Всё у нас будет, Вов

Игорь затылком чуял, как за дверью, там, в двух метрах тихо скребут ногтями. Не дал себе подумать, злился и еще что-то испытывал, но упорно не хотел вариться в этой мясорубке больше, чем есть. Устал. Себя измучал вконец, доконала Игоря жизнь такая паскудная, когда за все приходилось бороться, даже за возможность быть собой. Человеком оставаться, когда вокруг и даже внутри творился беспредел, и не было ему конца. — Думал, не откроешь, я окоченел здесь совсем, — Вова съёжился на ветру, руками себя обхватил и потоптался немного, как будто пытался рвануть внутрь небольшой хибары прямо так сквозь Игоря. — Войти дашь? Действительно, не стоять же им вот так. Суворову показалось или это была их новая реальность, где Игорь стоял, как неродной и напирал глыбой, нависая огромной черной тенью. Сухая ладонь пошуршала по облупившейся краске двери и исчезла, скрывая фигуру в полумраке комнаты. Вова проскочил, дверь за ним тут же заперли со скрипом, провожая недобрым взглядом. Что ж Игорь, никогда не отличался приветливой натурой, он больше по поджатым губам, скупой физиономии и редким фразам, которые рубцами оставались внутри. Внутри Вовы, ведь он, разве что в рот Игорю не смотрел, и сейчас, когда все стало совсем плохо, не хотел терять те крупицы открытого человеческого в Громе. Игорь с глухим стуком, молча поставил алюминиевую кружку перед носом Вовы, приглашая на чай с чаем и уселся напротив на небольшом табурете. Суворов стучал зубами после мороза, бегая глазами туда-сюда, лишь бы в глаза эти проклятые, честные не смотреть. Он знал, дальше будет хуже. Игорь без того, злился бесконечно, потому что связался с мать его борцом за сраную справедливость, а когда дело дошло до отмщения тех, кто сделал плохо Айгуль, у того совсем тормоза сорвало. Потому что знал: Вова просто так не отступит. Ему же нужно до конца пойти. Наказать и доказать! — В гляделки играть будем? Вова был готов улыбнуться или усмехнуться, потому что это была та самая фраза. Все у них с Игорем с нее и началось, после очередной уличной потасовки по беспределу, а Игорь оказался случайным прохожим. Гром тогда вытащил Вову, уводил пацана кварталами за шкирку, пока тот брыкался, вырывался, а позади гудели сирены, напополам с матами и криками оставшихся пацанов. — Эй, хорош, я помочь хочу. — Ты кто? Да отпусти ты, не убегу! — Я — Игорь. Вова отряхнулся, поднял голову на свет и потерялся, утонул… — В гляделки играть будем? Звать тебя как? — Осуждаешь? Вова в последний раз жадно отхлебнул кипятка и с трудом поднял чугунную голову. Игорь мог часами сидеть вот так, молчать как партизан да смотреть в темные цыганские глаза маленькой катастрофы. Его личная катастрофа: зачастую шумная, дерется, орет и доказывает с пеной у рта, избитая, со сломанным носом, в редкие украденные у самих себя моменты — мягкая, тягучая, ласковая, поддается бедрами на встречу, ногами обхватывает, умоляет не останавливаться и жмется, будто и этот момент, тепло, Игоря могут забрать. Ничего им здесь не принадлежит, но есть между ними то самое, что берегут. Потому что только Вова умеет так смотреть и просить, и только Игорь отдает всего себя без остатка, забирая вдвое больше, потому что Вова чувствует, как теряет себя, но горит в нем та, искра, отданная Игорю, заставляя оставаться на плаву. Гром молчит какое-то время. Все у них неправильно идет, разговор этот дурацкий, натянутый струной, та вот-вот лопнет, отлетит по разные стороны и разорвет обоих. Не так все должно быть, Игорь знает это, потому что они уже прошли этап, когда не можешь подобрать слов и не знаешь как подкрасться к раненному внутреннему зверю. Вова кусает щеку изнутри до крови, чувствует тоже самое и больше всего на свете хочет провалиться сквозь землю. Трясет его знатно, но уйти, не попрощавшись не может. На кого угодно хуй забить можно, вот только Гром не кто угодно. У них