***
Они сидят в этой же комнате напротив друг друга, сверлят взглядами и молчат. У Турбо на лице ссадины и гематомы, кровяные разводы и засохшие слезы на щеках. У Славы на лице жуткая, кривая улыбка и взгляд, наполненный нездоровым желанием. Валера теряет всякий страх перед группировщиком, не боится получить в харю за не такой взгляд. Его не беспокоит выпад мужчины, у него в голове только желание выйти отсюда. — зовут тебя как? Туркин плюет в опасной близости с носком обуви мужчины. — с вафлёрами не общаюсь. Старший сидит несколько секунд, а затем медленно поднимается, подходит к парню и, коротко улыбнувшись, прописывает тому звонкую пощечину. Больно. До крупных слёз. Валера не может отвернуться, его волосы в кулак берут. Юноша судорожно дышит, поднимает взгляд, дёргается несколько раз. — нормально отвечай. Этот тон…от него внутри всё сжимается и холодеет где-то у затылка. Это не похоже на злобный голос Кащея или Вовы, это что-то хуже, что-то, что заставляет заскулить на подобие щенка и вжаться в угол. Туркин молчит. Он за это заплатит. Пощёчина. Его держат на месте, не дают отвернуться. Щека сейчас наверняка вся красная, она пылает огнём, слегка покалывает от грубой ладони. — не молчи, когда старший обращается. А он упрямо молчит. Раздражает КПСС своим поведением. Валера надеется, мол, может, так Слава от него быстрее отстанет. Как же он ошибается. Пощёчина. Молчание. Вторая пощёчина. Взгляд старшего проезжается по чуть опухшей щеке, которая быстро приобретала алый оттенок из-за кровоподтёков. — ты должен отвечать сразу же, понял? — ..да.— раздается слишком задушенное и скрипучее от Турбо. Он сдается. Не в его духе. От улыбки Славы к горлу подступает тошнота или это сказывается долгий голод? Не имеет значения. Валера сглатывает, шумно выдыхает, ощущая давление в районе желудка. Ему мерзко от всей ситуации, внутренние установки пошатнулись. — хороший пёс. — своих подсосов псами называй. Отвечает Турбо сразу же, как его учил КПСС. Вроде всё, как надо. Но Слава только хмурится, волосы сильнее сжимает. Пощёчина.***
Ежедневная тирания, Валера совсем забыл когда спал нормально в последний раз. Внутренние часы сломались вдребезги. Туркин сопротивлялся долго, плевался и показывал характер на «воспитание». Его за такое морили голодом, отчего у парня сносило крышу, до того сносило, что подчинялся без каких-либо претензий, готов был стоять на коленях, лишь бы получить кусок хлеба. Выглядело отвратительно. Он как собака, всхлипывает, вздрагивает, смотря тоскливо на Славу. КПСС только это и надо, такое послушание. Мужчина сидит рядом с Туркиным на диване и крутит в руках сигарету. Он расслаблен, знает, что Валера брыкаться не будет. Мальчишка напряжен, устроился буквально на краю мебели, смотрит в пустоту, пытаясь громко не дышать. КПСС сверлит того взглядом, а после проводит аккуратно ладонью по скованной спине вверх, к шее. — чего ты, садись удобнее.— проговаривает лениво старший, вздыхая. Валера его тут же слушается. Прижимается спиной к мягкой поверхности, оказываясь к КПСС ещё ближе. Крупная ладонь скользит по затылку, пальцы погружаются в запутанные волосы и парень ожидает тянущей боли. Этого не происходит. Подушечки пальцев принимаются только методично массировать кожу головы Валеры, круговыми движениями проходиться по корням кудрей, вызывая мурашки. Туркин замирает, губы облизывает пересохшие и чувствует вкус засохшей крови, он не понимает. — …боишься? Чуть помедлив, интересуется главарь. В голове что-то щёлкает, Валера думал об этом, лёжа на диване несколько часов назад. До него доходит, что он ждёт ласки от Славы больше, чем удара. Парень надеется каждый раз, что сегодня вместо очередных побоев к нему придут лёгкие поглаживания и тихий, бархатистый голос, от которого спать хотелось неимоверно. Но это осознание такое оглушающее, резкое и бьющее поддых. Валера в растерянности, такое для него поистине в новинку. Вместо женских рук, его ласкают мужские и…ему нравилось. До ужаса в глазах, до крутящей боли в ногах. Теперь он не Турбо, он Валера Туркин. Турбо даст отпор, глотку