Взгляд твоего имени

Они все смотрят на него. Смотрят, тысячи и миллионы глаз смотрят на него. Смотрят так преданно, едва-ли не влюбленно, выжидают, когда он ошибется. Оступится, упадёт со своего пьедестала и разобьётся насмерть, потому что он этого заслужил. Потому что никчёмный, ничего не может, боится. Банального, бляха, боится. Господи, как ему страшно. Господи, как ему боязно. Господи, как ему одиноко. Но только он смотрит на него обеспокоенным взглядом. Боже прости, он даже не помнит, как его зовут. Не помнит, понятия не имеет. Таких как он так бесконечно много. Так много, что у него при виде каждого подступает противный ком к горлу и ему хочется сблевать это всё на пол. На белоснежно чистый, красивый, изысканный. Такой, каким должен быть он. Таких как он слишком много. Они везде: на входе, внутри замка, рядом с его спальней, библиотекой, садом. Проще будет перечислить, где их нет. И только он среди всех этих давящих глаз смотрит на него искренне, взволнованно. С поджатыми губами и сведенными к переносице бровями. Смотрит на него слишком просто. По человечьи. Так, словно он заслужил это. Словно слишком много себе позволяет. Разве это правильно – смотреть на него вот так? Преклоняться перед ним, опускать голову в низ и прикладывать ладонь к сердцу. Разве можно быть с ним таким настоящим? Зендер думает о том, что нет. Нельзя. Думает о том, что если бы имел в руках меч, то обязательно бы срубил ему голову. Что сделал бы это лично. Что ни за что в жизни не позволил бы сделать это палачу. Просто нельзя. Нельзя ровно так же, как огромное количество вещей в этом дворце. Потому что нельзя так смотреть на него: так искренне и чувственно, словно на человека. Обычного, ничем не примечательного. Такого, каким ему, иногда, лишь редкое иногда хотелось бы быть. Они все смотрят на него. Родные, дорогой краской нарисованные, неживые глаза матери; бесконечное множество взглядов с висящих на элегантных стенах картин. Сам... глупый, точно такой же, как и все остальные рыцари парень. Даже едва вставшее солнце смотрело на него. Ждало, пока он осмелится посмотреть в ответ и пока появится возможность выжечь ему глазные яблоки. Здесь всё и все смотрели на него. В этом дворце абсолютно всё следило за ним, не давало спокойно выдохнуть. В этом дворце всё хотело от него избавиться. Он не помнит его имени. Не помнит даже фамилии. Не помнит, не помнил и вряд-ли когда-нибудь запомнит. Но он всё равно, боже, он всё равно узнает его среди стоящих по струнке ровно рыцарей. Узнает его волосы, в свете солнца переливающиеся рыжим оттенком; узнает его едва заметные веснушки и, что самое ужасное, узнает его взгляд. А после почему-то появляется чувство, словно, будь ему это позволено, он бы определённо ярко ему улыбнулся и помахал рукой. Потому что взгляд у него невероятно нежный. Нежнее постельного белья; прекрасного качества наволочки, в которую облачена лежащая на матрасе подушка. Которую он осторожно касается кончиками пальцев и ему кажется, искренне кажется, словно она невозможно грубая. Неприятная, грязная, мерзкая. От которой он одёргивает ладонь, словно обоженную кипятком, и тяжело выдыхает. А он всё продолжает на него смотреть. Среди огромного количества восхищенных и недовольных взглядов, смешанных в одно тошнотворное мессиво, смотрит по глупому искренне. И Зендеру становится больно. И Алекс даже не смотрит на него в ответ, отворачивается, устремляя взгляд в галдящую толпу – потому что ему она кажется важнее. А Зендер умирает. Разрывается на куски и бесконечно сильно хочет знать его имя. Потому что одного взгляда ему недостаточно. Потому что ему бесконечно одиноко. Нормально ли, что принцу одиноко? ...