Десять мыслей Дафны Гринграсс

В то утро весь Хогвартс-экспресс трещал о том, что с нами едет сам Гарри Поттер, Мальчик-который-выжил. Естественно, кто из нас, выросших в семьях волшебников, не знал этого имени с детства? Ребята, ехавшие со мной в одном купе, отчаянно гадали, каков этот самый Избранный и как должен выглядеть. Кто-то ожидал увидеть чуть ли не сверхъестественное существо; я же ничего не ожидала. Однако отчетливо запомнила свою первую мысль, возникшую, когда он вышел вперед для распределения. «А этот шрам его совсем не портит». Да, именно так. И сколько бы потом Малфой и его подпевалы ни назвали Поттера «шрамоголовым уродом», а Пэнси, отчаянно старавшаяся Малфою понравиться, рисовала страшненькие карикатуры, такие же грубые и угловатые, как и она сама, я лишь неодобрительно поджимала губы. Не могла с ними согласиться. Впрочем, вражда Малфоя и Поттера уже тогда была чем-то личным. Я не вникала в подробности; по правде, ни об одном из них я в то время почти не думала (хоть не раз до меня долетали слухи, связанные с Гарри Поттером и его удивительными победами). Я же была больше сосредоточена на своей собственной жизни. В следующий раз вспомнить о Поттере меня заставили поистине ужасающие события, связанные с открытием Тайной Комнаты и особенно с похищением младшекурсницы Уизли. По правде, страшно мне было с того самого момента, когда в школе начались нападения на студентов. Малфой, конечно, всякий раз повторял, что Слизерину нечего опасаться, ведь нападают лишь на грязнокровок, а на нашем факультете таковых нет. Я старалась в это верить, но получалось плохо. И вдруг пропала чистокровная. Помню, как всю ночь я не могла сомкнуть глаз из-за страха. Меня трясло, и даже идеально выученное Согревающее заклинание не помогало согреться. Я прислушивалась к каждому шороху, все ожидая, что эта тварь придет за мной или кем-то из моих одноклассников. А наутро весь замок узнал, что существо, терроризировавшее Хогвартс — василиск — убито, и ни кем иным как Гарри Поттером. «Молодец, Поттер», — подумала тогда я. Это стало моей второй мыслью, связанной с Мальчиком-который-выжил. На третьем же году обучения меня преследовала другая мысль, не относящаяся к Поттеру напрямую, но косвенно его касавшаяся. «Малфой, ты кретин». Мне хотелось сказать это ему в лицо всякий раз, когда он начинал язвить на свою любимую тему — «Поттер грохнулся в обморок, увидев дементоров». Я считала такие насмешки отвратительными. В конце концов, у каждого есть свои страхи. Но по-прежнему молчала, лишь одаривая Малфоя и его и компанию презрительным взглядом. За что, наверное, и получила от них прозвище «ледяная Гринграсс». К слову, свой тест на боггарта я тоже завалила. Когда открылась дверца шкафа, я увидела вовсе не пугающую фантастическую тварь, а свою собственную маму, опутанную черными волокнами проклятий — вполне реальную картину, которую мне довелось увидеть в мои десять и которую, увы, я не забуду до конца своих дней. Я выронила палочку, упала на пол и разрыдалась на глазах у всего класса. Профессор Люпин пытался меня успокоить, а затем попросил девочек проводить меня до Больничного крыла, чтобы мне дали что-нибудь успокоительное. Малфой и из этого сделал повод для шутки. «Наша ледяная Гринграсс начала таять». Но я промолчала даже тогда. Это лишь не-слизеринцам всегда казалось, что студенты нашего факультета каждый «себе на уме». На деле же идти против мнения большинства на Слизерине было гораздо сложнее, чем на любом другом факультете. Подобное поведение каралось не только тотальным игнором, но и травлей, вплоть до конца обучения. Я это понимала и не лезла на рожон. Но однажды молчать все-таки не смогла; после матча по квиддичу, где Малфой перегнул палку со своими жестокими шутками, нарядившись дементором. — Ты о чем думал! — впервые высказала я ему открыто. — А если бы он упал