Покер на костях

— Я люблю тебя. Игра становится не слишком искусной, но тот, кто ее начал — достаточно искусен. Взгляд, направленный в мою сторону, внимательный, немигающий. И голос — именно такой, как и полагается в амурных делах — с легкой хрипотцой, чуть ниже обыкновенного. Эльф вздергивает тонкие росчерки бровей в немом вопросе. Он издает этот звук, (о, восхитительный звук) отчаянного недовольства, скорчив гримасу. Но я вижу, что алые глаза напротив забегали. В нетерпении. — Полно. — Брось, тебе не идет это, — быстро отзывается Астарион, протянув ко мне руку в кожаной перчатке. И едва-едва прикасается к моей ладони. — Прочие наскучили тебе? — обведя глазами лагерь, поинтересовался я. — Или перестали поддаваться на вампирские чары? — О, магия тут ни при чем. Что на счет природного магнетизма? В сознании всплыли обрывки воспоминаний; под его очарованием пала даже прекрасная, молчаливая и до нельзя серьезная жрица. Я запомнил пунцовый румянец, украсивший ее личико от смущения. Что делать с другими знаниями о приглушенных стонах, доносившихся из палаток — я попросту не знал. И не мог сослаться на абсолютную незаинтересованность в происходящем. Любопытно, а они с Уиллом вначале сцепились друг с другом, словно дикие звери, и только потом слились в едином порыве…? Или же в обратном порядке? Подумав про аккуратные надорванные ранки на смуглой коже, плохо скрытые высоким воротом плаща, я позволил себе сказать некую глупость: — Я больше не заинтересован, мой милый друг. Эльф слишком скоро переменился, приняв скучающее выражение лица. Огоньки, поблескивающее в кровавых глазах, говорили вовсе о другом. — Вот как! Он переводит дыхание (хотя в этом нет необходимости), и тихо продолжает: — Хочу быть откровенным, сердечко. Я всегда получаю желаемое. Вопрос только в том, разделишь ли ты это со мной. Или я получу его силой. Сумерки сгущались. Лагерь лениво погружался в ночную дремоту. Кто-то из соратников уже прикорнул, закутавшись в теплые шкуры, кто-то увлеченно засел с книгой, потягивая вино. Довольно дрянное. Такое, что Астарион и вовсе отказался его пить. Я же крутился в своей палатке совсем без сна. Ничего не прельщало меня: ни чтение, ни дешевая выпивка. Шкряб носился по лагерю, словно ужаленный, и облаивал разве что не каждую найденную мелкую живность. Я покидал с ним его любимый, изжёванный до пуховой требухи кожаный мячик, и обратно вернулся к лежанке. Я даже перекинулся в кости с волшебником, но проигрался и все равно лежал — сна ни в одном глазу. Было и еще кое-что. Разговор с Астарионом никак не шел из головы прочь. И началось все, как обыкновенная шалость, порожденная тоской и плотской жаждой. Я искал с ним уединения еще, но мое предложение было мягко отклонено, а гордость нашего народа была слишком велика, чтобы просить дважды. Как и в любую другую ночь, палатка эльфа пустовала; во сне нужды не было, а он привык бродить только после заката, не спеша отказываться от старой привычки. Наш лагерь был разбит посреди древних руин. В прошлом это была одна из величайших крепостей во Вратах Балдура — сейчас же, она растеряла все величие, но все же притягивала многих путников. Сам замок располагался на равнине, чуть дальше по дороге. Ночь выдалась теплой и безветренной. Тонкий полумесяц луны скрылся за густыми облаками, и мне пришлось поджечь факел, чтобы разглядеть что-то кроме замызганных носков своих сапог. Мои глаза видели в темноте то немногое, что было необходимо для дальнейшей дороги. Вдалеке, на возвышении, я заметил смазанные очертания крепости. Наконец, я добрался до места. По полуразрушенным коридорам гуляли воюющие сквозняки, и зловеще поскрипывали старые двери, побеспокоенных ветром. Когда я поднялся на верхние этажи, то