бог знает. А Зендер богу не верит. По крайней мере больше. Но только у Алекса нет на это времени. У Александра есть дела гораздо важнее. У Александра там встреча, там его люди, там семья, там и тут и здесь. А Зендеру хочется простого. Слишком простого: такого, какого у них попросту нет. Потому что Алекс это тот, что всегда держит осанку ровно, улыбается всем гостям и пожимает облаченные в перчатки руки. А Зендер – обычный парень. Зендер это тот, который стоит по ночам на балконе и смотрит на то, как точно такие же ребята воруют яблоки с чужого огорода. Смеются, улыбаются, а после получают по шапке от родителей. Это глупо. Глупо, безвоспитанно, безответственно. А Зендер устал быть умным. Воспитанным, ответственным. И кажется, словно это всё абсолютно не связано. Будто бы это просто огромная череда мыслей, не вяжущихся между собой и кричащих в голове до самой мигрени. Но только он продолжает смотреть на него. Смотреть на него, как и все остальные. Столько же времени – сколько позволено, – с точь в точь повторяющейся позой. Он рыцарь, в конце концов. Таких как он миллионы. Стоят все, как один, словно на холсте нарисованные, и почти что не дышат. А его глаза дышат. Дышат жизнью, по детски искренним счастьем. И, почему-то, каждый раз, когда он смотрит на него. И, почему-то, каждый раз он смотрит именно на него. Почему-то, почему-то, почему-то. Почему-то его сердце бьётся чаще, когда он смотрит на него. Бьётся, словно вновь начинает жить. Словно он заразный. Своим счастьем заразный. Он кланяется перед ним. И ему это кажется бесконечно неправильным, потому что он посвятил ему бесконечное количество бессонных ночей. Посвятил ему проведенные на балконе посреди ночи минуты и целую вечность длящиеся разглядывания себя в зеркале. Поиски чего-то, что стоит этого взгляда. Ему кажется, словно всё должно быть наоборот. Словно это он должен ему поклоняться. Кланяться и хотя бы попытаться узнать его имя. Потому что он не пытается. Потому что он не считает это нужным. Не считает нужным для его королевства. Для его семьи это не важно. Хотя сам он проведёт за этими рассуждениями ещё миллиарды секунд. Потому что для него это важно. Ему это нужно. И это, наверное, самое ужасное. И он, скорее всего, будет думать глупо и много. Слишком много. Столько, сколько он думать об этом не должен. И потом начнется война. Война, в которой все отдадут жизнь, лишь бы он выжил. В которой все отдадут жизнь потому, что они должны её отдать. Потому что никто не спрашивал, хотят ли они этого. Никто не спрашивал, готовы ли они к этому. Никто не спрашивал, любят ли они его. Никогда бы не спросили. Потому что тогда будет немного неудобно говорить, восхвалять их за их "бесконечную любовь к Вашему Величеству". Потому что никому это не нужно и никого это не интересует. Их интересует репутация. А оппонента – их территория. И никто в этой игре проигрывать не намерен. Его зовут Люк Петерсон. Он узнает об этом тогда, когда он истекает кровью на его руках и улыбается, тихо, хрипло смеясь. И ему кажется, что именно тогда он проиграл. Всю свою жизнь поставил на кон и проиграл. Он не должен был узнать об этом так. Он вообще не должен был узнать об этом. Лучше бы он умер безымянным, лучше бы он вообще не появлялся здесь, лучше бы он никогда в жизни не смотрел в его сторону. Почему он сидит здесь, рядом с ним? Почему он не уйдет? Почему ты, Алекс, не уйдешь? — Никогда бы не подумал, что, — он задыхается. Господи, спаси, пожалуйста, сохрани, но он задыхается в кашле и собственной крови. Он смеётся сквозь боль и смотрит на него таким нежным взглядом. Таким нежным, каким не должен вообще. Не должен, потому что делает ему бесконечно больно, — умру у Вас на руках... это честь для меня. — У тебя очень красивое имя, — он не знает. Ничего не знает, понятия не имеет. И предпочел бы не знать дальше. Потому что шепчет так тихо, по стыдному тихо и испуганно. Потому что он не должен говорить это вот так. Он столько всего не должен. А Люк ярко улыбается ему в ответ. Счастливо, щурясь от улыбки. И не осуждает его. Такое чувство, словно никогда не осуждал. Такое чувство, словно никогда бы не стал. Зендеру так страшно. А после Люк перестаёт дышать. И Зендеру вновь становится одиноко.