Рядом

«Ты чего, Фремине». «Ты чего». «Ну-ну, все хорошо...». «Не бойся». Его тянут за локоть сначала бережно, затем — чуть настойчивей, и отнимают руку от головы. С другой стороны Линетт делает то же самое. Этот гром особенно ярок, небо разодрано в клочья: в нем перегоревшая лампочка. Дождь, всегда завораживающий младшего брата, омрачен грохотом, вспышками. Молнии — трещины. Небо крошится как печенье. На нем «ни облачка» — отвратительные страшные тучи, но и их не видно за разломом, эпилептическим мерцанием. Фремине всегда боится. Так говорят случайные свидетели его попыток зажать уши, зажмуриться, забиться в угол и перестать трястись, как потревоженный ромарин. О том, что это — пытка воспоминаниями, гулом в ушах, потерей зрения, — симптомами идеально выполненного задания, отдачи долга прилежного фатуи, — знают лишь брат с сестрой. Никому больше и не надо. Это не создает больших проблем. Только в такие дни, когда за окном — апокалипсис. — Чай? Лини присаживается перед ним, а Линетт — сбоку. Так они защищают его от прошлого, от памяти, от настоящего: тепло прижавшегося к нему тела, ласковая шерстка обвившего локоть хвоста, а еще трется щекой о его плечо. Фремине отвлекается на приятные парализующие мурашки и свое неловкое бормотание: мурлычет в ответ какие-то мягкие звуки, не готовый к ласкам сестры. Улыбка на лице Лини держится еще секунду, прежде чем он придвигает горячую чашку с излишней каплей нервозности. — Спасибо, я не хочу... — Чай успокаивает. Этот с ромашкой, — выдает Лини не слишком убедительно. От неясной усталости он теряет привычную многословность и даже не пытается звучать так же заботливо, как крутился у чайника минуту назад. Пара вынужденных глотков, и чашка оставлена на полу в покое. — Чего ты так сильно в этот раз?.. — он спрашивает с тяжелым вздохом, касаясь щеки брата там, где Линетт щекотала ушком. Касание переходит в глажку, сначала — словно в вынужденную, но тут же — в самому Лини нужную. Удержался от порыва потянуть лицо на себя. — Не знаю... — Только не думай извиняться, — так он прерывает Фремине на выдохе и улыбается лукаво, понимая, сколько слов пресек тут же. Абсолютно лишних. Фремине никогда не будет виноват в том, до чего его доводят мерцающие вспышки, оглушающие раскаты. Его бы обнять сейчас, закрыть собой дрожащее тело, доказать, что мир остается страшным, а брат — все еще рядом. И бояться нечего. И не двигается, пока Фремине втягивается в бережные руки Линетт, обмякая в ее мурлыканье, поддаваясь ладошкам-лапкам, греющим напряженную спину. Вот-вот расслабится. — Хочешь поспать сегодня вместе? Говорит Лини, протягивая и свою руку к острой лопатке, поглаживая без всякой навязчивости: пытается крикнуть «эй, я здесь». Фремине кивает. Вроде. Он не может ответчать ясно, когда Линетт, носом тыкаясь ему в ушко, избавляет голову не от одних только страхов — ото всех мыслей. А когда Лини поднимается и уходит, закрывая дверь кухни — осторожно лижет. Протяжно. Лишь раз, но с горячим выдохом, тут же запястья брата удерживая, когда у того руки дрожать начинают. Дрожь берет тело. — Лучше? — спрашивает она ровным голосом. И не дает ответить, придвигаясь так, чтобы плотно усесться на его ляжку, раздвинуть для этого достаточно бедра, наверняка одарить теплом. Ей нравится так сидеть. И двигаться. Потираясь легонько. Фремине бросает затуманенный взгляд на дверь, но прикрывает глаза тут же, чуть подтягивая сестру и помогая ей набрать темп. Немного. Лини не поймет ничего, если внезапно вернется. Только если прислушается к ее шумным выдохам и мелко-мелко дрожащему носику, которым она тыкается о щеку Фремине. Это вместо поцелуя, потому что тот всегда не готов. Максимум — в скулу себя даст чмокнуть. — Ты хочешь коленкой? — тихо спрашивает он, тут же крепко закусывая губу: трение о ляжку недостаточно точечное, иначе бы сестра не стремилась так быстро нарастить темп. Ее тело дергается ненасытно, и она больше разгоняет страсть, чем утоляет. О коленку Фремине в прошлый раз она терлась до мокрых трусиков, под которые он так и