Пистолетный выстрел.
Это всегда так просто начинается, даже трудно поверить. Говорят, после первого раза, жать на курок становится легче.
Впрочем, мы начали немного не с того места.
Самое-самое начало: сразу же после сына рождения, мать Дадзая умирает. Отец же его, не сильно-то в отчаянии, ему не придётся платить алименты, огромный плюс. А вот взять на себя ребёнка… Ну, а что тут сложного? Ему даже будут платить пособие — чем не хорошая возможность заработать денег, ничего не делая.
Таким образом в раннем возрасте, буквально со своего рождения Дадзай познакомился с тем, что никому не нужен. Как бы ни было печально, он никогда не был из тех детей что устраивают истерики в продуктовых магазинах, капризничают, плачут и дёргают мамину юбку. Как минимум за фактом того, что у него не было мамы. Дадзай и
не понимал, что должен быть кому то нужен.
Не понимал, что обычно дети дороги своим родителям. Не понимал, что такое любовь и как она выглядит. Он был из тех детей, взгляд которых пугает многих взрослых. Слишком пустой, ничего не выражающий,
холодный,
пустой. Таким может смотреть взрослый человек, в этом будет моло чего удивительного, но ребёнок?
С ранних же лет, буквально после того как он научился писать, читать и говорить, чему его научила совсем не милая любовница его отца — впрочем, она была такой же, как все остальные его любовницы, так что Осаму не помнил даже еë имени. Ну, естественно его было зачем учить — поможет со всей той нелегальщиной, что приносит лёгкие деньги. За счёт его роста он мог легко убежать и скрыться, своровав то, что ему скажут нужно своровать.
Так и проходили дни его детства. В трущобах, воровстве и взаимной ненависти своего Отца.
Он многому научился на улицах, но увидел также много. Постепенно кровь становится обыденной, даже своя, даже на чужом ноже.
Учиться драться на улице опасно, но эффективно и единственное что у него есть.
В один, совершенно непримечательный майский день, он просиживает штаны в центре Йокогамы. Ему 12. Денег нет, времени полно. Мог бы быть в школе — но там невероятно скучно. Тем более, что там к нему постоянно кто нибудь да пристаёт. Конечно, это результат его упорных трудов, не просто же так он неудачно строит из себя идиота, просто сейчас Дадзай не в настроении. Хотя, насколько неудачно? Пока он умеет оценивать своë поведение только по тому, смеются люди вокруг него, или нет.
Люди смеялись, значит, у него, вроде, получается. Дадзай искренне верит, что может быть интересен только когда ведёт себя так вызывающе. Да и быть интересным — что-то новенькое. Купаясь в лучах людского внимания, он медленно начинает любить это, в той же степени боясь своего разоблачения.
Ведь, на самом деле он вовсе не такой, звучит избито, как оправдание, но он не может по-другому. Он уже понял, что иногда страх бывает слишком силëн, что он может перестроить личность, что как только Дадзай начнёт бояться — пропадëт. Осаму знает, что если он ослабит возжи, если станет вести себя так, как на самом деле чувствует, станет призраком. А призраков видят только единицы, и то — чаще изгоняют. Это опрделëнно не то, чего он ищет.
А что он ищет он не знает.
Никто не удосужился объяснить, как устроен мир вокруг, те невидимые правила что люди понимают с возрастом остаются им изучены но не поняты. На то время, всë, чем он занимался — это шатался по улицам, строил взаимоотношения с одноклассниками и учителями, медленно и по кусочкам собирая роль, которая нравится всем вокруг него. Он надеется, что люди испытывают к нему то, что они называют любовью. Потому что он устал от неопределëнности внутри него. Даже понимая примерно, что чувствуют люди вокруг него, он всë ещë не может этого почувствовать.
Его радует, когда отец забывает какую-нибудь еду на столе, или, ещë лучше, оставляет в плаще сигареты — дазай незаметно крадёт то, что может, ведь это то, чему его учили, он великолепно справляется. Ему приятно, когда его хвалят, даже если он не принимает эти слова за правду ни единожды.
В одну, совершенно непримечательную майскую ночь, он просиживает штаны в центре Йокогамы. Ему 13. С ним знакомится приятный мужчина (или парень, выглядит вроде лет на двадцать), удивляется тому, какую музыку слушает Дадзай, тому, что тринадцатилетний мальчик гуляет по улице в такое время, тому, какие сигареты Осаму курит. Мужчина говорит:
— Дадзай-кун, ты удивителен.
Как ты можешь кому-то не нравится? — вопрос кажется, был риторический —
Знаешь, все, с кем ты общаешься, видимо не понимают того, какой ты. Это обидно, что
только я понимаю насколько ты интересный.
И необъяснимо это заставляет почти расслабиться.
С тех пор, они очень часто общаются с тем парнем, каждую ночь. Со временем, выясняется, что это совсем не паренëк — ему больше тридцати. Но Дадзаю плевать, потому что во первых: его никто не учил
не разговаривать со взрослыми дяденьками. Во вторых: они, похоже, друзья. Этот человек не перестаёт его хвалить, платит за него, говоря, что это пустяк, и Дадзай немножко верит этим словам, ему приятны такие комментарии к себе. Никто, никогда раньше так не делал.
