***
В храме Наследного Принца было холодно. Неестественно холодно. Костлявые пальцы ледянящего душу и смертное — почти живое, почти дышащее, почти настоящее — тело ветра касались подбородка, щёк, шеи и краёв выступавших из-под одежды ключиц. Они, отвратительно сморщенные и до безобразия изуродованные — будто от языков демонического пламени, — ласково массировали веки и неторопливо пробирались меж ровных рядов ресниц к воспланенным глазным яблоками, чтобы там, внутри, лозами оплестись вокруг тоненьких и таких хрупких ниточек-нервов и дорасти до самого мозга, уничтожив вместе с ним всё давно обречённое сознание. Хуа Чэн на секунду забыл, что должен дышать. Прямо сейчас. Прямо в этом теле: смертном, хрупком, ничтожном, скрывающим всю возможную силу, обречённом на забвение среди сотен других — именно таком, которое Непревзойдённый заслуживал, но которое мог выкинуть как наскучившую игрушку в любой момент. Мог, но… …мог ли действительно? Сейчас с постамента на него смотрел его Бог. Несуществующее сердце с несуществующей болью билось в ненастоящих ушах. Дышать было непозволительно. — Бедствие в красном сегодня удивительно бело, — голос, сквозивший неприкрытой насмешкой, разнёсся будто бы у самого уха. Хуа прикрыл глаза, даже не попытавшись обнаружить источник звука, что диким зверем впился в его барабанные перепонки. — Неужели именно так приветствуют друг друга Непревзойдённые в наше время? Никакого такта, — теперь голос доносился откуда-то сверху. Хуа нехотя распахнул веки, взглянув на самую мерзкую из возможных картин. Человек в маске скорби и радости сидел рядом с потрясающе правдоподобной мраморной статуей: взгляд его нарисованных глаз был устремлён на нежно-карие даже в рамках чистейше-белого изображения глаза живого — почти — и совсем настоящего — не будь он таким отвратительно застывшем одновременно в сотнях моментов бескрайней агонии— человека; его руки бродили по точёному — хотя здесь больше подойдёт слово «сточенному», учитывая прискорбность его состояния — подбородку, а волосы стараниями ветра играючи касались разодранной одежды и изуродованного сотнями убийств тела. Это походило на насмешку. Пряди такие живые, подвижные, шелковистые, а под ними — твёрдый и непреклонный пережиток давно почившего прошлого. А ещё ниже, уже под самой статуей, Хуа Чэн — такой же бесполезный и уязвимый, как и множество веков назад. — Белизну я, пожалуй, оставлю Белому Бедствию, — мужчина даже не попытался скрыть свой настрой за колкостью. Его контроль над собой и своими чувствами уже давно был воистину потрясающим, абсолютно нечеловеческим, но терпеть то, что происходило сейчас он просто не хотел. Мог — безусловно, но не хотел. Ровно как и не хотел менять форму. — Да неужели? — насмешливый голос казался абсолютно бесцветным. Та самая белизна будто бы демонстрировала свой потрясающий эффект, разъедая всё, что имело хоть капельку яркой индивидуальности. — В таком случае что же я должен подарить Красному Бедствию взамен? Бесцветный голос смеётся, но веселья в этом смехе нет. Ничего нет. Тонкие пальцы тонких рук — точь в точь как у самой смерти — тянутся ко рту безнадёжно прекрасной в своём отчаянии статуи и давят. Давят. Давят. Давят. Белоснежный мрамор расходится будто бы по швам, оставляя за собой уродливо-серые трещины: они ползут во все стороны, как ядовитые змеи, добираясь до самых глазных яблок. Там же и останавливаются, словно уходя вовнутрь — к пробитому множество раз мозгу. Из трещин капля за каплей начинает сочиться бордовая жидкость — густая, тёмная, тягучая, застилающая собой всю нижнюю часть лица подобно свадебной вуали. — Кровавый дождь будет хорошим подарком для Собирателя Цветов? — он подбирает одну из капелек, застывших у самых глаз и размазывает под противоположным глазом своей маски — так, чтобы походить на зеркальное отражение наследного принца. — Ты позвал меня ради этого цирка? — сказал мужчина вместо сотни проклятий, что