перегрызёт, но не поддастся. Мерзко. — да. Туркин уже научен, отвечает быстро и коротко, смотрит на пальцы, испачканные в собственной крови, пока его голову всё ещё одаривают повторяющейся лаской. — правильно. Рука пропадает и слышится шуршание одежды. Слава закуривает, затягивается смачно, прищуриваясь. Дым доходит до, медленно заживающего, носа Валеры. Он хочет вдохнуть в легкие так нехватающего никотина, но останавливается. Слава затягивается вновь, отодвигает от себя сигарету, поворачивает голову к юноше. У него глаз наточен на смену поведения, настроения человека. Замечает эти неуловимые нотки, забивая тем самым собеседника в угол. Пальцы сжимают фильтр сильнее. Ухмылка на лице проявляется сама по себе, точно также, как рука с сигаретой тянется к псу. — хочешь? В глазах младшего читается подавленность, голову не поднимает. Молчит, погрузившись в мысли, пожирающие его целиком. Разбитая губа пульсирует, застывшая кровь приклеилась толстым слоем, словно какая-то защита. — ты забыл, что я тебе говорил? И Валера молчит снова, как будто пытается всё ещё сопротивляться. Слава уже того за подбородок хватает, заставляет смотреть на себя, не сдерживает порыв эмоций, злится, сжимает часть лица до новых синяков. — что я тебе говорил? Допытывается. Терпит, не бьёт. На него смотрят в ответ и, на выдохе, рвано отвечают. — не молчать. Слава убирает руку с подбородка и, несколько раз, совсем легонько, хлопает Туркина по избитой щеке. Его проперло на разговоры. — правильно. будешь хорошим псом, я тебя с поводка спущу ненадолго. — …не буду.— стиснув зубы, произносит Валера. — ответ неправильный. Мужчина мотает головой, сует фильтр в рот, а после, чуть отодвинувшись, ударяет Туркина по лицу, отчего тот отшатывается от неожиданности. У мальчишки перед глазами темнеет и изо рта кровь выбегает тонкой струйкой, он начинает валиться на бок, но Слава его удерживает за плечо, возвращает на место, тихонько приговаривая: — куда это мы? тише-тише…команды «лежать» не было.***
Когда его заставляют принять душ, Валера мимолётно радуется, но то, что его сюда буквально за руки и за ноги затащили, совсем не радовало. К нему зашли двое верзил, без Славы, на вопросы и вскрики не реагировали, только взяли за конечности и понесли куда-то. — ну вы и уроды. Корчится Валера, приняв свою участь. Оставляют его на холодном полу и говорят, даже нет, приказывают принять душ. Сами остаются в помещении, типо чтобы проследить. Парень сначала упорно сидел, не раздевался и смотрел на мужчин в упор, лишь бы они ушли, но поняв всю безвыходность ситуации, принялся стягивать с себя одежду. Под горячей водой стоять-усыпляющее занятие. Туркин не теряет возможность и отогревается, мылится по полной, отмывает с лица, шеи и рук кровь с грязью. Осматривает себя мимолётно, замечая гематомы по всему телу. На нём заживает всё, как бы это не звучало, как на собаке, но не успевали сойти старые синяки, появлялись новые. Корочка на ранках размякает, доставляя дискомфорт. Полотенце ему подают большое и свежее. Валера даже опешил. Его одежду убирают куда-то и протягивают чужую, аккуратно сложенную. Туркин хочет отказаться. — тебе передали, что если откажешься, то мы смело можем повести тебя обратно голым. Заболеть и сдохнуть было слишком заманчиво. Но это было бы долго и мучительно, отчего Валера раздражённо вздыхает и одевается. Свитер на нём висит мешком, штаны, спасибо, на резинке, кроссовки абсолютно новые вместе с носками. Трусов не было. Теперь и он стал подсосом у Славы КПСС, как же ожидаемо. Ему разрешают оставить полотенце на голове, чтобы волосы побыстрее высушились. Валера вновь в этой самой комнате и к горлу ком подкатывает, это так мерзко и ужасно, ему хочется обратно домой. Пацаны наверняка перестали его искать, если вообще искали. Кащей мог им наплести что угодно и скорлупа бы это схавала. У Зимы были бы огромные сомнения, но и они, наверняка, со временем ушли. — долго стоять будешь? Туркин пугается, подпрыгивает от низкого голоса. Слава сидел на диване, скрестив ноги и держа что-то в руках. Валера был слишком