом она уделила внимание вафлям. К моменту, когда она покончила с трапезой, на её лице расплылось довольное добродушное выражение. — Благодарствую, — она вытерла миниатюрные пухлые руки о полотенце. — Где мы спать будем? Архидьякон покачал головой. — Послушай, дочь моя, — девица хихикнула и Клод Фролло постарался напустить в голос больше суровости. — Произошла ошибка! Сейчас Квазимодо проводит тебя до дома! Наверное, твои родители ума лишились от беспокойства! — Что значит ошибка?! — перебила она его, голубые глаза потемнели от обиды. — Ваш горбун уволок меня со скамейки у нашей лавки! Все знают, что меня похитили! И теперь вы хотите вернуть меня, воспользовавшись моей невинностью! — Но я не пользовался! — архидьякон хлопнул по столешнице рукой, девица даже бровью не повела. — Ничего не знаю, раз вы меня похитили, значит, я уже не могу считаться невинной! — тут она положила свою руку поверх большой руки архидьякона. — Не бойтесь, никто не осудит, да у кардинала Бурбонского по три любовницы за месяц меняются! Вы-то, понятное дело, не такой! И будете любить меня до конца вашей жизни. Она так и сказала — «вашей жизни» и теперь, моргая, вновь улыбалась. — А станете меня прогонять, так придётся нам с матушкой и батюшкой до монсеньора-епископа дойти, — Катрин ласково погладила похолодевшую руку архидьякона. — Виданное ли дело, похищать дочь честных горожан, а потом, как щенка, на улицу выгонять! Нет-нет, вы не такой, я по глазам вижу! Воцарилась тишина. Квазимодо, заметив, как ласково девица говорила с хозяином, одобрительно кивнул и, притянув к себе рыбу, принялся сосредоточенно её есть. Клод Фролло чувствовал, как небо обрушилось на него. Откуда в его несчастной жизни взялась эта Катрин?! Что за злой рок руководил его судьбой! — Так где я буду спать? — девушка внимательно и проникновенно смотрела на архидьякона. Клод Фролло сдался, он отвёл Катрин наверх и показал подготовленную служанкой постель. — Ты будешь спать здесь, — произнёс он обречённо. — А вы? — она потупила взгляд. — А я в монастыре, — архидьякон вздохнул. — Ты точно не хочешь вернуться в родительский дом…? Я возмещу тебе… неудобства. — Нет, — девица отрицательно замотала головой. — Батюшка уж и не чаял меня замуж выдать. Говорит, что я жру за семерых! Злюка он! А если я вернусь после похищения, то он не успокоится, пока не попортит вам крови! Так что лучше останусь я тут. Вы, если захотите, только скажите, я всегда готова услужить, — она вновь скромно потупила взгляд. Когда архидьякон собирался покинуть комнату, Катрин остановила его. — Мне служанка нужна! Я не могу в таком доме одна жить! — Я подумаю, — священник взялся за ручку. — Да чего тут думать? Вы завтра мне денег оставите, я сама найму прислугу! Оставите?! — Да! — гаркнул Клод, но девица только улыбнулась и приветливо помахала ему на прощанье.***
Катрин довольно быстро освоилась в роли архидьяконской конкубины, там, где другая чувствовала себя униженной, она ощущала себя уверенно. Девушка наняла дюжую служанку, которая убирала дом и готовила. Затем она сшила себе новые наряды, нероскошные, чтобы не попасть под действие законов против роскоши, но достаточно нарядные, дабы выделяться из общей серой массы. Ходила Катрин, высоко подняв голову, с видом важным и достойным. Сопровождала её повсюду служанка, которая свирепым видом отгоняла особо любопытных. Катрин дома объявила родителям и братьям, что стала сожительницей архидьякона, и дружное семейство Руаз принялось поздравлять её. — Моя малютка! — прослезился мэтр Руаз — краснодеревщик. — Ты ведь замолвишь за нас словечко перед своим другом? — Всё зависит от того, батюшка, чем вы меня угостите, — со смехом отвечала Катрин. — Вот это я понимаю, наша порода! — он положил обе руки на огромный живот, который буквально трясся от смеха. Катрин потчевали, как самую дорогую гостью, а мамаша Руаз уже составила план в голове, как расскажет всем соседкам, что её крошка выбилась в сожительницы такого уважаемого человека. Материнское