так и желали вылиться на виновника всех противоречивых чувств. Как он смел? Какое, чёрт возьми, имел право? — Цирка? Ка-ак грубо, — в его голосе все цвета радуги, в его глазах идеальное ничего — эти факторы как проекция бесподобного подражания небесной дуге сливались в белоснежный первоисточник в виде его ханьфу. В лёгкой призрачной дымке храма принц — чужеродный самозванец в стенах, принадлежащих совершенно иному существу, такому чистому и благородному — походил на туманную радугу. Такую обманчиво-белую с одной лишь еле заметной полосой сверху всегда строго определённого цвета. Красного. Как та самая капля крови, что кривым пятном застыла на идеально ровном материале, заменяющем демону его собственный образ. — В таком случае твой дорогой хозяин в моей труппе будет главным артистом, — он стягивает с лица маску, усмехается так завораживающе, что аж блевать тянет, и прикрывает нарисованным ликом живой лик статуи. Больше Хуа Чэн не видит глаз Его Высочества, омытых кровавыми слезами сквозь десятки мелких трещин. Трещин таких, что бывают лишь на масках. Маска Бая же никогда не трескалась. Хуа Чэн его глаз не видит, но вот сами глаза различают его черты более чем прекрасно. На лице Се Ляня — лице, украденном Баем — они смотрятся будто бы и вовсе не к месту. Если искажённые от нечеловеческих мук очи принца со статуи были нежно-карими, несмотря на белизну статуи, они же на одном из бедствий смотрелись абсолютно бесцветными. — И вновь, и вновь… — Безликий улыбается. — Ты стоишь неподвижно. Удар. Сердце смертного тела бьётся в тот момент, когда Хуа вспоминает о дыхании. Удар. С чудовищными звуками статую протыкают десятки невесть откуда взявшихся орудий. Градоначальник с ужасом понимает, что для каждого из них есть специально отведённое место. Всё так, как было тогда. Всё так, как было с Его Высочеством. Удар. Шаг за шагом — Хуа Чэн сам дошёл до этого храма. Что в первый раз, что сейчас. Тогда, бессильно паря над израненным сотнями убийств принцем, слабый огонёк не мог ничего. Теперь, безысходно наблюдая лишь за статуей и Безликим, натянувшим на себя самый дорогой из всех ликов, Князь Демонов ничего не хотел. Игры туманной радуги были более чем жестоки. Бай хватается за рукоять какой-то сабли и медленно, словно специально действуя на нервы, достаёт её из мертвого мраморного тела. — Запретный плод сладок, — он улыбается, но совсем не так, как это делает Се Лянь. — Но что если сама судьба тянет нас к запретам и бранит за сладость? — ладони обвиваются вокруг лезвия. — Что же тогда, Умин? Он держит крепко, без тени сомнений. Голос полон уверенности, и Хуа Чэн просто не может не смотреть. Остриё лезвия подкрадывается к верхнему веку совсем не заслужившего таких мук лица. Лица Его Высочества. — Встреча с запретными сладостями — судьба человечества. И судьбу не изменят даже Небожители. Лезвие резко входит в кожу на несколько сантиметров, ни у одного из Непревзойдённых не дёргается ни один мускул. Оба поглощены зрелищем, утопая в нём как в кровавых болотах. С каждой каплей бесцветно-красной крови, Бай продвигал лезвие по периметру глаза, буквально вырезая его из глазницы. — Так смирись с ней, Бедствие в красном, — кровавый меч падает и из рук Бая, и с постамента — прямо к ногам главного гостя сего шоу, пришедшего по выстроенному специально для него следу из демонической Ци одного из величайших демонов. Эдакая дорога в страну чудес в извращенном видении извращенного существа. — Смирись и начни молиться кому-то, кроме своего хозяина, — он вырывает глазное яблоко, и Хуа готов поклясться, что слышит, как рвутся нервные окончания. Ещё секунда и… Вслед за оружием с возвышенности падает и сам Бай, в ладони которого зажат его собственный глаз. Градоначальник ловит его без раздумий. Безликий и не думал ожидать другого исхода. Перфоманс в цирке уродов идёт идеально по сценарию. — Смирись, — сухо дополняет мужчина в белых одеждах, испорченных множеством