глубоко погружен в свои мысли. Он крутит в пальцах предмет, а после, словно в замедленной съемке, хлопает по дивану рядом с собой. Выбора нет. Валера отлипает с места, садится рядом, ожидая дальнейших действий. Старший, похоже, совсем не спешит, смотрит заинтересованно на пришедшего, улыбается как обычно. Убирает одним движением сырое полотенце на спинку дивана, трогает осторожно полюбившиеся волосы. Это уже вошло в их привычку. КПСС гладит, чуть тянет, проводя по горячей коже подушечками пальцев, переходит к шее. Валера сейчас сидит в его свитере, мелко дрожит и покорно молчит. Слава приближается лицом к голой коже, вдыхает воздух и улавливает нотки запаха хозяйственного мыла. Ладонь скользит ниже, по спине между лопатками, останавливается на пояснице. — так приятно пахнешь. Туркин всё ещё не понимает. Внутри всё огнём горит, снаружи его трогают черезчур приятно. По шее проводят кончиком носа, прижимают крепче к себе, укладывая, всё ещё занятую, руку на бедро Валеры. Тот, зашуганный, дрожащий и не знающий, чего ожидать, замирает, чувствуя прилив крови к лицу. Страшно становится от того, что Туркин в момент осознает, что происходит, к чему всё ведёт. Мозг совсем не работает, медлит, перекрывает очевидное. Прикосновения раскаленные, тягучие, рука на бедре скользит вверх, а шею поражает лёгкий поцелуй. Валере нравится. Очень нравится. И это нравится душит, давит на глаза большими пальцами, ломает грудную клетку, пальцы, протыкает лёгкие тупым ножом и связывает кишки. — н..нет, пожалуйста. Слёзно произносит Туркин, чувствуя, как переживание растет. — команды «голос» не было.— за словами следует укус в шею и сжатие внутренней стороны бедра. И Туркин закрывает рот. Его валят на диван, устраиваются между ног, обхватывают широкими ладонями утонченную талию. Юноша похудел за время пребывания здесь. Его трогают, целуют, задирают свитер и вдыхают аромат чистой кожи. Валере хочется рыдать от осознания того, что его всё это заводит с полуоборота. Он следит за чужими руками, они проходят ветвистый путь по телу, оглаживают, задерживаются. Слава его прижал собственной тушей к дивану, не даёт ничего сделать, терзает бедную шею парня. Туркин теперь самый настоящий петух, точнее, они оба со Славой, но для друг друга только Валера. Внутреннее сопротивление всё ещё ярко мигает, воет сиреной, свистит громко. Только оно затихает в мгновение, стоит КПСС задеть нужную точку. Тело остро реагирует, выгибается дугой. Валере жарко до одури, с него свитер стягивают окончательно, словно мысли прочитав. Ладони шершавые, всё ещё опасные, но в данные момент такие осторожные и нежные. Слава слепо находит соски Туркина, проводит по разбухшей коже подушечками пальцев, желая довести их до нужного вида твёрдых бусин. У Валеры перед глазами плывет, низ живота крутит, выжимает. Оказывается, девушки так себя ощущают, когда их трогают мужчины? КПСС отрывается от своего дела, окидывает взглядом возбужденное тело и снимает с себя плащ, в котором сидел всё это время, за ним летит кофта. Он принимается выцеловывать ключицы, иногда переходя обратно к шее, обхватывает Валеру за бедра, прижимает к себе, давая почувствовать крупное возбуждение в штанах. Туркин скулит, держится за диван и глаза закрывает, отдаваясь ощущениям. Кроет пиздец. Когда с него стягивают штаны, до ушей доносится восхищенное: — так вот какими мы можем быть. А после над ухом, шёпотом, добавляют. — умеем не только скалиться. Валера сейчас наверняка весь красный, пышущий жаром и еле уловимой ноткой желания. Слава чувствует, радуется сам себе, проводит рукой по впалому животу юноши, доходит до груди, а после опускается обратно, уже к бедру, хочет подольше потрогать бархатистую часть тела Валеры. Старший укладывает ноги Туркина по бокам своего тела, а после проталкивает внутрь напряжённого тела палец, смазанный вазелином. Когда успел, откуда достал смазку. Валеру подкидывает, жар новой волной проходится по всему телу. Он открывает глаза, опускает взгляд вниз и захлебывается в стоне, чувствуя, как к первому пальцу добавляется второй. Его