сердце не могло забыть всех насмешек и злых слов, которыми осыпали крошку Катрин. Ну, подумаешь — у девочки хороший аппетит! Зато теперь она будет кушать вдоволь на серебряных тарелках и всласть пить из золотых кубков! Возможно, воображение несколько приукрасило будущее дочери, но мамаше это было неважно, главное — утереть нос этим надутым гусыням, которые смели насмехаться над их семьёй! Катрин чувствовала себя превосходно, вместе со служанкой Жюли гуляла по городу, перезнакомилась со всеми соседями в лене своего Клоди и не стеснялась просить денег. Архидьякон погрузился в меланхолию, но из страха, что девица заявится в собор, ежедневно отправлял Квазимодо с требуемой суммой в дом под вывеской с ключами. Катрин купила ковёр, нашила мягких подушек, которые возложила на лавки и кресло архидьякона, и задумалась о приобретении поставца, когда однажды стала свидетельницей любопытной сцены.***
Группа школяров вывалилась прямо перед ней и Жюли, когда они проходили мимо кабачка «Неупиваемая чаша». Юные забияки хохотали во всё горло, Катрин уже собиралась обойти их, как услышала. — Эй, Жеан Фролло, пойдём к твоему брату-архидьякону! Пусть подбросит нам ещё деньжат на выпивку и красоток! — прокричал какой-то черноволосый юнец и хлопнул по спине своего белокурого товарища. Остальные поддержали предложение громкими выкриками! Катрин сделала знак Жюли и они обошли ватагу молодых забияк, пока те не вздумали пристать к ним. Но это происшествие заставило Катрин задуматься. Получалось, её Клоди, которого она почти не видела, вынужден был работать, не разгибая спины, чтобы ещё и этого пьянчужку содержать. А как же дети? Сейчас их нет, но в будущем появятся! Внезапно Катрин передумала идти домой и сказала Жюли поворачивать к мосту Менял, у неё созрело решение поговорить с милым. Проходя мимо выставленных на улицу витрин и прилавков, Катрин ничего не замечала, хотя обычно любила поглядеть на всякие занятные штуки, особенно на ткани и драгоценные побрякушки. Но забота гнала её вперёд. Родственник ювелира Бертольда, тоже золотых дел мастер из Дижона, по имени Жак ван де Берг, как раз вышел из лавки. Он сразу же заметил Катрин и просто глаз не мог отвести от неё. Она напоминала ему ладную деревенскую лошадку, почти пони, и лёгкой поступью, и округлыми боками. Не в силах сопротивляться соблазну, Жак последовал в отдалении за пленительной «кобылкой» и её крепко сбитой служанкой.***
Приход Катрин застал архидьякона врасплох: во-первых, эта гусыня, не стесняясь, громко о нём справлялась, а во-вторых… Да как она вообще осмелилась?! Но крупная, пышущая здоровьем и довольством Катрин уже привлекла внимание всех причетников вокруг. — Иди за мной! — прошипел ей архидьякон. — А ты останься! — зло добавил он, адресуя это Жюли. Катрин первые десять ступенек по крутой винтовой лестнице снесла смирно, дальше же она начала стенать, просить отдохнуть и громко дышать. Клод вёл её с особым мстительным чувством и лишь на подходе к алхимической келье он спохватился, что вообще не следовало её сюда вести. — Мы возвращаемся! — сказал он поспешно, но Катрин расправила руки, удерживая его. — Нет, Клоди, мы пойдём туда, куда ты нас вёл! — в полумраке сложно было разобрать её лицо, но что-то в звучании голоса заставило архидьякона смириться. В алхимической келье, освещённой синеватым зимним светом, Катрин обнаружила настоящую свалку. У неё даже руки зачесались тут прибраться! Неужели Клоди проводит вечера тут вместо того, чтобы сидеть у горящего камина, есть вкусный ужин, а после ласкать Катрин на хорошо просушенной перине? Бедняжка! — Зачем ты сюда явилась? — голос архидьякона звучал сурово, он скрестил на груди руки. Любой другой затрепетал бы, но Катрин выросла среди братьев и вечно орущего отца, её сложно было испугать хмурым взглядом и металлом в голосе. — Милый, — голос девицы стал мягким, как кошачий хвост, она подошла к нему близко и положила голову на напряжённое плечо. — Не сердитесь. Клод собирался как следует