капелек крови. Здоровый глаз прикрывается почти доброжелательно, а на месте оторванного расстилается манящая своим кровавым очарованием бездна. — А лучше насладись, — Бай поднимает глаз выше, упиваясь тем, как его окутывает тёмный туман храма, смотрит на это изощренное великолепие секунд пять и медленно переносит орган к своим губам, обхватывая его легонько, без намёка на давление, а после раскрывает рот чуть пошире, позволяя неровному шарику прокатиться вдоль языка к самой глотке. Хуа Чэн резко хватает Безликого за горло; удерживая в воздухе одной рукой — вторая тем временем ложится на его губы, прикрывая рот, — переворачивает лицом вниз и резко толкает вперёд, впечатывая макушкой в край постамента. Глаз, ещё не успевший покинуть ротовую полость, от порывистых движений возвращается обратно к губам, и градоначальник вырывает его оттуда так же, как Бай вырвал из глазницы. В пальцах Красного Бедствия орган прошлой нежности не находит: под давлением пальцев, приобретших вдруг трупную бледность основной формы, сетчатка разрывается как шарик, и склера следует её примеру. В руках демона этот самый шарик становится желеобразной, еле различимой массой, что выскальзывает сквозь пальцы с каждым новым моментом давления. Хуа Чэн не собирается идти по сценарию: щадить тело Безликого лишь из-за того, что оно выглядит как точная копия Его Высочества — всё равно, что слепо поддаваться манипуляциям, по собственной воле связывая свои руки. Когда там, около деревушек, где, по словам Небесного Владыки, обитала какая-то низкоранговая тварь, мужчина ощутил мощный концентрированный сгусток энергии, имеющий строгое направление, словно тоннель, проведённый между двумя людьми — двумя Непревзойдёнными, — он согласился следовать замыслу Бедствия и не дал Се Ляню узнать об этом месте. Не потому что сомневался в его силах, нет. Потому что в кои-то веки сомневался в своих. И, как оказалось, не зря: храм Наследного Принца Сяньлэ был локацией крайне отчаянной, искажающей сознание до боли в черепной коробке, до разрыва мозга, как того самого треклятого глаза. А всему виной лишь два фактора — он не смог; он не знает. Много веков назад он не смог спасти. Теперь он не знает, стоит ли спасать. Бай не дергается, повиснув на руке младшего представителя своего вида как сломанная от тяжести прожитых лет кукла в неестественном — следствие явно небрежного отношения — положении, чью голову от падения удерживает лишь твёрдость статуи и какая-то неведомая сила. — Этот образ не принадлежит тебе, — Хуа Чэн переворачивает его лицом к себе, всё ещё удерживая за горло. Пальцы сжимаются до побеления костяшек, и в голове на секунду проскакивает осознание — он держит принца. Своего принца. Нет. Нет-нет. Всё, что нужно Бедствию в красном, — избавиться от того, что порождает его неуверенность. Князь Демонов, стараясь не колебаться, одним выверенным движением достаёт из ножен замаскированного под обычный клинок Эмина. Тот по воле хозяина принимает истинную форму и беспорядочно двигает единственным глазом — будь он человеком, походил бы на умалишённого. Хуа Чэн, прикрывая глаза от тяжести внутренней борьбы, срубает часть такого знакомого лица на той стороне, где находится дыра вместо глаза. Безликий Бай не достоин божественного лика. От действий хозяина ятаган, кажется, впадает в истерику, а кровавый ужас превращается в настоящее поле боя, разместившееся на ошмётках мяса и местами подробленных костях. Кожа падает на пол бесполезным пластом. Хуа Чэн ждёт крика, тишины, смеха, но никак не тихого плача. Плача, что исходит вовсе не от Безликого Бая. Он рывком открывает глаза, с ужасом осознавая, что еле слышные всхлипы принадлежат Его Высочеству. Не тому жалкому бесцветному образу, а ярко-белому, почти живому, с героическим смирением сидящему на постаменте в окружении сотен орудий. В демоне вспыхивают страх, ярость и сметение — он захлебывается в своих чувствах так же, как захлёбывался