с метлы и разбился насмерть?! — Поду-умаешь, одним Поттером больше, одним меньше... «Ты все-таки последний кретин, Малфой!» Помню, как мне тогда впервые захотелось ему врезать. Возможно, будь я маглорожденной, я бы не сдержалась. Но чистокровным не полагалось выяснять отношения «маггловскими» способами — это нам с Асторией отец внушал с самых ранних лет. А позже я узнала, что Гермиона Грейнджер сделала то самое, на что я не решилась. «Молодец, Гермиона». Мне нравилось представлять, что она сделала это за нас обеих. А про Гарри Поттера снова ходили слухи — что он спас гиппогрифа и отогнал сотню дементоров сразу. «И ты молодец, Гарри. Большой молодец!». Четвертый год для меня начался тревожно. В отличие от многих студентов я знала, что означает Черная Метка, появившаяся в небе. И, к сожалению, догадывалась, почему отец пропал из палатки почти сразу же, как эта самая Метка появилась. Мы с Асторией сидели вдвоем, я как могла успокаивала сестру, но сама боялась, боялась, боялась. «Интересно, где сейчас Гарри Поттер?». Кажется, днем я мельком видела его на трибунах. Самой было удивительно, почему эта третья связанная с Мальчиком-который-выжил мысль пришла мне именно в тот момент. Наверное, потому что Поттер ассоциировался с надежностью. Он побеждал троллей, василисков, дементоров. Говорят, что еще будучи ребенком, он победил Сами-знаете-кого. Он делал все это, пока я молчала, боясь пойти против мнения своего факультета. Наверное, рядом с ним было бы спокойнее. Навсегда в мою память врезался урок профессора Муди, где я впервые увидела все три Непростительных в действии. Когда зеленая вспышка Авады озарила кабинет, я посмотрела на Поттера. К слову, не я одна — в его сторону обернулись все присутствующие студенты. Кто и о чем подумал в тот момент, я не знала, но в моей голове промелькнуло: «Как ты справляешься с этим, Гарри?». Не только с уроком. Не только с Турниром. Со всеми испытаниями, которые выпали на его долю. У меня не было ответа на этот (четвертый) вопрос. Зато у меня был значок с надписью «Поттер вонючка», подаренный — вернее, навязанный — Малфоем. Пару дней я носила его только с надписью «Поддержим Седрика», не переключая. Потом сняла вовсе. — Где твой значок, ледяная Гринграсс? Дементор его дери, заметил. — Остался в спальне. Малфой не унимался. — Почему? Неужели наша ледяная Гринграсс за Поттера? — Я за Хогвартс. У двух Чемпионов от одной школы гораздо больше шансов на победу. Обманула, пойдя на сделку с совестью. Слизеринцам ведь положено хитрить и скрывать свои истинные мысли, не так ли? Ведь правда — моя пятая мысль, связанная с Гарри Поттером — звучала так: «Я болею за Гарри гораздо сильнее, чем за Седрика». Впервые я подумала об этом еще перед первым испытанием. После поистине блестящего выступления Поттера окончательно в этом убедилась. Святочный бал я помню смутно. Из общих впечатлений — шум, многолюдность и крепкий алкоголь, употребление которого младшими студентами никто не контролировал. Меня пригласил мальчик из Шармбатона, я танцевала с ним, потом с другими партнерами. Мельком заметила Гарри, сидящего на скамье в стороне от танцпола. «Может, мне пригласить его, когда объявят белый танец?». От этой шестой мысли у меня запылали щеки. Для храбрости я впервые в жизни выпила огневиски. Увы, к моменту объявления танца Гарри уже покинул Большой зал. Досада от несостоявшегося танца никак не повлияла на мое желание болеть за Гарри. Ненавистный малфоевский значок я подожгла при помощи Инсендио и никогда более о нем не вспоминала, держа кулачки за Поттера и на втором, и на третьем испытании. Когда Гарри материализовался перед трибунами, сжимая кубок победителя Турнира, я едва не закричала от радости. А потом, словно громом пораженная, застыла, чувствуя, что паника снова подкатывает к горлу. Седрик лежал на земле и не шевелился. Гарри