отчитать негодяйку, но она мягкими руками погладила его по плечам и груди. — Какой ты у меня славный, такой добрый, — Катрин продолжала гладить его и греть теплом своего тела. Не так уж и плохо, вообще архидьякону редко доводилось слышать, что он хороший или добрый. На то были свои причины, но иногда приятно о них позабыть. А Катрин, между тем, ласково подтолкнула его к лавке у окна, архидьякон машинально опустился на неё. Тогда девушка с радостью уселась ему на колени. Крак! Скрипнула лавка. — Ох, — выдохнул архидьякон, но Катрин взяла его руку и возложила на свою пышную грудь. — Бедненький, так много работаешь, всё ради меня и младшего брата, — ворковала Катрин. Клод сглотнул, колени его изнывали под весом девицы, но рука пребывала на приятной во всех отношениях груди, которую он с удивлением ощупывал. Как много дано этой женщине! — Но, милый, не думаешь ли ты, что твой брат совсем от рук отбился? — Катрин погладила архидьякона по лысине. Конечно, он так думал! По всем показателям Жеана было легче убить, чем прокормить, но брать на себя роль Каина Клоду не хотелось. Хотелось же ему сжимать в ладонях эти пышные перси! — Я думаю, что надо бы тебе с ним быть построже! — Катрин немного поёрзала на начинавших неметь коленях архидьякона. — Объяснить, что напиваться, как свинья, и голосить на улицах — это скверно! Разве я не права? Взор архидьякона затуманился, сейчас она могла получить разрешение на всё, что угодно. Срамной уд вздыбился, а пальцы, лаская розовый сосок, словно погружали его в парное молоко, так Клоду сделалось хорошо и отрадно. Катрин смотрела на него призывно, и, пожалуй, архидьякон поддался бы соблазну, если бы в эту минуту не вспомнил о красавице-цыганке. Нет! Не желал он рисковать вечным спасением похоти ради, дар своей девственности он мог бы положить на алтарь любви, а не на жадное лоно этой Иезавели! — Я понял! — он отдёрнул руку. — Я поговорю с Жеаном, но сейчас у меня слишком много дел и ты должна уйти. — Хорошо, Клоди, — Катрин чмокнула его в нос и поднялась с многострадальных коленей. — Приходи сегодня на ужин. — Я занят, — Клод с трудом поднялся. — Я пошлю к тебе Квазимодо. — Знай, что я тебя жду, — она порывисто обняла его, обдавая жаром и приятным ароматом молодой и здоровой женщины. Клод вновь судорожно сглотнул: нет! Он сохранит верность своей любви! Иначе разве стоило это всё таких жертв? Катрин помахала ему на прощанье и скрылась за дверью. Архидьякон в изнеможении сел в кресло, голова ещё слегка кружилась, а сердце мучительно колотилось в груди. Иной на его месте быстро примирил бы неспокойную совесть с желанием, но архидьякон был не таков. Следовало хранить верность себе.***
Жак ван де Берг рассеянно топтался у подножия лестницы, ведущей в собор. Последовать за прелестной кобылкой у него хватило духа, ждать пришлось прилично. Вот пришла цыганочка с козой, Жак скользнул взглядом по девчушке — красива, но больно уж тощая, нет, с такой интерес недолгий, на один зубок. Но на пляски он всё же решил посмотреть. Танцевала малютка занятно, все эти мелькания рук и ног завораживали, Жак так аплодировал, что чуть не проглядел свою кобылку. Жюли растолкала ротозеев и Катрин прошла вперёд. Из всех удовольствий этого города дочь краснодеревщика больше всех любила выступления цыганской плясуньи. В день своего счастливого похищения Катрин тоже стояла в толпе, когда почувствовала, что мужичок сзади слишком тесно прижался к ней и оглаживает её зад. Ох, и задала она ему тогда трёпку! Значит, как девок лапать, так он был мастак, а как драться с ним вздумали, так он и сдулся. Катрин, выросшая с тремя братьями, которые мутузили друг друга и её, драться любила не меньше, чем есть. Жак, заметивший пышнотелую красотку, протиснулся к ней поближе. У неё из-под чепца выглядывала золотистая линия волос, он восхищённо выдохнул. Вот бы заполучить такой самородок! Но прекрасная толстушка, казалось, полностью была поглощена танцами цыганки, которая для Жака потеряла всякий интерес. Катрин