Не в то время

Утром засранец весь мозг тебе вынес, требуя рассказать о всех «классных местах» в городе. Тебе поплохело еще на слове «классных». В голове моментально всплыло «Ким классный» — фраза, которой Гарри ежедневно вдавливает тебя в пол. Ты не классный. Ты никогда не был классным, даже на словах, не говоря уже о нежном, восхищенном взгляде в дополнение. Да, Ким классный. Ты понял. Что тут непонятного? Лейтенант умеет работать тихо, аккуратно, без превышения полномочий, без ебанутой хуйни в отчетах, которую перепроверять каждый раз. И без нервных срывов. В его адекватности не приходится сомневаться. Черт, он даже не шутит как вечно озабоченный школьник. Одного этого достаточно, чтобы ты воспылал к нему жаркой любовью. Ты бы и правда, наверное, воспылал, но ты так много куришь, что вкус отбило. Тебе нравятся сильно поношенные детективы с распухшим от пива пузом и придурошными бакенбардами. Ким-то, конечно, классный, но вкус у него тоже… к-хем, как бы это сказать… Лучше не говорить. Лучше нахуй не думать вообще, но уж где там. Гарри расспрашивал про места в городе: сначала про рестораны, потом про парки, потому что «погода ведь самое то для прогулок», а потом — и тут тебя пришибло конкретно — про гей-бары. Ты смотрел на него, глупо моргая, и понять не мог только одного: куда делся говнюк, который два года стебался над тем, как по-гейски ты выглядишь и ведешь себя. Слушаешь Грусть-ФМ, плачешь в туалете участка, «как-то смешно реагируешь», когда Гарри, будучи в стельку пьяным задевал тебя в разных местах. Погода самое то, чтоб повеситься. Наверное, ты выглядел, как полный придурок с отвалившейся челюстью. А Гарри невинно похлопал глазами и расплылся в улыбке. — Ты что-то имеешь против гомокексуального подполья, Жан? Просто нахуй невероятно. — Или места не знаешь? Ты впервые в жизни не можешь наорать на него матом. — Я подумал… не у Маклейна же спрашивать. Улыбнуться не получается. Переварить все происходящее — тоже. У тебя не выходит даже подумать, как это откровенно палевно, когда ты глухим провалившемся голосом выдаешь ему адреса. И дальше весь день мучительно и безуспешно пытаешься об этом не думать. Пока видишь, как эти двое идут в курилку, где Кицураги, кстати, не курит, стоит за компанию, заложив руки за спину, и вдумчиво слушает Гарри. Пока, вернувшись с обеда, Гарри зависает над столом лейтенанта с вдохновенным светящимся взглядом и ненавязчиво елозит пальцами по спинке стула. Пока Гарри замечает тебя и подмигивает — он, сука, подмигивает, будто ты его подельник в любовных делах. Да ты нахуй куколд. Ты заводишься, бесишься, изнываешь, проливаешь кофе, загадив всю рубашку, и к концу дня твои мозги так феерически выебаны мыслями о Гарри, что даже удивительно, что без оргазма. А самое потрясающее — с проебами Гарри теперь совсем по нулям, на него даже не наорешь. Ведет он себя как паинька. Всю неделю сдает свою часть отчетов. Будь ты училкой, решил бы, что он списывает. На работу Гарри не опаздывал с тех пор, как на нее вышел с почти зажившим бедром. Даже перестал ныть, что не пускают за руль мотокареты. Конечно, зачем теперь — на работе ты его личный шофер, а после смены можно попросить Кима подбросить до дома. От участка до дома Гарри, а потом до самого Кицураги — такой огромный крюк, что нужно либо до усрачки любить кататься, либо хотеть провести побольше времени с Гарри… Ты знаешь, ты сам его всегда подбрасывал. Доподбрасывался. — До завтра, Жан. — говорит Гарри вечером, привычно хлопая по плечу, и в этот раз его прикосновение хочется тут же смыть ледяной водой. Оно