сотни и сотни лет назад, когда был слишком жалким, чтобы выплыть из этого агонического водоворота. Сейчас же выплыть он способен почти моментально. Увы, ключевое слово здесь всё же «почти» — разум отступает лишь на секунду, но этого достаточно для того, чтобы Бай отлетел куда-то в стену, почти моментально запачков её кровью, активно текущей с ошмётков лица и даже не думающей останавливаться. Хуа Чэн кидает на него короткий презрительный взгляд, а после возвращает внимание к статуе Наследного Принца. Сяньлэ лежит на коленях, согнувшись крюком, а потому дотянуться до чудом не спавшей с лица маски — вероятно, тут не обошлось без использования сил Бая — не составляет труда. Тонкие юношеские пальцы всё ещё надетой на демоне личине бережно дотрагиваются до абсолютно ровной поверхности. Храм, погружённый в абсолютную тишину, резко оживает от оглушающе тихого звука: на пол падает капля. А затем ещё одна. И ещё. И ещё… Обувь мужчины наполняется узорами из густых бордовых красок, что стекают с подбородка статуи. Хуа Чэн отрывает маску от лица и замирает с тревожной завороженностью: под ней мраморный лик, окрашенный разводами крови. Правая его часть — олицетворение самого искуссного из описаний агонии; левая — анатомическое изображение черепа: чистое полотно без кожи и глаз. Ровное такое же, как и у Бая. Князь Демонов шумно выдыхает, вновь забываясь в своём чрезмерно активном сердебиении. К радости или скорби, это ненадолго. Дверь скрипит — сердце падает куда-то в район пяток. За ним следует и маска Безликого. Хуа Чэн оборачивается резко и абсолютно панически. — Саньлан?.. — тихий голос за короткий срок преодолевает путь от входа до самых ушей демона, пробивая его барабанные перепонки. Тот неуверенно стягивает ужас со своего лица, вглядываясь в черты зашедшего. — Я думал, что ты вернулся в Призрачный Город, — Се Лянь смотрит на мужчину с плохо скрываемым беспокойством: ужас наверняка сделал с лицом вечно непоколебимого демона нечто удивительно человечное. — Нет, — просто отвечает градоначальник, в голове которого играет настоящий сигнал тревоги. Что-то не так. Что-то, чёрт возьми, абсолютно не так. Хуа Чэн оглядывается по сторонам, пока гэгэ — его гэгэ, который сейчас, быть может, и не гэгэ вовсе — медленно и неуверенно подходит ближе, явно не намереваясь причинять вред. Что, собственно, не так, становится понятно почти сразу же. Бая нигде нет. Следов крови нигде нет. Разбитой маски нигде нет. Статуи никогда и не было. Место, в котором они находятся, даже не походит на храм: так, обыкновенная лачужка. — Что ты здесь делаешь? — всё, что способен произнести Хуа Чэн. — Я… — Се Лянь опускает глаза в пол, очень густо краснея, будто сказать хочет что-то исключительно постыдное. — Я случайно забрёл сюда, когда разделался с демоном. — Почему не вернулся на Небеса или в храм Водяных Каштанов? — князь говорит мягко, искренне надеясь на то, что собеседник не заметит его душевных терзаний. — Это место было ближе всего к обители демона, и я решил, что смогу тут передохнуть, — краски резко сходят с лица, делая его чуть ли не белоснежным: даже никогда не существовавшая статуя позавидовала бы. — Не думал, что ты будешь здесь. Он и не был «здесь» в обычном понимании этого слова. Никто из них здесь, собственно, и не был. Хуа Чэн отправил Се Ляня на запад, а сам последовал на север, поэтому сейчас они находились в нескольких тысячах чжан друг от друга. Точнее, должны были находиться, но это место, очевидно, думало иначе. Безликий думал иначе. — Гэгэ… что-то случилось? — смущало не только внезапное появление мужчины, но и его престранное поведение. — С садом… с садом что-то не так, — наконец говорит брюнет на выдохе. Слова явно даются ему не просто. — С садом? — демон непонимающе хмурится. Рядом с храмом не было никакого сада. Хотя зная способности Бая, в его появлении не было ничего излишне непонятного. — Да. Сад вокруг дома. Аромат в нём напоминает тот, что