путь свой особенный, и Вова в жизни бы не простил себе паскудный побег без последнего слова Игорю. Они ведь обещали друг другу, сейчас кажется это было в другой жизни. Всякое было, но прежде Игорь и Вова горой друг за друга стояли. И последняя надежда и вера Вовы, что сегодня будет так же. По лицу Игоря, Суворов не может прочитать того же, от чего ему делается тяжко. Только бы чуйка обманула, и Игорь как прежде был на его стороне. Молчаливый Игорь — норма, к которой быстро привыкаешь, потому что его еще как можно разболтать, но затихший Гром — катастрофа, буря, которая поглотит тебя в самый неожиданный момент. И пришло ей время вырваться наружу. Вова в момент отскакивает назад, лопатки больно касаются стены, перед глазами летит сраная алюминиевая кружка и еще какие-то вещи со стола. Пятерня Грома замахивается, нависая перед лицом Вовы, пока тот жмурится, руками обхватив голову. По ребрам не так больно получать, как по лицу от Игоря, чтобы его черти драли. — Вот нахуя, скажи мне, Вов, зачем ты все это? Почему мне не сказал, почему сам, один, пошел к Желтому? Вадим лично тебе что плохого сделал? Вова дрожит осиновым листом, и если честно, хуже паренной репы, осточертело слушать упреки. Разве непонятно: нельзя так! Айгуль — девочка невинная, а Колик этот ебучий вот так с ней. Кто главный, с того в первую очередь спрашивают. Не в Вадиме дело, на его месте мог оказаться кто угодно, и точно так же получил бы пулю в колено и дальше по сценарию. Вова одного не понимал: почему его вздумали учить, осуждать и преследовать? Почему все вокруг такие «правильные», но нихуя это не так. Лицемеры и пиздаболы, вот они кто. И Вова до гробовой доски будет жить по принципу: сделал хуйню — отвечай. Достойное воспитание улицы, другого не было, и всё тут, поэтому Игорь, Кащей и все причастные, пусть в жопу идут. То же мне, правильные нашлись, на себя бы посмотрели, прежде чем шпынять, осуждать и в учителей великих играть. — Вадим твой — не хуйло, но, если он держит при себе скотов, которые девочек мучают, то туда ему и дорога, понял? Нехер, Игорь, жизни меня учить! Поздно! Гром с места не двинулся, когда Вова орать начал и бить тому в грудь. Убежать хотел или драку начать, но Гром стоял на своем, опустив руки и разрешал вот так на себе злость вымещать. Как бы ни было, Вова к нему пришел собакой побитой и в первую очередь нуждался в жилетке, куда можно выплакать и высказать наболевшее. Нарывов оказалось больше. Пусть порыдает, ему это нужно, но свою долю оплеух все же получит. Игорь не будет Игорем, если вовремя не скажет Вове, что себя же в угол загоняет, никому ненужной погоней за справедливостью. Остановиться пора — единственная мысль, которую Игорь пытается донести. — Ты что думаешь, мне убить человека, как два пальца обсосать? Такого ты разве мнения обо мне? Чо смотришь? Думаешь, я зверь какой? Гром открыл было рот. Все не так, и Вова всего лишь запутался, но Суворова несло в истерику. — Меня послушай, я брат старший, может и хуевый и жизнь эта паскудная не лучше, но другого не имеем, поэтому я сделал, что сделал, и судить меня не вам! — Кащея нужно было слушать, сейчас не стоял бы и не плакался, — сухо высказал Игорь. Роковая ошибка номер хуй его знает какая, потому что Вова до трясучки терпеть не мог сравнения с великим умом Кащея. — Костю не трогай, он идиот, и нихуя бы не решил! У него проблемы большие с наркотой и алкашкой, ему лечиться пора, пока не сгинул. Игорь неприятно и горько так усмехнулся. С Кащеем они водили давнюю дружбу, были давние товарищи еще по школе, но то было в прошлой жизни. Пока Вова не появился между ними. Кащея уважать можно за многие поступки и решения правильные, но то, как тот неприятно зубоскалил в вовкину сторону, Игорь принять не мог, поэтому выставил дистанцию в приятельстве с универсамовским авторитетом. — Что ж ты его защищаешь? Поменялось что-то, Вов? Вова в