после того, как Эсмеральда обошла людей с бубном, подошла к ней с милостивой улыбкой. Она не заметила тщедушного рыжего мужчину, что смотрел на неё с горящими глазами. — Ты так славно пляшешь, подруга, — по-свойски произнесла Катрин, затем показала парижский су, который вручила Эсмеральде. — Благодарю вас, госпожа, — девушка приняла монету и положила её к другим в небольшую кожаную торбу. — Да какая я госпожа? — Катрин рассмеялась так, что бюст её симпатично затрясся. У Жака дыхание перехватило, желая во что бы то ни стало услышать, о чём разговаривают девушки, он крадучись подошёл к козочке и, присев на корточки, начал гладить её. Цыганка не заметила этого манёвра, так как была занята разговором. — Я давно на тебя смотрю, — Катрин сердечно пожала смуглую ручку цыганки. — Красотка, ты необыкновенная! — Спасибо, — Эсмеральда улыбнулась шире, ей нравилась эта бойкая толстушка. — При такой красоте я бы давно стала любовницей короля, — произнесла Катрин с сияющими глазами. Улыбка замерла на лице Эсмеральды — неужели она приняла уличную потаскуху за приличную женщину? К ней не раз подходили сводни всех толков, заводя один и тот же разговор о необыкновенной красоте цыганки и о том, что она могла бы стать богаче Папы Римского, коль пожелала бы! Катрин заметила перемену в лице цыганки и догадалась, с чем это могло быть связано. — Не бойся, подруга, — сказала она добродушно. — Я не сводня! Бери выше! Я любовница архидьякона! При этих словах Жак вскинул голову и с огорчением посмотрел на большую деву. Конечно, такая дичь не для стола горожанина! Счастливчик же этот архидьякон! Эсмеральда же не поняла гордости, прозвучавшей в словах Катрин. — Кого? — цыганка нахмурилась. — Видишь этот собор? — Катрин не очень почтительно кивнула в сторону громады Нотр-Дама. — Архидьякон там главный, ну, после епископа, конечно! — А-а-а-а-а, — Эсмеральду никогда не привлекали каноники, их нелепые тонзуры только смешили. — Я рада за вас… — Катрин, — улыбнулась любовница архидьякона. — Зови меня так. — Катрин, — повторила цыганка, после чего задумчиво посмотрела в сторону собора. — Только какая радость быть любимой священником? Жак погладил козу, он был согласен с плясуньей, и правда, какая радость греть преступную постель? — Ну, с моим большая радость, — Катрин приосанилась и начала перечислять, загибая пальцы. — Обхождение деликатное, щедрый, красивый… ну или почти красивый, не докучает сильно. Я всем довольна! Замуж меня всё равно брать никто не собирался! Как тискать и щипать, то охотников всегда полно было, а как речь о сватовстве, то выяснялось, что я, видите ли, много ем! Эсмеральда сочувственно кивала. Жак же решил воспользоваться случаем и незаметно отошёл от козы, он захотел попытать счастья у Жюли.***
Служанка, предоставленная самой себе, стояла возле прилавка со сластями и смотрела на них с невероятной нежностью. — Разреши угостить тебя, сестрица, — любезно предложил Жак, открывая кошель, Жюли не возражала. И пока две девушки смотрели на собор и о чём-то беседовали, Жюли, болтливая, как и все служанки, выложила, поедая медовый пряник, всё, что знала о своей госпоже. — И вовсе они не любятся, — сказала она, понизив голос. — У монаха, наверное, беда там внизу, слабосильный. Потому что хозяйка в самом соку, каждый вечер ждёт его, а он только горбуна своего присылает. — Что за горбун? — нахмурился Жак. — Она же с ним не… — Да упаси Господь! — шикнула на него Жюли. — Воспитанник архидьякона, приходит, то денег принесёт, то дров наколет. А лебёдушка моя грустит весь вечер, монаха своего поджидая. Тьфу ты! Опозорил девицу, а не приголубит лишний раз! — А живёте вы где? — спросил молодой человек, пристально глядя на разошедшуюся служанку. — Да рядом с Крытым рынком на улице Тиршап под вывеской с двумя ключами! — как на духу выпалила Жюли. — Вот как, — Жак купил ещё два пряника. — Передай это своей госпоже и той цыганке. — Благодарю, монсеньор, — Жюли с одобрением посмотрела на тощую спину бургундца, вот сразу видно приличного человека.***