плакал, произнося поистине страшные слова — Сами-знаете-кто вернулся. Я крепче прижала к себе перепуганную сестру. То, чего я боялась, о чем втайне давно догадывалась, свершилось. Ему не поверили. Вернее, сделали вид, что не поверили. Магическому сообществу была невыгодна такая правда, посему ее в открытую отвергали. А «Пророк» все лето писал о Поттере не иначе как о жадном до славы и внимания врунишке. От этой мысли я приходила в ярость, выбрасывала газеты и переключала радиоприемник с новостного канала на музыкальный, уверяя отца и Асторию, что хочу послушать свежие хиты. Но иногда поток яростных мыслей иссякал, вытесняемый иной, седьмой моей мыслью. «Держись, Гарри. Я тебе верю. В тебя верю». Под эгидой этой мысли начался мой пятый год обучения. К слову, Амбридж ненавидел не только Поттер; ее ненавидели все. Даже Пэнси теперь рисовала карикатуры не на Гарри, а на Амбридж, изображая ее непременно с жабьей головой, а потом поджигала рисунки заклинанием, чтобы они, Мерлин упаси, никогда случайно не попали той на глаза. И только Малфой по-прежнему злорадствовал наказаниям Поттера. — Он лжец. Заслужил. «Лжец здесь только ты!» — всякий раз хотелось закричать мне. Мы, слизеринцы, втайне все понимали, что это правда, что он вернулся. Мы видели Черные Метки на руках наших отцов. Когда Малфой отсутствовал в гостиной, разговоры о Темном Лорде и Поттере стихали. Все молчали, стыдливо отводя взгляды. Но в Инспекционную дружину вступили. В том числе и я. Мне отец лично написал в ответном письме (на мое, отправленное ему с жалобами на новоявленную недо-профессора), что с Амбридж конфликтовать нельзя. Я послушалась. Решив, впрочем, что постараюсь по мере своих сил отводить от Гарри и его друзей беду. Но их все же предали и ОД попался. Мне удалось урвать из Выручай-комнаты колдографию, где были запечатлены студенты, входившие в Отряд. Я надеялась, что мои действия смогут помочь, что личности некоторых участников так и останутся для Амбридж тайной. Не помогло. Список имен все равно попал к ней в руки. А мне оставалось лишь рассматривать колдографию по ночам, снова и снова прокручивая в голове восьмую мысль. «Я бы хотела вступить в ОД». Да, Мерлин побери, я бы хотела стать одной из них, тренироваться рядом с Гарри Поттером, помогать ему, сражаться плечом к плечу. Даже проникнуть вместе с ним в Отдел Тайн, о чем быстро распространились слухи. А когда у Министерства не осталось выхода кроме как опубликовать крупным шрифтом на первой полосе «Пророка» новость о том, что Сами-знаете-кто вернулся, я лишь смерила проходившего мимо Малфоя уничижительным взглядом. Ни одна ложь не может длиться вечно. В том числе моя ложь однокурсникам и даже себе самой. Весь следующий год я думала о том, как бы заговорить с Гарри Поттером. «Привет, я все это время верила тебе», — так глупо. Гарри посчитал бы, что я лгу. Подумал бы, наверное, что я заодно с Малфоем и что-то для него вынюхиваю. Я так и не подошла. Не решилась. Гарри побеждал на соревнованиях по квиддичу, и я радовалась — за него, а не за Слизерин. Сплетники поговаривали, что Гарри встречается с Джинни — и мне почему-то казалось, что я ненавижу Джинни Уизли, хотя мы даже толком не были с ней знакомы. Когда над школой вспыхнула проклятая Черная Метка, я, как и почти три года назад после памятного Чемпионата, мучилась вопросом: «А где сейчас Гарри Поттер?». В прошлый раз я осталась с Асторией, не осмелившись покинуть свое укрытие. Теперь же, строго-настрого наказав сестре не покидать гостиную Слизерина, побежала искать Поттера. Я не была уверена, что сумею ему помочь, но все же должна была попытаться. Передвигалась перебежками, не прекратила поиски даже после того, как над Хогвартсом прогремела новость о кончине Дамблдора. Гарри я увидела лишь со спины, когда он мчался за покидающим Хогвартс Снейпом. К счастью для меня, ни Поттер, ни Снейп