заметил скудное, теплое освещение — то были зажжены свечи. Пройдя вперед, к свету, вдоль стен, кое-где покрытых мхом, но все еще сохранивших память минувших лет, я вошел в комнаты. Полотна, украшавшие коридор, уже разбухли от воды и покрылись уродливыми пятнами. Металлический запах, преследовавший меня с того мига, что я вошел в крепость, исходил именно от этого места. Тут был разбит алтарь Ллос. Я скривился, и затушил свечи, расставленные верными. В свете пламени омерзительно поблескивал идол богини, и я с трудом погасил в себе желание уничтожить его. Тут резко пахло свежепролитой кровью, и под покровом своей ненависти я упустил момент, когда мое присутствие перестало быть незамеченным. К счастью, чужак оказался не одним из последователей Ллос. Комнаты озарило мягким светом от факела. — Астарион, друг мой… — коротко поприветствовал я, прищурившись, и всматриваясь в клубящуюся в углах темноту. Чужие очи отливали красным. — Пришел помолиться своей богине? — Она не моя богиня, — бросил я, отвернувшись. Не все дроу почитали Ллос. Моя семья всегда презирала ее, и никогда не проливала кровь во имя бессмысленной жестокости. — Мне всегда это было чуждо. Храмы в честь алчных божков, ритуалы и жертвоприношения… О, я так далек от религии! — эльф издал негромкий смешок, и словно бы устыдившись, вдруг помрачнел: — Разумеется, я понимаю, что лучше жить с мыслью, что твои молитвы слышит некто эфемерный, и в силу своей изменчивости, иногда исполняет желания смертных. Ну и если продолжать мысль, то лучше уж отыскать джина. — Очень проницательно, — я рассмеялся, и приблизился к вампиру. — Искал вдохновения среди руин? — Можно и так сказать. А что до тебя… дорогой? — Это место напоминает мое родное поместье, — признался я, перехватывая пытливый взгляд эльфа. — А я не помню своего дома. То есть тень воспоминаний, конечно, осталась, но, по-правде, я помню немногое из человеческой жизни. Забавно звучит, ведь правда? Астарион хлопает ресницами, и чуть опускает вниз подбородок, смотрит снизу-вверх и кривит губы. — Не к лицу, право, — передразнил я вампира, соглашаясь на его игру. — Я думал, что мне подходит абсолютно все. Даже деланная обида была частью большого фарса; вампир, видимо, действительно оказался заинтересован в моей особе. Или ему смертельно скучно. — Многое. Но тебе совершенно отвратительно в белом, — серьезно заявил я, указав на его шелковую сорочку, открывавшую прекрасный вид на изящную шею с полумесяцем укуса. — Отвратительно, — повторяет тот, насупив брови, — это больно вообще-то. Он стоит уже совсем близко, жадно рассматривая меня, и слышен только бархатный шепот: — Не правда. Не лги. Я первым тянусь к вампиру, поглаживаю его по холодной щеке. — Идеально, — намеренно задев шрам, произношу в ответ, — только белое и впрямь не к лицу. Никакой напускной робости. Нет и влажных, широко распахнутых глаз. Касания больше не осторожны. Теперь уже он совершает резкое движение. Толчок. И я в кольце бледных рук. Целует. Губы такие же мягкие и нежные, как я запомнил. А за ними бритвенно-острые зубы. Эльф разрывает поцелуй, и тянется к горлу. Мои пальцы почти столь же быстры, как и его. И вампир оказывается застигнут врасплох. — Это «нет»? Или тебе просто нравится управляться с клинком? — острие упирается куда-то ему в грудь, и Астарион ловко накрывает его ладонью, смыкает пальцы, позволяя вонзиться в податливую плоть. Кинжал, обагренный кровью, падает на камень с глухим стуком. — Ты напуган, моя радость? Зияющая рана на внутренней стороне белой кисти затягивается на моих глазах, и эльф, будто бы фокусник, тянется к тугим манжетам, и оголяет свое оружие. Оно похоже на иглу, тонкое и острое; вскроет глотку за считанные секунды. — Допустим «нет», — и это ложь, глупая до неприличия. Я вспоминаю о нашей прошлой близости (или это чары вампира?), и даже не чувствую боли от лезвия, полоснувшего по коже. Сперва. Затем легкое покалывание — и багровая влага оседает на вороте сорочки некрасивыми, большими пятнами. Рана маленькая, но глубокая. Успеваю заметить осоловелый взгляд алых глаз. Когда он вонзает зубы неподалеку пореза, то становится больно. По-настоящему. От этого подкашиваются колени, и я падаю наземь, все еще удерживая эльфа. Камень чуть влажный от плесени и почти ледяной, а еще он врезается в поясницу тысячами острых неровностей. Одежда чуть смягчает удар, но боль не исчезает полностью. Астарион неловко отрывается от шеи, задрав голову, чтобы взглянуть на меня. На его лице написана неподдельная жалость. Пожалуй, даже слишком неподдельная. Он обронил несколько капель, и они медленно сползали вниз по подбородку, к адамовому яблоку. Я протянул руку, и размазал кровь по коже, царапнул острыми когтями по плоте. — Сердечко… — тянет вампир, скупо прижавшись устами к моим. Вокруг раны расползается зуд, место укуса начинает пылать от жара… и это чувство… оно приятно? Все чресла словно бы каменеют, мышцы расслабляются, хотя, вот оно предательское сердце — гони кровь — дай хозяину убежать. Я сосредотачиваюсь на извращенном ощущение удовольствия, и в какой-то момент даже прикрываю глаза. Астарион все еще нависает надо мной, и я давлю ему на грудь, указав убраться в сторону. Встав на ноги, нетвердой походкой иду к поеденной молью перине, затянутой в дорогое бархатное сукно, что в прошлом, видимо, была диваном. Я скрываю улыбку в изгибе руки, другой подозвав к себе эльфа. Эйфория все еще не покидает меня, и внутри все разрывается от переполняющих меня чувств. Места для двоих было слишком уж мало, и боги благоволили нам; Астарион грациозно перекидывает через меня ногу, и опускается аккурат между разведенных бедер. В полумраке кожа вампира отливает мрамором ледяного изваяния, а глаза блестят, как и у всех зверей. Чары определенно имели некое влияние на меня, ведь я попросту не могу оторвать от него взгляд. Томление внизу живота уже невыносимо, а тело жаждет продолжения. — Не так, — шепчу я, опрокидывая его на спину. — Раздевайся. К великой радости, Астарион не говорит ни слова, и послушно тянется к шнуровке. Все шея и плечи склизкие от крови, и я поскорее стаскиваю с себя одежды. На нем ни миллиметра ткани, только плоть и кости. Вампир привстал на локтях, широко раскрыв передо мной колени, позволяя, и, о, желая показать себя. Ни капли смущения. Он любил внимание, и был капризен, словно дитя, если его оставляли без ответа. Моментами отродье просто невыносимо, так что хочется поскорее продырявить эту человеческую оболочку. Великолепную оболочку. Астарион — не мясо и сухожилья, Астарион — совершенный механизм со множеством проводов; потяни за любой из них — отзывается, как демоническая машина нажатием на рычаг. Сейчас — сплошь послушание и кроткость, только продолжай тянуть за рукоять. И он действительно желал этого, чем больше я буду пользоваться им, тем сильнее привяжусь. И это тоже механизм. Он уже далеко не прост, сложен, но все константа. Астарион бы хотел, чтобы слова любви прозвучали от меня, и были правдивы. Он в совершенстве овладел навыком соблазнения и обольщения, оттачивая их на своих жертвах вот уже несколько веков. И другими инструментами, разумеется. Собственным телом. Палач похоти. Понравилось бы такое умозаключение ему самому? — Я хочу, чтобы ты объездил меня, — жарко выдохнул я, поцеловав его. Астарион тороплив и покладист. Вся его аура источает самую что ни на есть радость. Он напился моей крови, что пляшет по его венам, а теперь получит то, что привык получать