волосы свои вцепился и зыркнул фурией, отталкивая Игоря плечом. Тот все также стоял напротив, в глаза заглядывая. — Отвечай. — Игорь, чушь не неси. Кащей твой разлюбезный больше не тот Костя, с которым вы по крыше голубей гоняли, забудь нахрен. И не смей говорить, кого мне нужно слушать. Своя голова на плечах есть. — Есть да дурная только. — Сделанного не воротишь, они все получили по заслугам. — Вов, ты это прекрати строить из себя вершителя правосудия. Девчонку ту жалко без базара да только на улице так дела не решают. Времена меняются, улица меняется и мы тоже должны меняться под правила новые. Жизнь она такая, оступишься, и она тебя через колено. — И что ты предлагаешь? Тебя бьют, а ты другую щеку подставляешь? — в голосе Вовы сочилась горькая ирония, умом он может и понимал, как сейчас все иначе устроено, но сердцу не прикажешь. Оно по-другому говорило. — Да послушай ты, — Игорь до тисков обхватил плечи Вовы, встряхнул пренебрежительно, заставляя развернуться и в глаза смотреть. Проклятые черные, цыганские глаза были все те же, как мед на солнце топили Игоря в себе. Все, как и несколько лет назад. Внешность менялась, Вова из тощего, сухого пацана превратился в рослого, вытянутого, но все такого же миниатюрного парня. Чего не сказать об Игоре, он стал выше на две головы и шире в плечах. Все благодаря железу, которое тот тягал в свободное от завода время. — Бешенный, сюда смотри, один раз говорю, потом делай выводы, и если прислушаться не захочешь, то больше не смей подходить ко мне. С тобой я балансирую, как на минном поле, так не должно быть, мне нужна стабильность. Ты хотя бы раз подумал, если не остановишься и о себе не вспомнишь, что со мной будет, когда однажды тебя найдут зарезанным в подворотне? Думал об этом? Или только о жопе своей беспокоишься? — Игорь. — Я еще не закончил. Вов, хватит думать об улице, мы выросли уже. Нужно жизнь свою планировать, и я готов идти с тобой, но у терпения моего есть предел. Я больше не могу носиться за тобой, как пес цепной, уговаривая Кащея не пиздить тебя за очередной импульсивный проступок. Тебе двадцать один, подумай, как хочешь жизнь строить: подохнуть в канаве, но брошенный, и пацанами, и мной, либо же со мной, но без пиздиловки и отшивания старших. Много ума не надо - бросить на произвол судьбы сотню пацанов, только о последствиях прежде всего думать нужно. Сделай уже выбор. В Вове опустело все, стоило Игорю резче обычного убрать руки и выйти за дверь. Липкий мороз вмиг окутал, колючим холодком, лаская кожу Суворова под одеждой. Гром больше не слова не сказал, боялся лишнего наговорить и напугать. Накинул фуфайку и курил долго, остывая до посиневших губ. Так всегда будет без Вовы: зябко и одиноко. Вова ссутулился и скатился вниз по стенке, царапая рванину модных джинс на коленке. Он никогда не думал играться с Громом. Все у них было честно, правдиво, если быть откровенным обнаженно, до самого последнего нерва. Вова крутил в голове их разговоры глубокими ночами, искренние такие, шепотом, украдкой — все было правдой. Спали они около года, долго шли к этому, ведь возраст Игоря был ближе к старшим, а Вова считался салагой, малолеткой, с которой не считаются и не обращают внимания. Но взгляды робкие, долгие, украденные, как бы невзначай касания холодными пальцами рук в машине, показательная борьба, которую Кащей устраивал на потеху пацанами между скорлупой и старшими возрастами. Вова тогда впервые ушел, ни слова не сказав, потому что в пару ему поставили бравого молодца дембеля Игоря. Гром после армии частенько заглядывал в подвал к универсамовским и показывал мастер класс по укладыванию пацанов лопатками на матрас. Вова оказался очередной «жертвой», сам вызвался забавы ради, но было не до смеха, стоило Игорю обезвредить парня, заламывая руки и двинув бедрами навстречу. За общим улюлюканьем только Игорь заметил перемену в лице