Девушки успели немного поспорить. Жаль, что обе эти розы из простонародья не знали о знаменитом споре Флоры и Фелиды — творении безымянного поэта-ваганта. Но даже будучи не знакомыми с поэмой, они интуитивно повторили прения о том, кто же лучше в любви — клирик или рыцарь. Эсмеральда с жаром доказывала, что для любви лучше только воин, рыцарь в блестящих доспехах, такой, что и защитить сможет, и приласкать. Катрин только хохотала. — Ты много рыцарей видела? — спросила она, впрочем, беззлобно. — Нескольких, — уклончиво ответила цыганка. — А близко, значит, не общалась? — Катрин насмешливо подняла бровь. — Любую парижанку из простых спроси, и каждая тебе даст полный отчёт, что такое эти господа в звенящих доспехах. Грубы, грязны, шумны! А уж чтобы женился он на тебе — и думать забудь. Им лишь бы девушку честную опозорить, а потом будут вид делать, что впервые тебя видят. Вот моя кузина прошлым летом снюхалась с капитаном королевских стрелков, с этим… — она нахмурила белый лоб. — Ах да! С Фебом де Шатопером, имя ещё такое нехристианское! Так он ей младенца заделал и был таков, ещё и поколотил, когда она пришла просить на содержание. Пришлось родителям её замуж за отцова ученика отдать, лишь бы позор скрыть! — Катрин под конец совсем разгорячилась. — Но постой, — Эсмеральда мягко покачала головой. — По одному капитану разве можно судить обо всех? — Нужно! — напирала Катрин. — А мой священник, конечно, немолод и без шпаги, но учёный, знаешь какой? — Какой? — с улыбкой спросила Эсмеральда. — Большой! Самый учёный во всём Париже, а, может, и во всей Франции. К тому же он дворянин, мы живём в его семейном лене, и на расходы он мне щедро выделяет. Вот только отважу от кормушки его братца-бездельника и считай всё, заживём славно! — Но это ведь позор, — тихо произнесла Эсмеральда. — Со священником-то… — Ну… — Катрин развела руками. — Для кого позор, а для меня всё прекрасно. Бить не бьёт, уважает страшно, и, если верить рассказам Квазимодо, это его воспитанник, то на улицу меня с детьми точно не выгонит. — С какими детьми? — глаза цыганки искрились от веселья. — С будущими, — Катрин тоже рассмеялась. Они были молоды и счастливы одним фактом своего существования. А когда Жюли принесла им по прянику, девушки и вовсе почувствовали, что жизнь удалась. Прохожие оглядывались на них, обе красивы, но каждая по-своему, одна тонкая, другая толстая.***
Жак повёл атаку на крепость осторожно, но настойчиво. Теперь он то и дело попадался Катрин на пути, и поначалу она его не замечала, затем Жюли как-то представила Жака как своего дальнего родственника из Бургундии. Да так и повелось, что он теперь сопровождал пышнотелую красавицу повсюду, вёл себя скромно и всегда был готов услужить. Катрин это понравилось, правда, держала она себя строго, полагая, что изменять милому Клоди не будет, тем более бургундец уступал архидьякону в росте и стати. Но с каждым днём его приятное обхождение и влюблённые взгляды немного подтачивали добродетель дочери краснодеревщика. Ах, какой всё же милый у Жюли родственник!***
Клод Фролло же и правда вызвал к себе младшего брата, устроил ему разнос и пообещал отречься и проклясть, если тот не одумается. Как бы сильно Жеан ни любил наслаждения, сытую вольготную жизнь он любил больше. Решив задобрить брата мнимым смирением, хитрец клятвенно пообещал исправиться. Увы, теперь каждый день архидьякон наведывался в колледж Торши, чтобы проследить, посещает ли младший брат занятия. Пришлось школяру затаиться основательнее. Архидьякон же много думал над природой своих чувств, набившаяся ему в содержанки Катрин, при всей своей грубоватой прямолинейности и наивной хитрости, казалась вполне милой девушкой. Может быть, стоило отступиться от принципов и отведать этот тяжёлый запретный плод, что сам упал ему в руки? Но цыганка не оставляла его мыслей, хотя сердце уже билось спокойней и на безумства не тянуло. Даже больше, Клод передумал писать донос на