ошпаривает куда сильнее, чем кофе. Он останавливается в дверях, смотрит. Да, самое, сука, время быть к тебе внимательным. — Иди уже. — отмахиваешься, надеясь, что он не спросит. Не спрашивает. Он возвращается и, согнувшись над столом (тебе все еще странно, что в этот момент ты не чувствуешь полный букет запахов из его рта), просит: — Не рассказывай никому, ладно? Сам понимаешь. — Не скажу, Гарри. Я умею молчать. Знал бы он, как хорошо ты умеешь молчать. Снова хитрая улыбка, от которой легкие ноют, и снова плечо. Почему? Почему, блядь? Даже для тебя эта ситуация — явный перебор с иронией. Столько времени с Гарри мудохаться, пока он хочет сдохнуть, а теперь… теперь он хочет жить. Но по-прежнему не с тобой. Вы были друзьями. Лучшими. Напарниками. Теперь хрен знает, кто вы друг другу. Он для тебя — кладбище воспоминаний, больных и теплых. Ты для него — какой-то хмурый тип с сомнительными предъявами. Кроме плохо контролируемой злости, тебе, может, больше и нечего ему предложить. Остальное ты уже отдал. Как-то не думал, что вся забота и нежность, потраченная на него, станет закуской к выпивке перед тем, как он всё забудет. С тех пор, как Гарри перестал быть последним мудилой, который путает твою небритую физиономию со своей бывшей, врагом номер один стала твоя собственная голова. Ты думаешь, что можно сделать, чтобы их поссорить. Рассказать Кицураги чего-нибудь в качестве предупреждения… Можно подумать, ты школьница, со склонностью к подковерным играм, а не взрослый мужик, работающий в РГМ, тебе вообще-то есть, чем заняться. Закинуться транками и поспать, например. Ты уже не помнишь, сколько об этом мечтал — чтобы ночные звонки не выдергивали тебя из кровати и не надо было нестись, сломя голову, подбирать Гарри с тротуаров, пока он не раскурочил очередной таксофон или не попытался задушить себя проводом. Но ты нихрена не спишь. Ты лежишь и слушаешь тишину. Отзвонивший свое телефон стоит рядом и каждую ночь дает понять: ты больше никому не нужен. Ты берешь себя в руки, сползаешь с кровати. И решаешь вести себя как нормальный мужик, а не размазня в депрессии. Первым делом думаешь достать светлый парик, чтобы было проще притворяться. Мужик в парике — нормальнее некуда. Все равно собираешься в гей-бар. Выпивка и случайные половые связи… это — и вот теперь уже без иронии — действительно самое нормальное, на что ты способен. Парик идет нахуй: не надо тебе лишний раз вспоминать Мартинез. Его бы вообще по-хорошему выбросить, парик этот сраный, но если полезешь за ним в шкаф сейчас, снова плакать придется. Поплачешь завтра, и выбросишь завтра. Одеваешься во что попало, оказываешься весь в черном. Удивительно, да? Здесь должна быть реплика Гарри про твой стиль. Твой стиль… Как можно было не понять, что Гарри нравятся парни с его доебками к стилю. Ты был слишком занят ненавистью к себе, чтобы об этом подумать, но теперь это кажется очевидным. Ты накидываешь серый плащ без РГМ-овских нашивок, для костюма грабителя не хватает разве что шапочки… насрать. Главное, брюки хорошо облегают задницу, рожей никто интересоваться не станет. Мысль о том, что сегодня не лучший день для такого похода, приходит только на лестничной клетке. Ты вообще не помнишь, какие адреса назвал Гарри. И сколько. Но не пойдут же они в бар прямо сегодня? Сегодня среда, Кицураги не выглядит как человек, готовый кутить среди рабочей недели. Хотя Гарри теперь не пьет, можно и без кутежа, просто для атмосферы… Ну хватит. Хватит, сука, думать, когда и куда эти двое пойдут и что будут делать. Пожалуйста, голова, блядь, потерпи