чем пахнет дождь из тоски

      Фонтейн цветёт и дышит спектаклем.       Это было очевидно даже слепому, но, повидав сотни иностранцев и поговорив с тысячей путешественников с престола Исполняющего Обязанности Архонта… угол наблюдения изменился тоже.       …с одной стороны, сценизм в каждом вдохе делает Фонтейн совершенно невероятным, ярким, смелым и вечно сияющим регионом, совершенно ни на один другой не похожим, но…       …любая сцена подразумевала чётко прописанные роли.       Когда ты — дракон, всё на самом деле звучит — и кажется — немного более простым, чем, по наблюдениям, делается другим. Эмоции имеют в лучшем случае третью степень важности, разумом руководят расчёт и принципы, так что играть заготовленную заранее роль труда совсем не доставит. Просто делай своё дело и считай. Постоянно считай.       …с другой стороны, весь этот фарс мешал зачастую совершенно естественному току вещей. Расчёт должен быть таким, чтобы в итоге обязательно звучала драматическая композиция, а овации оглушали своей громкостью, голос — таким, чтобы у слушателей замирали сердца, а слова подобраны так точно, чтобы каждый слушающий чувствовал всё одинаково сильно… даже если речь шла о чистой чепухе.       Фурина за какие-то пять сотен лет научилась играть с этими условиями так искусно, что он совершенно не думал о том, насколько эта роль сложна.       Он знал, что вечерами она ломалась так, как ломается тонкий октябрьский лёд под каблуком. Он знал, что порой её плач разносился по коридорам, даже не смотря на практически идеальную звуконепроницаемость покоев Архонта. Знал.       Однако она каждый раз по утру выходила из комнаты совершенно уверенной в себе девушкой, поправляла шляпку — и снова начинался гениальный спектакль.       Он до сих пор ломает голову над тем, как у неё это получалось, и как она не сошла с ума… если не сошла.       В современных пьесах очень любят писать: «Архонты Гидро и всякий, кто исполняет Их обязательства, обречены на одиночество», и до определённого момента Нёвиллет относился к этому… скептически. Пророчество больше ничему не угрожало. Фурина ушла на свой законный отпуск. Он же — Дракон, которому совсем не свойственны эмоции и чувства, которые свойственны людям. Драма, боль и тоска — это не про него.       …однако пронизывающий ветер мчится по земле, а небо чернеет, несмотря на ярко сияющее солнце: так обычно крадётся гроза.       Он без тени сомнений принял ношу Владыки, будучи абсолютно уверенным в том, что ничего не изменится, но его едва ли хватило на семь проклятых лет.       Он долго искал причину тому, почему его так ломает. Неверный взгляд на ситуацию? Просчёт? Может, проблемы с пищей? Свет? Хоть что-то должно было дать ответ, и он перебрал всё, пока не поймал себя на мысли о том, что каждый раз в такие моменты вспоминает, как уставшая, совсем не по-архонтски напуганная фигура периодами приходила к нему в покои ночами, когда дни Фурины Де-Фонтейн были особенно тяжёлыми.       Обычно она куталась в специально отложенный массивный старый плед и сворачивалась в крохотный — даже с учётом пледа — клубок, засыпая в его кресле. Она редко говорила вообще хоть что-то в такие моменты, лишь пару раз за всю историю просила рассказать что-нибудь или просто посидеть неподалёку, пока не заснёт, и вот это странное чувство присутствия её… успокаивало.       Когда она сделала это в первый раз, она очень сильно пыталась что-то объяснить, но Нёвиллет быстро понял, что объяснения излишни. Фурина действительно много брала на свои молодые плечи. Ей нужно было чувствовать безопасность. Он никогда не прогонял её в такие дни.       …по правде говоря, сейчас он бы и сам не против сделать так же.       Каждый раз, когда происходящее заполняло его разум слишком сильно, разум упрямо тянулся назад: туда, где любые переговоры, праздные речи и игру харизмой Фурина брала на себя, а он занимался тем, что умеет лучше всего: считать и поддерживать свою Повелительницу. Возможно, это звучало ужасно эгоистично, но, похоже, он слишком сильно привык надеяться на то, что широкая улыбка Де Фонтейн быстро прогоняла любой мрак, каким бы тяжёлым ни был спор.       …говорят, Драконы лишь раз выбирают своего хозяина, если выбирают вообще.       Крупные капли захлопали по листьям и травам. Стремительно, как порывы по земле, лёгкий дождь обрушился по долине ливнем, и что-то грохотнуло где-то за спиной.       …так значит, она считала его присутствие безопасным. Это… такая… странная мысль, потому что до него только сейчас доходили эти абсолютно очевидные детали: когда она пришла в его кабинет по ночи впервые, она вообще толком его не знала, и к любому действию относилась с напряжением. Однако из всех возможных лиц она посчитала безопасным именно его.       …Нёвиллет знал и о том, что юная Де Фонтейн пыталась искать утешения в других людях. Это было… естественно, если вспоминать это сейчас и с учётом её истинной сущности. Однако каждый раз она возвращалась в одиночестве.       