красавицу. Если Господу и судьбе угодно было наказать его безответной страстью, то тут следовало лишь смиренно ждать, когда уляжется волнение в крови. На Катрин он всё же решил не посягать, просто, когда пройдёт немного времени, он даст за ней приданое и подыщет покладистого мужа. С Эсмеральдой же было сложнее, её архидьякон решил попросту избегать. Тем более забот ему хватало и без цыганки, например, в начале апреля к Клоду Фролло явился мэтр Руаз с тремя сыновьями. Они намекнули, хотя в их случае прямо сказали, что «по-родственному» было бы недурно получить заказ на деревянные украшения новой церкви, которая строилась в одном из приходов под управлением архидьякона. Клод Фролло, прищурившись, отказался дать этот заказ, но предложил оплатить всё из мебели, что пожелает Катрин. «Родственники» ушли, несколько разочарованные, но мэтр Руаз не унывал, он намеревался изготовить для своей малютки мебель самого высокого качества из самой лучшей древесины. Что, конечно же, должно было обойтись вредному архидьякону в кругленькую сумму.***
Эсмеральда между тем задумалась, она пристальнее стала наблюдать за красавцами офицерами, по которым тайком вздыхала, и с сожалением вынуждена была признать правоту Катрин. Рыцари не воспринимали таких, как она — простых девчонок всерьёз, многие искали лёгких развлечений, а потом прогоняли случайных подруг и заводили новых. Может быть, поэтому пленялись ими даже не молодые красотки, а весёлые вдовы, которые без ущерба для себя могли тайком принимать того или иного военного красавца! Этот же капитан Феб очень скоро попался Эсмеральде на пути, он сразу же принялся добиваться свидания, но, встретив сопротивление, быстро переключился на другую. Эсмеральда только вздыхала, как такой красивый и статный мужчина мог оказаться таким пустым. Немыслимо! Одновременно с разочарованием в военных Эсмеральда принялась наводить справки о том архидьяконе, о котором говорила Катрин. Она припомнила, что видела его раньше, но он только пугал её зловещими выкриками, а потом пропал. Несколько раз цыганка пробиралась в собор на его службы, чтобы удовлетворить растущее любопытство. Странно, но с кафедры он смотрелся неплохо, а его сильный звучный голос заставлял кожу покрываться мурашками. Во Дворе чудес Эсмеральда свела знакомство с поэтом Гренгуаром, его зимой спасла от повешения Изабо ла Тьери, и теперь он состоял при ней в качестве охранника. Пьер был в восторге от козочки Джали и не скупился ей на похвалы. Вскоре его болтливый язык поведал цыганке о его учителе архидьяконе Жозасском, вырисовавшийся портрет, казалось, подтверждал слова Катрин. Эсмеральда совсем запуталась, похищать чужого мужчину у неё желания не было, к тому же Катрин ей нравилась, но и некоторой зависти она скрыть не могла. Жизнь уличной плясуньи не так мила и беззаботна, как могло показаться на первый взгляд. Да, Эсмеральду не трогали, да, цыгане и бродяги относились к ней благожелательно, но что будет дальше? Не за горами то время, когда она повзрослеет настолько, что танцы её перестанут кормить. Тогда нужно будет либо замуж выйти, либо присоединиться к таким, как Изабо! Был ещё и третий путь — найти доброго покровителя, но с этим дело обстояло не лучшим образом. По-настоящему щедрых и недрачливых мужчин было немного, да и те уже заняты… А по ночам бедняжке начал сниться архидьякон, такой, каким он бывал в соборе: грозным, властным, внушительным. Эсмеральда просыпалась в горячем поту, чем тревожила Джали. Подобное стало повторяться часто.***