не решился забраться пальцем. Лизнул через ткань. Несколько раз. Смазка из-под них размазалась по ее бедрам — по его щекам, пока он нализывал сестре через белые влажные трусики самозабвенно, толкая в мокрое пятнышко язык. До оргазма ее довели не обострившиеся до предела чувства, а его пристальный, поплывший взгляд. — Я хочу... — шепчет она, пристав с ляжки и отводя его руку за запястье себе между ног. Медлит нарочито. Проверяет реакцию. От Фремине — не доля сомнений. Но как только касается подушечками его хрупких пальцев своих шорт, совсем в центре промежности, рефлекторно со всхлипом сводит бедра и сжимает ими его руку. От осознания. Подается вперед: влажный рот Фремине уже встречает ее, скулеж утопает в поцелуе. У Лини ровный затылок. Он лежит так, словно не спать, а помирать собрался. Не двигаясь. Фремине осторожно трогает его за обнаженное плечо, проводит пальцами вниз и крепко берет за локоть. Спрашивает растерянно: — Почему ты от меня отвернулся? Чтобы ответить на это, нужно выпутаться из хватки Фремине, что Лини делает неохотно. Но развернуться к брату, чтобы успокоить — дороже. Даже в темноте его лицо заботливо мягкое. Неясно, было ли таким же минуту назад. — Я всегда сплю на левом боку, Фремине. Если желаешь, развернусь сегодня к тебе. — Извини! Нет, все хорошо... Дергается, как от ожога, сразу прячет ладонь под подушку. Фремине утолял беспокойное любопытство, снующие в голове тревожные мысли: он знает, как спит брат. Почему-то в этот раз показалось важным спросить. — Можем поменяться местами. — Все хорошо. Пожалуйста, спи. Ресницы дрожат — крылья бабочки; ему заправляют челку за ухо, и он накрывает ладонь Лини своей, чтобы задержать ее на щеке. Недолго. Матрас скрипом предупреждает: движение в его сторону. Цепляя подбородок, Лини целует Фремине в уголок губ, и опускает на подушку тут же, не дав ответить. — Сладких снов, — произносит он, пока остается рядом, опираясь на локоть около головы брата. Фремине может видеть его болтающуюся на шее цепочку. Уже не может: Лини, большим пальцем оглаживая бледный лоб, смещает касание на переносицу, вынуждая закрыть глаза. — Я не хочу сладких, — признается Фремине. Его дыхание щекочет ладонь: Лини с лица спускает ее на шею. — А каких ты хочешь? — Спокойных. Долгий поцелуй в лоб. Проверка температуры. Тишина до пульсирующей крови в ушах: у Лини здесь нет права двигаться. Единственное, что ему позволено — убрать горячие губы, лбом прижаться к чужому и выдать шепотом вдруг поддразнивающее: — Тогда спокойных снов, Фремине. И отпустить его, наконец отвернувшись. Он накрывается одеялом по самую шею, и Фремине остается наблюдать лишь его макушку, вздымающееся скрытое тело, вслушиваться в мерное посапывание. Отвернувшись точно так же, он всматривается в черную щелку дверного проема, оставленную намеренно. Тишина под следами Линетт — такая же магия, как голуби, вылетающие из рукава Лини. Она прокрадывается незаметно. Тонкий силуэт похож на лишнюю тень, не на настоящего человека: хрупкая фигура крадется к кровати, хвост раз метнулся из стороны в сторону и застыл, опущенный. Своим кончиком гладит Фремине по лодыжке, когда хозяйка его, грация, присаживается у изножья кровати на одеяло. Фремине бросает быстрый взгляд на каменную спину Лини. Должен спать. Под фарфоровыми движениями Линетт матрас не скрипит: она уверенно забирается сверху на его тощие бедра, но Фремине за ладонь утягивает ее на бок. В другую от Лини сторону. Она ныряет к нему под одеяло, каждую клетку пространства отмечая воздушным запахом. В распущенные волосы приятно зарыться носом, дать голове кружиться от сладких нот пузыринов. Никогда не приторно: аромат Линетт — ненавязчивая нежность, даже если ее пальцы с острыми ноготками царапают торс Фремине очень настойчиво. Под задранной ночной рубашкой она добирается до его выпирающих ребер: в ее руках, забирающих себе тело, он чувствует себя безвольнее мотылька в ловушке. Совсем не плохо. Фремине согласен терять контроль. — Потише... — шепчет неразборчиво. Шепчут друг другу. Тонкая лямка