Вовы и сладкий вырванный полустон. На тот момент они не были близки, но уже тогда между ними горело нечто необъяснимое. Игорь напоследок жестко двинул бедрами, поднимая таз Вовы выше, загоняя член сквозь ткань туда, от чего Суворов плавился. Общий вой и комментарии Кащея стерли всю неловкость, Вова натурально сбежал, красный как рак, решив избегать Игоря по возможности до конца жизни. Прятаться долго не вышло, Гром сам поймал парня на дискотеке, утаскивая того в одну из гримерных, замок на которой не составило труда выломать парой ловких движений. Тогда все и случилось у них в первый раз. Первый секс, уверенные и вместе с тем острожные касания губ, переходящие в кусачие укусы, тихие просьбы, плавные вперемешку с редкими движения, раскаленное дыхание в шею. Игорь сделал все практически в одного, надрачивая член Вовы, растягивая его, массируя податливые, мягкие стенки ануса. Вова был в состоянии дать согласие и стонать желательно потише, потому что горел от желания, но своей неопытностью не хотел испортить все. Гром хвалил его, вжимая в жалкую поверхность оскверненного стола. Игорь поступил как честный и воспитанный человек, раз решил спать с парнем, то все осознанно, без шуток. Вове было странно, он все-таки несколько младше да и опыта ноль в таких… отношениях. В общем он всю жизнь будет благодарить Игоря за то, какой он. Игорь многому научил его, всегда был предельно честен и ждал этого в ответ, пока запоздалый пубертат Вовы не заставил того слететь с катушек и несколько потерять ориентиры, что привело их к сегодняшнему разговору. Вова, как белый мотылек, летел на сияние огонька. Огнем был Игорь. Баланс, о котором говорил Гром, была как раз таки эта их где-то больная, но самая честная и настоящая связь, лишь бы не опалить крылышки мотылька, танцующего у огонька. Держаться нужно за ту правду, которую Игорь уже показал собой, своими поступками и отношением к Вове. Вот кто действительно не пиздит, а делом доказывает свои мотивы. Игорь затянулся крепче, вдыхая самую настоящую зиму вперемешку с никотином. Телогрейка не дарила нужное тепло, но идти обратно он не спешил. Вове время нужно. Замок, висевший на внутренней ручке двери, лязгнул, наружу показался Вова. Гром посторонился, раскрывая фуфайку, куда, тут же прильнул Суворов. Жадные руки обхватили крепкий торс, окутанный свитером, любопытный всегда нос совсем холодный ткнулся в грудь. Стало так тихо и хорошо. — Мне страшно. Втянув дым, Игорь выдохнул в другую от лица Вовы сторону, сведя брови. А кому сейчас не страшно? — Волков бояться — в лес не ходить. Вова цокнул: — А хлеб всему голова! Игорь, я серьезно. Что будем делать? Гром не мог скрыть улыбки, крепче прижимая Вову к груди. — Уезжать нужно, здесь нам жизни не дадут, у Юнусовича чердак на фоне вашей поимки поехал да Кащей спит и видит, как тебя отметелить, — или отыметь, подумалось Игорю, но он не допустит этого. — Он же опять собрал своих в подвале. Вова склонил голову, стыдно ему было перед Кащеем. Суворов так опустил авторитет Кости, а тот ни разу не пришел к нему дать в репу. Между ними многое было, но Кащей не заслужил быть опущенным перед всем честным народом, тем более тем самым Вовой, кому Кащей многое спускал. Вова знал о симпатии Кащея, у них было много разговоров тет-а-тет, где старший не упускал возможность намекнуть и даже прямо сказать: «Вов, ты только скажи, и весь мир к ногам твоим положу». Чтобы Кащей и вот так «стелился» перед каким-то пиздюком — курам на смех, о таком Кащей не позволял никому даже думать, но наедине с Вовой еще как «стелился» и был совсем другим, нежным, Костей. Но для Вовы всегда был и остается единственный мужчина — Игорь. Только в нем Вова нуждался больше всего, он так долго ждал его, даже когда еще не знал. — Все у нас будет, Вов, — шепотом заверил Игорь, обнимая уже обеими руками. Иначе просто быть не должно. — Веришь? — Тебе верю.