Катрин же мучилась оттого, что милый Клоди был так с ней добр, даже заказал полный комплект роскошной мебели у отца. Покрытые богатой резьбой кровати и поставцы, стулья и лавки, стол со съёмной столешницей! Архидьякон за всё платил и не требовал отчёта от мэтра Руаза. И по мере того, как дом наполнялся прекрасной мебелью, достойной какого-нибудь герцога, честное сердце Катрин рвалось на части. О, она была недостойна этого всего! Потому что позволила рыжему и тощему Жаку занять место архидьякона в её душе. Объяснение между ними случилось после праздника Тела Господня. Жак со слезами молил обвенчаться с ним и дать увезти себя в Дижон. — Он не имеет права препятствовать! — горячился Жак, покрывая поцелуями пухлые руки своей Венеры. — Ты не игрушка ему! — Ах, ты не понимаешь, Клоди… то есть его преподобие, так любит меня, — девушка вздохнула. — Нам придётся расстаться, друг мой! И, горько заплакав, она убежала наверх, ступеньки горестно стонали под её ногами. Жюли, провожая Жака, только вздыхала, её симпатии тоже были на стороне мнимого родственника.***
Тогда мэтр ван де Берг, обналичив векселя и написав несколько долговых расписок, выручил за это всё порядка пятидесяти ливров и направился в собор на поиски архидьякона. Разговор между ними прошёл на удивление мирный. Клод внимательно выслушал тощего рыжего мужчину, который, потрясая в руках кошелём с золотом, предлагал выкупить свободу Катрин. — У кого же вы собираетесь её выкупить? — не сразу понял Клод. — У вас! — выпалил взволнованный Жак. Очень скоро мужчины пришли к соглашению. Клод Фролло самым торжественным образом побожился, что никогда не делил ложа с Катрин и вообще больше был её опекуном, чем возлюбленным. Лицо Жака просветлело, а когда священник отказался от денег, на нём заиграла широкая улыбка. Они вместе пришли в дом под вывеской с двумя ключами и здесь Катрин официально получила свободу. Девушка горячо облобызала руку Клода и бросилась собирать свои вещи. Они с Жюли покинули кров архидьякона, чтобы поселиться на хорошем постоялом дворе. Тем же вечером в доме мэтра Руаза состоялось венчание, а на следующее утро молодожёны покинули Париж. В Дижоне зажили они счастливо и не было мужчины более гордого и влюблённого, чем Жак ван де Берг. Катрин, правда, нет-нет да вздыхала о великодушном Клоди, но ни о чём не жалела.***
Клод Фролло продолжал обставлять дом, чем несказанно обрадовал мэтра Руаза, тот опасался, что из-за Катрин архидьякон передумает платить, но нет. Вскоре превосходная вкусно пахнущая древесиной и лаком мебель украшала скромное жилище священника. После Катрин осталось множество подушек, которые Клод собственноручно расставил на новой мебели. Он не мог себя понять, исполнилось его горячее желание и он избавился от назойливой толстушки. Но в то же самое время в душе стало ещё тоскливее, дом, опустевший и неприютный, напоминал архидьякону собственное сердце. Он бы запер его навсегда, вместе с великолепной обстановкой, если бы судьба не сделала очередной непредсказуемый поворот. До Эсмеральды дошли слухи, что Катрин выскочила замуж за какого-то фламандца или бургундца и бросила архидьякона. Слухи эти активно распускала мамаша Руаз, чтобы лишний раз подчеркнуть, какой роковой женщиной стала её толстенькая Катрин. Цыганка, узнавшая от Гренгуара эти новости, огорчилась за священника. Бедный! Наверное, сердце его разбито вдребезги! Она продолжала тайно приходить на его службы и даже выследила, в какие дни он приходил в дом под вывеской с ключами. Однажды, набравшись смелости, она постучала в дверь, Клод открыл не сразу, но как только увидел на пороге Эсмеральду, то понял, что судьба в очередной раз настигла его. Эсмеральда осталась с Клодом в доме с новой мебелью, козочка Джали переехала вместе с хозяйкой. Девушка занялась обустройством быта и первым делом незаметно избавилась от многочисленных подушечек, Клоду удалось спасти только одну, которую он подарил благодарному Квазимодо.***
Зажили бывшая цыганка и архидьякон хорошо, правда, первый год ему неоднократно приходилось клясться, что он и пальцем не касался Катрин, что было, конечно, не совсем правдой, но почти. Ревнивая Эсмеральда, которую окрестили Маргаритой, даже старалась раскормить себя, но ничего не получалось. Только после нескольких родов она смогла приобрести формы достаточно пышные, чтобы перестать ревновать к прошлому. Архидьякон, засыпая на груди своей Маргариты, нет-нет да вспоминал с благодарностью далёкую Катрин.