меня не заметили. Седьмой год обучения превратился в пытку. Самую настоящую, с применением Непростительных. Вариантов было два: либо пытаешь ты, либо пытают тебя. Поначалу мне удавалось выйти сухой из воды — спасибо, как ни странно, близнецам Уизли, в чьем магазине я основательно закупилась еще летом. А потом усердно изображала обмороки и прочие физические недуги. Но однажды даже Забастовочные завтраки меня не спасли. Лонгботтом, Уизли и Лавгуд серьезно провинились. Их ждало публичное наказание, и по садистской воле Кэрроу «палачами» должны были стать другие студенты. Я не смогла. За отказ ко мне впервые применили Круциатус. Оказавшись в Больничном крыле, я не надеялась ни на понимание, ни на доверие лидеров ОД. Но Луна Лавгуд оказалась мягче своих товарищей. Уходя, она шепнула мне несколько цифр. Уже позже я поняла, что это была частота вещания «Поттеровского дозора». Слизеринская осторожность делала свое дело. Ночь, старый радиоприемник, одеяло и немало защитных заклинаний. За несколько месяцев я ни разу не попалась. Первая половина учебного года осталась позади, ОД редел, Кэрроу бесновались. Неизменными были лишь надписи на стенах, выполненные красной краской. Я тайком улыбалась всякий раз, когда разгневанный Филч смывал их со стены, а на следующий день надписи появлялись снова. Но однажды утром стена осталась пуста. И на второй день тоже. Сопротивление ушло в подполье, Кэрроу понадеялись, что наконец истребили всю «поттеровскую заразу», но на третий день их ждал «сюрприз». «Гарри Поттер победит!» Размашисто, во всю стену. Это была девятая мысль, которую я дрожащей рукой выводила посреди ночи на монолитной хогвартской стене. Мой первый открытый акт неповиновения. Уже не по-слизерински, а почти по-гриффиндорски сумасшедшедший. Просто потому что кто-то должен был продолжить сопротивление. На сей раз это была я. — Ледяной Гринграсс не к лицу красные пятна, — сказал мне Малфой на следующий день. Уже позже я поняла, что он заметил пятно от краски на моем ботинке раньше, чем я сама. — Вовсе нет, — возразила ему, наверное, впервые со времен третьего курса, когда высказала недовольство по поводу его жестоких шуток над Поттером. Я была уверена, что он выдаст меня Кэрроу и мне снова придется терпеть Круциатус. Но Драко почему-то сохранил мою тайну. — Просто отдайте Поттера Темному Лорду! — раздался испуганный визг. Пэнси, ты никогда не изменишься. С замиранием сердца я смотрела, как верные Поттеру студенты выходят в центр зала и встают плечом к плечу, готовые сражаться насмерть. Затем нежно обняла и поцеловала сестренку, стоящую рядом со мной. — Беги в Хогсмид, Тори. Я найду тебя, когда все закончится. — Даф, а ты? А я снова подумала о том, что Малфой был неправ. Иногда ледяным слизеринцам красный очень даже к лицу. В следующую минуту под полные непонимания взгляды студентов и профессоров Хогвартса, сжимая в вспотевшей руке палочку, я вышла, чтобы встать в ряды защитников Хогвартса. Единственная со своего факультета. Эта ночь не заканчивалась очень долго. Впервые после гибели мамы я снова видела смерть лицом к лицу. Я не была гением боевой магии, как и многие, выбравшие принять бой. Я рисковала, возможно даже вдвойне: несмотря на сброшенные еще перед началом битвы слизеринский галстук и мантию, меня могли узнать бывшие «свои» — Пожиратели смерти — и незамедлительно убили бы за предательство. Мне казалось, что моя душа умирала за ночь битвы несколько раз; особенно на рассвете, после того как над Хогвартсом прогремело набатом три страшных слова: «Гарри Поттер мертв». В тот момент внутри меня что-то безнадежно оборвалось; а затем воскресло вновь, возродилось вместе с самим Гарри, словно Феникс из пепла, чтобы жить и сражаться дальше. Весна в том году выдалась теплой. Я полусидела-полулежала на поляне, облокотившись о дерево. Утро 2 мая 1998 года. Все