разрабатывают осторожно, останавливаются на трёх фалангах, толкаются в нутро, выбивая всхлипы и мычание. Боится стонать в голос. Команды не было. Пальцы сменяются членом спустя короткое время, Валера дышит прерывисто, смотрит испуганно, до конца не привык. Член у КПСС крупный, истекающий смазкой и усеянный множеством мелких вен. Валера наблюдает, как чужой орган постепенно пропадает внутри него. К Туркину наклоняются, обхватывают бедра поудобнее и, толкаясь до конца, шепчет: — голос. Валера, словно ожидая этого, стонет громко, скулит, выдыхает жарко, умоляет ничего не делать. Шепчет, словно больной, как ему душно. КПСС не ждёт, начинает двигаться внутри, оставляет мокрый поцелуй на плече Валеры и выпрямляется. Вид Валеры привлекал. Хотелось доводить его до исступления вновь и вновь, слушать тихие, надломленные стоны и, желательно, собственное имя. Что и происходит в следующее мгновение. — Слава…прошу. Лепечет мальчишка охрипшим голосом, хватается за запястья КПСС и пытается держать себя в руках от движений мужчины. Старшего током прошибает от одного только зова. Валера давится, голову запрокидывает, плотно губы сжимает, мыча. Его кусают рядом с кадыком, зализывают тут же, насаживая сильнее. Туркин забывает, что он парень и не должен испытывать ничего такого рядом с человеком своего пола. Но то, как внутри него скользит член, доставляя неимоверное удовольствие, выбивая из него сладкие, рваные стоны, сбивает напрочь все установки. Собственный орган пульсирует, изнывает от недостатка внимания, живот уже совсем мокрый от естественной жидкости. Валера хнычет от очередного толчка и, прикусив, почти зажившую, губу, кончает. Наблюдая за этим, КПСС остаётся доволен собой, но ведь он сам ещё не закончил. Возобновляет толчки, меняет темп на более быстрый. Туркин словно оголенный провод, находящийся под напряжением. К нему как не прикоснись, а задрожит и голос подаст. Зашипит, дёрнется и касаться не захочется во второй раз, вдруг током шибанет. КПСС наклоняется, совсем не мешкая, утягивает Валеру в поцелуй. Тот губы не разжимает, словно отказываясь, но старший настойчив, кусает, толкается грубо, отчего Валера сдается под этим напором, рот раскрывает, впуская горячий язык. И Туркин убьет себя, если скажет, что ему это не понравилось. Боязливо ответив, парень ощущает, как его вновь окутывает столь жаркое, болезненное желание. Поцелуй долгий, мокрый, чувственный, сносящий крышу. Выносливость у младшего никакая, ему хватает нескольких поцелуев, чтобы излиться себе на живот во второй раз и сморгнуть скупые слёзы. Слава глухо рычит, хватается за Валерины волосы, оттягивает их назад, открывая для себя вид на искусанную шею. Он припадает к ней вновь, целует совсем недолго и кончает младшему внутрь, прижимаясь сильнее. Они оба липкие, взвинченные, дышат через раз и говорить совсем не хочется. Валера размякший, лежит тряпкой под Славой. — будешь меня слушаться? КПСС тянет парня на себя, предварительно взяв его за плечо. Их лица слишком близки друг к другу. Валера сглатывает и сомневается пару секунд. — буду.***
На улице всё также зима. Кащей стоит на морозе, курит, переминается с ноги на ногу и оглядывается. Сегодня он вышел один. Подъезжает знакомая машина. Выходит из неё не менее знакомая фигура. Пожатие рук, передача денег. Всё на месте, но чувствуется желание задать вопрос. — что, Кащей, спрашивай. — а вот, Турбо, что с ним? ты нам его отдашь? КПСС хмурится, смотря на мужчину. — ты его с такой лёгкостью отдал, что этот вопрос с твоей стороны звучит так хуево.— рычит главарь «чёрных». Видно, как Кащей в мгновение напрягается, после чего натягивает свою лёгкую, выходную улыбку. — просто интересуюсь, ты же говорил, что вернешь его. — я передумал. Отвечает коротко и холодно. Ставит точку в разговоре пронизывающим взглядом и чуть наклоненной головой в бок. В этот момент из машины сразу же выходят двое. Слава останавливает их коротким взмахом руки. Кащей всё понял, ему повторять второй раз не надо. В знак уважения жмёт Славе руку и поспешно уходит, натянув шапку на голову посильнее. Пошел снег.