ночнушки спадает с ее плеча: укус Фремине приходится ровно туда же. Вместо шипения сестра мстительно впивается в его шею — уже ему не сдержать которого визга, сдавленного зажатым ртом. В повисшей паузе он поворачивает голову осторожно. Лини спит. Глаза большие-большие в темноте, непроглядной под одеялом, которым она укрыла обоих их с головой. Язык по шее ведет утешающе, извиняется: ни звука, кроме тихого зализывания, не остается. Его рвению Фремине контрастен: пятерней зарывается в мягкие волосы, от макушки ведет до затылка. Гладит неторопливо. Для своего контроля, чтобы вместо стонов вырывалось шумное дыхание. Указательный палец кладет к ее губам, а она лижет игриво. — Не дергайся, — не шепчет — говорит одними губами, — и целует отдернувшуюся на миг руку. Линетт прижимается к нему крепко сбоку, до торчащих ушей укрытая одеялом. Так меньше шума. У Фремине взгляд в потолок: он впечатан в матрас спиной смелыми ласками, теплой ладонью, под рубашкой задевшей его отвердевшие соски и играющей с ними, сжимая по очереди. Фремине терпит. Не дает ни единому всхлипу сорваться. Даже когда ладонью сестра забирается под резинку белья, проводит пальцами по одним лишь коротким волосам на лобке. На встревоженный взгляд она лишь чмокает младшего в нос, позволяя разжать простынь, в которую он вцепился, выдохнуть громко, освобождая скопленное возбуждение, уверенно толкнуться бедрами вперед, когда она наконец берет в руку вставший горячий член. Ткань белья трется о ее кулак и его плоть. Скрытая под одеялом, Линетт не видит его сведенных бровок, закусанных губ, пальцев, царапающих матрас. Ее дыхание хоронится где-то в плече Фремине, звучит отдышкой, пока она продолжает двигать рукой по члену брата, его ногу просовывая между своих. Ритмично. Не медленно. Но недостаточно быстро, чтобы завершить пытку быстро. Пытка — держать в себе каждый звук, каждую реакцию тела, способную в моменте стать лишней. Фремине позволяет себе метаться головой на подушке: через разомкнутые губы вырываются беззвучные стоны, в воздухе повисающие тяжелым дыханием. Он отворачивает голову от сестры, от ее жара, пытаясь остыть хоть на каплю, отыскать спасающее отрезвление. Находит. Обняв рукой свою голову, спрятавшись в подушке половиной лица, из темноты Лини смотрит на него одним глазом. Живот вяжется в узел. Волна холода поверх жара: Фремине пробирает крупная дрожь, а рука Линетт на его члене не останавливается. А Лини не движется. Его тело вздымается от дыхания, но впившийся в лицо Фремине зрачок застыл намертво. И Фремине не может отвернуться тоже. Его подогнутые бедра крупно дрожат, пока старательная Линетт, набирая темп, размазывает по всей длине собранную с головки смазку. Невозможно вымолвить ни звука. Взгляд пойман в паутину чужих движений: Фремине бешено, но внимательно следит за тем, как Лини, перестав укрывать свою голову, тянется куда-то к нему. Куда-то вниз. Туда, где уже смята простынь. И берет за руку крепко. Пальцы переплетаются: холодная ладонь брата в ловушке влажной от пота кожи Фремине. Крепко. Крепко. Лини сжимает его руку крепко. Но так же нежно, как смотрит, развернув к нему голову полностью. Фремине дергается в его сторону в тот момент, когда громко кончает, не сдержав последнего стона. Холод с обеих сторон тут же: Линетт прячется под одеялом, Лини дергается в другую сторону, и оба его отпускают, словно так не будут замечены. Оставляя на миг наедине со своей отдышкой. Вдруг Лини вырывает его из объятий сестры, уверенно утягивая к себе, вбирая в объятие, о котором мечтал не вечер — жизнь. Разгоряченного, обмякшего, остывающего от прошедшего и вбирающего новое возбуждение Фремине, обласканного и готового к новым ласкам, охотно жмущемуся к потеплевшему телу Лини, его голой груди, готового к его запаху. Линетт осторожно пристраивается позади, обнимая младшего со спины ласково. Он зажат между их телами. Он открывает рот, чтобы Лини целовал его так, как хочет; он позволяет Линетт притянуть себя за тощий живот и впечататься поцелуем в затылок. И все это правильно.