источают цветочные оборотни, — надо же, какое дежавю… — Хочешь сказать, ты попал под их воздействие? — спрашивает демон с нотками недоверия: в прошлый раз принцу даже для минимальных движений нужна была поддержка, а сейчас он с удивительной лёгкостью передвигался по комнате, не высказывая хоть каких-нибудь признаков дискомфорта. — Не совсем, — Се Лянь качает головой, подходя уже вплотную. Его ханьфу источает еле ощутимый аромат цветов, от которого голова Хуа Чэна начинает кружиться уже не в первый раз за день. Причиной тому смертное тело или болезненные воспоминания — одному лишь богу известно. Хотя, судя по затуманенности взгляда того, он тоже не то чтобы сильно понимает ситуацию. — Я просто… — краска вновь приливает к лицу, и Его Высочество, не выдерживая то ли стыда, то ли других излишне сильных эмоций, прикрывает глаза руками. — Гэгэ… — демон, поддаваясь мимолётному порыву, тянется к своему возлюбленному, но ладони так и замирают на полпути. Нельзя. Он не может. Всё начинает плыть слишком сильно. — Саньлан… — демонстрируя части глаз под тонкими пальцами, небожитель смотрит неуверенно и практически болезненно. Хуа Чэна натурально ведёт. В тот момент, когда эти самые пальцы вдруг перемещаются на его щёки, — вести начинает уже во всех смыслах. — Прошу тебя, Саньлан, — он оседает на пол, и демон ненамеренно опускается вслед за ним. Дальше лишь сплошная пелена, прикрывающая сознание и лица, что сочетают в себе ликорисы и белые лилии. Голова становится такой тяжёлой, что хочется впасть в забытие, прекратив эту ужасно сладкую пытку. Демон даже не пытается двинуться, а тонкие сухие губы вдруг накрывают его собственные. Мужчина вновь забывает даже о такой базовой для смертного тела вещи как дыхание. Се Лянь аккуратно проходится языком по верхней и нижней половинкам уст и трётся о неплотно стиснутое пространство меж них. Его руки неаккуратно спускаются к шее, легонько проходясь вдоль неё, будто нащупывая сонную артерию. Такую ненастоящую, но такую притворно важную. Когда Его Высочество оказывается на коленях Непревзойдённого, абсолютно непонятно. Да и понимать что-либо сейчас, откровенно говоря, совершенно не хочется. Хуа не двигается даже самую малость, но беспорядочное шоу продолжается и без его участия: главный актёр ведь со своей ролью знаком более чем прекрасно, а это для спектакля самое важное. Головокружение проходит так же быстро, как и ударяет — ладони на шее из неестественно горячих становятся ледяными, а неестественно глубокое дыхание у самых губ вдруг перестаёт ощущаться вовсе. Демон издаёт тихий и очень низкий полустон-полускулёж и пытается заполучить хотя бы минимальный контроль над обычно таким потрясающе послушный телом. Его всё ещё ведёт, но теперь окрас у этого исключительно негативный. Голая грудь мужчины — когда это он успел лишиться одежды? — сталкивается со слишком грубым материалом вечно белоснежного ханьфу. Мерзкое хихиканье уничтожает давно мёртвую нервную систему, а тихий плач заставляет кровь хлынуть из ушей. Быть может, не только фигурально. Умин с трудом распахивает глаза, чтобы посмотреть на такое знакомо-незнакомое лицо… лица. Их множество сводится к нулю, расплываясь на белоснежном холсте неумелого художника. Всё, что остаётся, — улыбка, сочетание безмерных скорби и радости. Безликий Бай на его коленях играючи давит раскрасневшуюся от притока крови шею. Он не собирается убивать, он уничтожает совершенно иначе. — И вновь, и вновь. — вдруг произносит тихий бесцветный голос. — Всё сводится к тому, что ты не достоин… ты осквернён. Думаешь, Сяньлэ нужен кто-то, кто уже в который раз обрекает его на страдания, м? — он выдыхает в самые губы несуществующий воздух. — Так пытаешься быть хоть немного менее жалким для принца, но смирись — судьба неотвратима… Хуа Чэн дышит за них двоих. — Множества всегда сводятся к нулю, — тихо заканчивает Безликий. Князь Демонов падает навзничь.Часть 1 — ликорис и белая лилия.