закончилось. Мы победили. — Спасибо, — раздался вдруг хрипловатый голос за моей спиной. Я вздрогнула. Гарри Поттер. Бледный, исхудавший, еле держащийся на ногах, испачканный в крови и саже. Мое сердце сжалось от сострадания. Мне было больно видеть его таким. — Спасибо, что осталась и сражалась, — дополнил он, смущенно отводя взгляд в сторону. — И тебе спасибо. За то, что победил. Мои первые слова, сказанные Мальчику-который-выжил за семь лет совместного обучения. Отчего-то я почувствовала, как мои щеки запылали. Предложила ему присесть. Больше мы ничего друг другу не говорили, смущаясь и робея словно школьники. Девятнадцатое июня, сорок девятый день после победы. Семь раз по семь — счастливая с точки зрения магии дата. Мне в Хогвартсе всегда нравилась Нумерология. Я сидела в «Трех метлах» за барной стойкой, около меня лежал свежий номер «Пророка». На первой полосе конечно же был Гарри Поттер, вот уже который день подряд. Герой-который-победил. Он более чем заслужил этот титул. Конечно, в газетах хватало статей обо всех: о других героях и защитниках Хогвартса, о павших в битве, о пойманных и судимых Пожирателях смерти... Даже обо мне. «Единственная со Слизерина, участвовавшая в битве за Хогвартс!» Да уж, репортеры из всего умеют сделать сенсацию. Статей я не читала. Даже не листала газету, переводя лишь взгляд с колдографии на первой полосе на свой набросок. Я рисовала Гарри Поттера. Еще до Хогвартса я частенько пыталась рисовать. Сестру, отца, даже эльфа-домовика и, конечно, маму. Сначала с натуры, пока она была жива, потом по памяти. И почему только я забросила свое хобби после поступления в Хогвартс и вспомнила о нем лишь сейчас? — Привет. Можно? Гарри снова застал меня врасплох. Я судорожно и быстро накрыла набросок газетой, боясь, что он увидит. Интересно, как бы отреагировал Гарри Поттер, если бы узнал, что я рисую его? — Да, конечно. На нас смотрели. Впрочем, на Поттера после войны оборачивались все и сразу, куда бы он ни пришел; а сейчас он к тому же сидел со слизеринкой. Слизеринкой-которая-сражалась, как негласно прозвали меня в прессе. Не дай Мерлин, завтра появятся свежие сплетни, подумала я. Если не в «Пророке», то в «Ведьмином досуге» точно. Мельком посмотрела на себя в зеркало — слишком уж покраснела от подобных мыслей. Улыбчивый бармен тут же предложил ему кружку сливочного пива за счет заведения. Гарри хотел было заказать еще одну для меня, но я тактично отказалась. — Я так давно не был в Хогсмиде, — заговорил он так, будто беседовал сам с собою. Его манера очень напомнила мне Луну Лавгуд в тот момент. — Поэтому, как выписали из больницы, сразу сюда аппарировал. Хотел посмотреть, как Хогвартс восстанавливают. — А я... (только что тебя рисовала!) дочитала вот газету и планировала прогуляться вдоль Черного озера. Это был до нелепости глупый разговор. Но отчего-то очень приятный. Как первая оттепель после долгой суровой зимы. Он спросил меня, как мы с Асторией справляемся, особенно после смерти отца (который погиб во время битвы). Я ответила, что мы в порядке, и мое решение присоединиться к защитникам Хогвартса благотворно сказалось на нашей с сестрой судьбе. Я спросила, как он себя чувствует, полностью ли восстановился и не раздражает ли его навязчивое внимание со стороны окружающих. Он ответил, что чувствует себя даже лучше, чем ожидали колдомедики, а внимания предпочел бы избежать, но увы, не имеет такой возможности. — Я знаю отличное место в окрестностях, кроме меня туда почти никто не заходит. Пойдешь со мной? Если хочешь понаблюдать за работами по восстановлению Хогвартса, оттуда лучший вид. Гарри не нужно было уговаривать; быстро поднявшись и поблагодарив бармена за пиво, он поспешил покинуть паб. Я вышла следом. По пути мы то молчали, то пытались завести беседу ни о чем. Гарри рассказал, что собирается поступать на курсы авроров, а потому