Совершенно ничего не получалось и у него: с кем бы ни оставался наедине замкнутый и хмурый Гидро Дракон, ни с кем не приходило то чувство умиротворения… или хотя бы безопасности. Или — банально: никто не был готов ни наблюдать за тянущейся рутиной за огромным столом в его кабинете, ни просто разобраться в той сумасшедшей паутине из смешанных непреклонности, упрямости, прямолинейности и драконьей гордости, которые плотным колтуном сплелись в этой рогатой голове.       …и руки у всех казались ему холодными. Это люди называют тоской?..       Тогда впервые Нёвиллет чувствовал бессилие так ярко. — …годы идут, а Гидро-Дракон в своём репертуаре: хочешь найти Повелителя Вод — следуй за грозовым фронтом.       Дождь лил, но капель пропала.       На мгновение он решил, что совсем отключился от мира, но нет: резко распахнув глаза, он вместо неба увидел прутья потрёпанного зонта и серо-голубую ткань меж них.       Потом слева от него что-то с лёгким шумом спустилось, и только тогда он смог увидеть слишком уж знакомые сине-голубые глаза, неизменно улыбающиеся одним своим видом. — …тут мокро. Простынешь. — Раз уж болеть, то вместе. Так хоть не так обидно будет. А то — представь, как Паровая Птица оживится, — лёгкий смешок, — «сенсация: Дракон Фонтейна вышел на публику с насморком и севшим голосом…»       Она так ярко смеётся. Он почти уверен в том, что бредит, потому что мысли не могли так материализоваться, но дождь вправду под зонтом не лил, а он вправду слышал самый привычный звук в мире.       У неё отросли волосы, черты лица стали острее — взрослее — и тон голоса стал более женственным. Тем не менее, этот голос он узнал бы из тысяч, и не спутал бы ни с чем.       Были и совершенно новые черты. Кое-где можно было заметить достаточно яркие полосы шрамов, новые привычки в движениях и словах, былая скованность пропала, и во всём было больше… настоящего. Она не играла роль, не пряталась за страхом быть раскрытой, она была просто собой.       Стоит здесь, впервые за эти годы вновь на родине, и защищает водяного дракона от собственного дождя.       …так свойственны ли людские привычки и желания Драконам? Нёвиллет до сих пор не может определиться, но почти внезапно осознаёт, что едва не тонет в этих объятиях, и что в действительности мечтал о них даже больше, чем следовало бы.       Оказывается, Драконы умеют скучать.       Оказывается, это чувство настолько разъедающее, что проняло даже кого-то настолько непрошибаемого, как он. А это многого стоит.       Фурина с некоторой печалью посмеивается, когда гладит его спину. Её руки тёплые.       Что-то внутри беспокойно заставляет его на время отстраниться и посмотреть на её глаза ещё раз: она ведь-… — Настоящая, — улыбается она, — самая настоящая из всех возможных. Честно-честно. — …я сказал это вслух? — Нет, но в твоих глазах всё читается, как по книге.       Отчасти он был обеспокоен тем, что обычно всё наоборот происходит, и все беды с эмоциями всегда шли в обратную сторону. Однако сейчас она не может свести с лица улыбки — счастливой, такой счастливой — а он держит её всё ещё крохотные ладошки в своих и никак не может успокоиться. — …почему ты смеёшься? — Когда ты так смотришь, то становишься похожим на котёнка, — улыбается она, — я тоже скучала, мой милый юдекс, очень... я… я не могла вернуться в Фонтейн всё это время, и… произошло столько всего… и-… я… я дома! И... прости, я... на тебя столько всего свалилось...       Хотелось наговорить много глупостей, но тут он всё-таки взял себя в руки.       Он скажет, но позже. Сейчас — ещё ненадолго потонуть в тепле этих объятий.       Немного. Совсем немного.       Лишь бы это не оказалось бредовым сном.       …когда-то давно кто-то из божественных существ в шутку ему сказал, что привязываться к смертным — это лотерея, в которую можно сыграть разве что на войне — дескать, там, по крайней мере, будет оправдание заранее уготованному проигрышу.       Привязываться к Архонту, даже поддельному, и вовсе было безумием, и тот факт, что это произошло неосознанно ещё пару столетий назад, просто взрывает ему голову сейчас.       …он просто катастрофически сильно скучал по очень конкретному виду тепла.       Фурина явно сама в растерянности и вряд-ли понимает, что происходит: придётся объяснять ей, что сотворило с ним её отсутствие, как бы странно и парадоксально это ни звучало. Наверняка она будет смеяться пуще прежнего: сам ведь говорил, что не для него все эти вещи.       …на кота, значит, похож. Забавное и очень точное сравнение, если подумать.       Жаль только, что калачиком в той же манере нельзя свернуться. — …расскажешь о своих путешествиях? — Конечно! Правда, это, кажется, целое столетие займёт...       …дождь медленно сходил на нет.       Впервые за последний месяц аномальные ливни наконец-то начали отступать…