немного, сейчас дойдем и займем тебя делом. Заебись, ты разговариваешь с собственной головой. Не можешь быть с Гарри, тогда стань как Гарри? Что это за нахуй? Зачем ты это делаешь? Дорога до бара занимает бесконечное количество времени, требуя не меньше усилий. Если б ты столько же про расследования думал, как про хуйню всякую, уже тоже был бы ефрейтор. Ты практически падаешь на неудобный стул у стойки и просишь два виски, собираясь заглушить первый стакан залпом. Осматриваешь зал — бакенбардов ни у кого нет, естественно. Все равно плохая идея, ты знаешь, чем это попахивает. Безумными идеями Дюбуа это попахивает и призрачными бывшими. Ты приперся сюда с довольно прозаическим интересом, но все-таки предпочел бы видеть в людях людей. Пока бродил взглядом, тебя уже нашли. Вот ты, наверное, отчаянно выглядишь. Ты обожаешь гей-бары: в отличие от обычных, хватает пары взглядов, чтобы договориться. Шлюх снимать и то дольше… но ты отчаянная скоростная шлюха, даже не успеваешь толком вглядеться, уже согласен. Не сразу замечаешь белую футболку на парне. Не сразу же, да? Ты же ведь не поэтому?.. Стройный парень, ниже тебя с темными глазами и волосами, убранными в хвостик подходит к стойке. Планы немного меняются, ты не пьешь виски залпом, когда заказ приносят, чтобы не выглядеть алкоголиком. Пододвигаешь ему второй стакан, заслужив удивленную улыбку, и односложно отвечаешь, не в состоянии полностью сфокусироваться на разговоре. Ты хочешь спать, хочешь, чтобы белая майка перестала рябить в глазах, хочешь, чтобы рядом с тобой сейчас стоял Гарри. Всего секунду ты думаешь, что бы было, напейся ты в стельку и позвони Гарри среди ночи. Не очень-то замысловатый такой реверанс. Блядь, вы же столько раз вместе пили, как можно было ни разу не перепихнуться? Ну вот как? Ты глушишь мысль последним глотком гадкого виски и вы идете в засранный туалет. И ты, наконец, делаешь то, что по жизни у тебя получается лучше всего — сосешь.

—

С утра голова гудит от похмелья и недосыпа, но это кажется сущей мелочью, когда в кабинете появляется Гарри. Снова вовремя. Ты, кажется, перестал понимать, радует это тебя или расстраивает. — Доброе утро. — И улыбается. Свеж и бодр. — Доброе как весь пиздец. Где там новое дело? Надо срочно поразглядывать трупы, чтобы у тебя была адекватная причина уйти поблевать. — Смотрю, ты вчера развлекался? — Гарри ехидно цокает языком, усаживаясь на свое место. — Браво, детектив, браво. Я и сейчас развлекаюсь вовсю. Результаты пришли. — суешь ему бумаги с анализами, игнорируя его взгляд. С похмелья немного полегче, у тебя попросту сил нет на мысли. Ровно до тех пор, пока лейтенант — откуда он тут вообще взялся? — кладет пачку друамина на край стола. Ты готов застонать. Вот уж от кого тебе вообще не нужно сочувствие. Или это осуждение? Взгляд Кицураги хрен разгадаешь. Стоит чистенький, приглаженный, собранный. На его фоне можно и не пытаться выглядеть хоть сколько-нибудь прилично. И белая эта майка снова рябит. Интересно, у него их штук десять одинаковых или он каждый день стирает? — Э-э-м… спасибо. Но мне не надо. Стоило соврать, что уже выпил таблетку. Если выпил и не прошло, люди отъебываются. Если отказываешься от помощи — обижаются и считают тебя придурком. Ты в курсе: долго на Гарри тренировался, но с другой стороны диалога. — Просто оставлю это здесь, офицер. На случай, если понадобится. Неа, нет, ты не знаешь, подъебка это или что-то искреннее. Ты, наверное, не хочешь знать. Достаточно Гарри, ставшего пай-мальчиком. Тебе не надо еще и в Кицураги видеть чего-то там… родительскую