со вчерашнего дня начал индивидуальные тренировки. Я же призналась, что совершенно не знаю, как мне строить свою жизнь дальше после окончания Хогвартса. — У тебя будет еще много времени, чтобы решить. Наверное, он был прав. До гибели отца я жила с мыслью, что моя дальнейшая судьба полностью и целиком зависит от его воли. Это он бы подбирал нам с Асторией подходящих по статусу супругов. А если бы одна из нас пожелала выбрать себе профессию, сначала пришлось бы получить согласие отца, ведь (по его мнению) далеко не все профессии подходили для девушек нашего статуса. Теперь мы остались одни и вправе были сами строить свою судьбу. Была ли я к этому готова? Мы вышли на поляну, откуда открывался вид на Хогвартс. Часть замка была уже реставрирована и радовала глаз, но стоило перевести взор, как становились отчетливо видны разрушенные башни, обгоревшие камни и рухнувшие мосты. Это зрелище мысленно снова возвращало меня в ночь битвы, и Гарри, похоже, тоже. Несколько минут мы смотрели молча, а потом стена отчуждения, воздвигнутая между нами, в одно мгновение вдруг рухнула. Это было похоже на прорыв плотины. Я много говорила. Рассказала про смерть мамы и о том, как мне ее не хватало все эти годы; как сама пыталась заменить маму для Тори и как была недовольна решением отца вступить в Пожиратели смерти, но ничего не могла с этим поделать. Я не сказала лишь главного — что молчаливо поддерживала Гарри Поттера все эти годы, не делясь при этом своими мыслями ни с одной живой душой, даже с сестренкой, которая после смерти мамы стала для меня самым близким человеком на земле. Он тоже много говорил. Про ужасных магглов, с которыми прошло его детство. Про своего крестного Сириуса Блэка, несправедливо осужденного, а потом погибшего отчасти по его, Гарри, вине. Рассказывал про поиски крестражей и о том, на какие жертвы пришлось ради этого пойти. Возможно, он тоже умолчал о чем-то важном, но я не настаивала; ведь и без того понимала, что, возможно, стала единственной фигурой, с кем Гарри мог поделиться своими переживаниями. Я не спрашивала себя, почему он доверился именно мне. Почему я раскрылась ему. На тот момент это казалось таким правильным. Я присела на траву рядом с ним — чужим, но отчего-то ставшим таким родным человеком. Прикрыла глаза, чувствуя облегчение, словно давний груз свалился с души. — Дафна, — вывел меня из раздумий его голос, — я, эм... давно хотел тебе кое-что сказать... Неужели снова поблагодарить, что я единственная со Слизерина, кто участвовал в битве? — Ты красивая... Мир на секунду замер. Гарри определенно не был первым, кто называл меня красивой, но именно его слова вызвали небывалый душевный трепет. Он так забавно покусывал губы от смущения. Я не могла скрыть взволнованной улыбки, глядя на него. — Ты красивая, Дафна, — повторил Гарри уже решительней. — Всегда была красивой. Наверное, это было первым, о чем я подумал, когда увидел тебя еще на церемонии распределения. И еще... Мерлин, я был уверен, что никогда не решусь сказать об этом вслух... Ты мне нравишься. В тот момент мне показалось, что салюты и фейерверки, отгремевшие в День победы, полыхают снова, но уже внутри меня. Тысячи мыслей вихрем проносились в голове. Я красивая. Нравлюсь ему. Давно хотел мне сказать. Первое, что он подумал обо мне. Я ликовала. Улыбалась так широко и открыто, как никогда ранее; те, кто называл меня ледяной Гринграсс, должно быть, очень удивились бы, будь они сейчас здесь. Последняя, десятая мысль ворвалась в мое сознание кометой, молнией, метеором, слепящей вспышкой: «Я люблю тебя, Гарри!» Но об этом я скажу ему позже. У нас ведь впереди еще так много времени. Целая жизнь. — А знаешь, какой была моя первая мысль, когда я увидела тебя? — Хм-м, наверное что-то вроде «он правда выжил после Убивающего?» — Не-а. Я подумала про твой шрам. Что он тебя совсем не портит.