23 декабря 2023 г. в 23:05
— Гэгэ… — Хуа Чэн складывает болезненно-белые губы в тонкую, еле заметную полуулыбку, переводя взгляд на Его Высочество. — Позволишь мне небольшую дерзость?
— Да, Саньлан?.. — Божество чуть хмурит своё ещё совсем юное — правда, только на вид — лицо, переводя взгляд с дороги на Непревзойдённого.
— Нашему маршруту необходима небольшая корректировка. Я более не ощущаю присутствия демонической ци на севере. Боюсь, наша цель переместилась западнее на несколько тысяч чжан. Порядка трёх тысяч, если быть точнее, — демон сказал это с абсолютно безмятежным лицом, выражающим крайнюю степень незаинтересованности: не по отношению к самому Се Ляню, разумеется, — лишь к поручениям Небес.
— Вот как, — складка меж бровей Его Высочества стала более явной. Он, кажется, серьёзно задумался о причинах перемещения цели: могло ли оно прознать об охоте? или, возможно, появились новые, более привлекательные жертвы?
Хотя, откровенно говоря, тот демон, по информации Владыки, был слишком слабым для того, чтобы привередничать.
— Спасибо, Саньлан, если бы не ты, я бы так и бродил по округе до темноты, — мужчина неловко усмехнулся. — Только вот… почему я не могу ощутить его энергию? — Се Лянь вмиг сделался ещё более задумчивым и сосредоточенным: что-то во всей этой истории явно не сходилось, начиная от самого факта наличия сего поручения и заканчивая будто бы выборочной демонстрацией своего присутствия ещё совсем неокрепшим демоном, который, по словам Цзюнь У, рангом был не выше жестокого.
— Твари, вроде этой, непредсказуемы, — брюнет просто пожал плечами; улыбка его выражала крайнюю степень добродушия — не без помощи принятой ранее формы, разумеется: личина приятного с тёмными, как его настоящее, давно переставшее биться сердце, глазами внушала больше доверия жителям местных деревушек.
Его Высочество прикрыл глаза и сделал быстрый вдох и медленный, тягучий выдох:
— Ты прав. Это всё моя удача, полагаю, — он криво улыбнулся, давно смирившись со своей участью.
— Поэтому я здесь. Готов давать гэгэ столько удачи, сколько он будет готов принять, — улыбка молодого человека становится ещё ярче, потом вдруг неожиданно темнеет и вновь возвращается в своё обычное состояние — такие еле заметные изменения, что внимание на них обратит далеко не каждый.
Се Лянь вот, кажется, не замечает. Либо просто делает вид, что не замечает. Учитывая его тактичность и внимание к деталям, второй вариант даже вероятнее.
Демон остановился и, дождавшись пока его примеру последует и принц, неожиданно объявил:
— Боюсь, мне придётся покинуть гэгэ.
— Ох… ясно, — Се Лянь сжал в ладонях белоснежную ткань своего простенького ханьфу. — Очень надеюсь, что не заблужусь тут без твоей помощи, — он напряжённо улыбнулся, зная о том, какие игры порой затевает его треклятая удача.
— Не недооценивай себя, гэгэ. Я уверен, ты блестяще справишься и без моего присутствия. Ну а в случае чего у тебя есть кости.
— Да… да, разумеется.