фигуру, только на этот раз способную проявлявлять заботу. У тебя дыхалка не выдержит. Кицураги оглядывает стол и забирает пустую чашку. Тебе хочется разрыдаться, когда он выходит за дверь. Остаток дня вы с Гарри ходите по свидетелям, и ты молодец, даже не отвлекаешься. Больная голова работает. Трезвая, но от этого не менее больная голова Гарри тоже работает. Если все пойдет так и дальше, вы закроете дело к концу недели. Только под вечер, в мотокарете по дороге обратно в участок ты стискиваешь рычаги сильнее, чем нужно, когда Гарри мурлычет под нос какую-то песню. Он откинулся в кресле и, положив локоть на окно, грызет ногти. Раньше он так курил, разглядывая город. Вы курили. И Гарри рассказывал, что происходит на других улицах, на ходу придумывал. Звучало интереснее, чем радио. — У тебя было такое чувство, что все получится? — Сейчас? Только четверг, а у нас уже уверенный подозреваемый. Гарри отмахивается. — Я не про дело, я про вообще. Было у тебя такое? Он смотрит на тебя. Ты смотришь на дорогу… и не видишь смысла. — Все — это слишком дохуя. — Ну, может, не вообще совсем все… Все, что нужно. Можно даже не знать, что именно, но этого много и оно все как надо. Ты вздыхаешь. Тебе не хватает терпения. Знаешь ты, «что именно» у него там как надо. — А ты не слишком ли распизделся на трезвую голову? Гарри обиженно хмыкает, скрещивает руки и отворачивается. — Знаешь, Жан, только двое без конца талдычат мне про выпивку. Ты и Электрохимия. И вы заебали. — 10-4. — отзываешься сухо. И вы молчите. Но дорога длинная. Ты помнишь «электрохимию», Гарри вечно валил на нее весь пиздец. И подъебы с намеком тоже. Ты бы, может, поверил в некоторое сходство, но ты никогда не хотел, чтобы Гарри пил в таких количествах и с таким отчаянием, будто у него нет других способов справляться. И тебе совершенно точно проще жилось бы без тех подъебов, которые теперь ретроспективно ты видишь как дурацкий грубый подкат. Прямо по тебе сшитый на самом деле. Ты должен был догадаться. — Гарри… Ты не хочешь спрашивать. Вот совсем не хочешь. И уж тем более за рулем не стоит. — Может… Он повернулся. У тебя руки потеют. Ты дышишь, но получается так себе. — Хочешь?.. Ничего, забудь. — Да забыл уже. — раздражается. — Мне хватит. Чего тебе надо? У тебя два варианта. Спросить, не хочет ли он поменять напарника. Или, может, посидеть вместе вечером, пива попить и бейсбол послушать. Но он бросил, и сегодня никто не играет. Ну, чай, значит. Хрен знает. Ты вообще-то не представляешь, как ухаживать за трезвым Гарри. Это если оставить в стороне очевидное: ты все равно не задашь ни один из этих вопросов. Из вас двоих Гарри — двигатель прогресса, решительный и целеустремленный. А ты подпевала, даром что не поешь. Поет тоже Гарри. Вы приехали. Ты не выходишь, и он тоже сидит, задумавшись. По парковке проходит Трэнт, машет вам, лучезарно улыбается, как обычно. Ты думаешь, у него челюсть вставная, не бывает настолько белых зубов. Затем на выходе из участка показывается знакомая куртка. Кицураги еще с кем-то договаривает, придерживая дверь, высунувшись наполовину. — Гарри, — Вторая попытка. Задерживаешь воздух в легких и отпускаешь. — Хочешь поменять напарника? Работать с Кицураги? Вы оба смотрите на оранжевую куртку в дверях. С кем он так долго трепется? — Не знаю, — Голос Гарри мягкий и с хриплой дрожью. — Я его не спрашивал. Страшно. Его взгляд искрится, когда он издалека гладит эту спину в оранжевой куртке и тихо вздыхает. — А ты спроси. — Нащупываешь сигареты, не отрывая взгляда. Закуриваешь тоже наощупь. — Будет обидно, если не спросишь.