всю жизнь. Вампир невольно содрогается всем телом, когда я втискиваюсь в тесные мышцы. Ему невозможно повредить, как смертному, и боль моей плоти, пронзившей его, скора. Страдальческий стон все же вырывается из его рта, когда его бедра поднимаются и опускаются на мои. — Тебе нравится? Внутри он горячий, словно живой, и это диссонирует с его холодной кожей. Чудесно диссонирует. Астарион вдруг начинает шептать какие-то бессвязные речи, прикрыв глаза. Подскакивая от каждого толчка, продолжает трепаться, и я зажимаю его уста рукой. Было бы смешно, только хочется заехать по его личику. — Осторожно, — эльф не разрешает заткнуть себя, — я могу и откусить твои чудесные пальчики. — Быстрее, — команднул я, вцепляясь в него ногтями. — О, ещё быстрее? Кажется он хохочет, но подчиняется, и скачет верхом так невыносимо шустро, что я чуть не кончаю в тот же миг. Вампир возбужден, но не прикасается к себе, и мне открывается чудесный вид. Опустив глаза, я только и смотрю, как исчезает моя плоть между его ягодиц. Так быстро. Члены пульсируют, и я вот-вот должен свалиться в пучину наслаждения, как этот плут вдруг останавливается. До меня, наконец, доносится его голос: — Я хочу ещё, — шаршавый язык широко лижет кровоточащую рану, и меня прошибает холодным потом. — Могу ли я…? Я отрицательно мотнул головой, и увидел злобу, плещущуюся в глазах напротив. Он и так мог взять. Без согласия. Не могу сделать следующего вопроса, и сквозь раздосадованный полустон-полувсхлип спрашиваю: — Тебе правда нужен ответ? — И то верно, — заулыбался Астарион, закусив губу. — Ведь я уже получил твое тело. И кстати… Дорогуша, вставай. Эльф — сама непосредственность — поднимается на ноги, упершись руками о пояс, и цокает языком, призывая поскорее действовать. — Ах, да ты едва стоишь! Нужно немедленно что-то с этим сделать. Чресла были слабыми, мышцы подёргивались от болезненного напряжения. Мое тело самовольно рухнуло обратно, в сладкие обьятия пыльной обивки, смердящей цвелостью. Я пришел в сознание от боли. Мой нос как раз врезался в жесткую спинку дивана. Клыки Астариона вонзились обратно в рану, и то, что вырвалось из моей глотки не было даже криком. А воем. Одновременно с этим его плоть грубо входила внутрь неподготовленного нутра. Я рванул всем корпусом, но чужая ладонь жестко надавила на поясницу, удерживая. Я что-то пробормотал себе под нос, велев продолжать, но не был уверен, что сказанное не осталось в собственном сознании. Кровь стучала в ушах, из меня неумолимо тянули жизнь, а тело сладко билось в агонии, встречая твердую плоть эльфа. Он вколачивался в меня отбойным молотом, и я никогда не думал, что найду такое выражении привлекательным в данной ситуации. Я вообще не мог вообразить такой ситуации. Наслаждение было так велико, что тело вовсе обмякло, готовясь к кончине, пронеслась мысль о смерти, а в сознании восхитительно пусто; силы покидали меня. Мерзкая тварь, сидящая в мозгу, отчего-то тоже затихла. Забавно. Именно я сейчас агнец на заклании. Сквозь толщу непроглядной тьмы, я слышал исступленный шепот, но слов разобрать не смог. Измученное тело, наконец, оставили, прекратив овладевать мной. — Прекрасное создание, — шепчет Астарион, несмело касаясь моего лица. Он почти обеспокоен, когда не замечает движения под собой. Губы движутся, но из рта не вырывается даже хрипа. Я потерял слишком много крови, и эльф уже произносит слова исцеления, нервно бегая глазами по моему лицу. Все это до нелепого напоминает переживания, и когда я хочу сказать об этом, то обретаю возможность вновь ворочать языком. — Не нужно, — отмахиваюсь я, прижав к себе вампира. Он бережно укладывает голову мне на грудь, и позволяет лежать в его объятиях. О, сладкий-сладкий белокурый эльф.