Вместе они гуляют по Йокогаме, курят, смеются, говорят обо всëм на свете. Да, его напрягает факт того, что ему постоянно предлагают выпить, но, это вроде их общая шутка. Да, однажды его настораживает факт того, что бывшей этого мужчины всего 16, но тот клянëтся о том, что это была чистая любовь и она растоптала его чувства, с таким лицом, что Осаму верит. Да, однажды его настораживает факт того, что когда он наклоняется завязать шнурки его шлëпают по заднице, но чужой смех подсказывает, что это была просто шутка. Да, однажды его настораживает факт того, что они приходят вместе в заброшенное здание. Ведь они просто пошли это исследовать, разве не так?
О, он даже не представляет, насколько не так.
Что же случилось с его настороженностью?…
В тот, совершенно непримечательный майский день, они пошли в непонятную заброшку. Дадзай уже примерно представлял, чем это кончится: его попугают призраками, подколют на ту же тему, они вместе посмеются и завтра займутся чем-нибудь новым.
Но всë идёт не совсем так. Ему говорят:
— Эй, Дадзай-кун, пошли, хочу тебе кое-что показать!
Маленький Дадзай возмущается:
— Ты уже был тут? Эй! Что за дела?
Это не совсем его настоящие эмоции, но близко к ним.
— Ну не дуйся, полно тебе. Обещаю, это того стоит.
— Ладно, надеюсь это не мёртвое животное или типо того.
Как будто мальчик, не единожды видевший на улице человеческую смерть, боится мёртвых животных.
Они идут на верхний этаж, бредут по обшарпанным коридорам с кучами мусора в них, штукатурка рассырела, стены поросли плесенью.
Осаму комментирует:
— То ещë местечко…
Ответа ему дождаться не суждено. Они доходят до какой-то комнаты, дверь в которую сохранилась. Его просят:
— Войди первым, это твой сюрприз.
Он соглашается, не сомневаясь.
— Окей.
Когда он заходит, внутри не обнаруживается ничего, кроме камода и матраса, единственной мебели метров на 20 помещения. Он удивляется:
— Что это так-
Его обрывает толчок в спину. Дадзай не падает, ловит равновесие, бежать уже поздно, дверь с хлопком закрылась.
Теперь ему становится страшно.
— Эй, какого хрена?
Когда он оборачивается, видя лицо своего
друга, понимает, что не узнаёт его от слова совсем. Перед ним… Ну, совершенно другой человек. Ранее носивший милую улыбку, теперь показывает клыки через звериный оскал. Сейчас он выглядит обезумевшим, просто невменяемым, и Осаму, если честно, чувствует себя загнанным в клетку, потому что так и есть. Брови изламываются, отчаянье волит кожу и течёт из глаз. Не столько от самой ситуации, сколько от тех перемен, что он видит.
— Ты такой милый когда боишься.
Дадзай думает, что отговаривать, от чего бы то ни было, уже слишком поздно, да и выглядеть он будет жалко, но он никогда не узнаёт если не попытается.
— Постой, чтобы ты ни хотел сделать, может мы можем поговорить?
Осаму надеется, что может контролировать ситуацию, что не всë ещë потеряно.
Мужчина улыбается гадко.
— Зайка, мы говорили целый месяц, я хочу получить то, зачем я с тобой, — он достаёт из сумки пистолет, направляя его на Дадзая — не стоит пытаться мешать мне, Дадзай-кун.
Осаму
в ужасе. Не может сказать и слова, не понимает что нужно сделать, не понимает, как до этого могло дойти. Его милый друг, понимающий, спасший от съедающего одиночества и неопределëнности — кажется, только что умер в том, кто направляет на ребëнка дуло пистолета.
— Нет, пожалуйста, не делай ничего, дай мне уйти…
Мальчику так хотелось бы убежать, забыть то, что он только что увидел, сохранить только бесконечные разговоры, то невероятное количество поддержки и теплоты что ему казалось было между ними, но мужчина усмехается:
— Ну же, зайка, не смотри на меня так. Я ждал этого месяц,
уверен, ты тоже, так что не порти момент.
Дадзай сразу понимает в чем дело. Этого человека всегда было сложно переубедить в том, что он решил для себя, и похоже сейчас он уверен что нравится Дадзаю.
Господи, какого хуя?..
Мужчина начинает медленно приближаться, не убирая пистолет, не переставая улыбаться ни на секунду.
Осаму ловит своë первое пулевое в икру, в тринадцатилетнем возрасте.
Он падает, хныкая, не в силах поверить что происходящее — больше, чем дурной сон.
— Не плачь, солнышко, это просто что бы тебе было труднее убежать. Я хочу чтобы ты остался тут до конца.
Нельзя описать, насколько пугает это «до конца». Абсолютно неизвестно, что оно должно значить, и остаётся лишь надеется, что конца детской жизни сегодня не планируется.
Пистолет склоняется прямо к лицу ребëнка. Страх сжирает полностью, не оставляя мыслей о том, сколько любьви ему дали. Сейчас это не важно.
Осаму думает —
сейчас, или никогда. Уже поздно сожалеть.
Один невероятный момент и он так быстро, как только может, отклоняя его от своего лица, выхватывает пистолет, пихая здоровой ногой своего, когда-то, друга.
Самое сложное нихрена не позади.
Пистолет направлен на мужчину, но тот только смеëтся.
— И что, зайка, выстрелишь в меня? Может, попытаешься прикончить? Я знаю, что такое солнышко как ты на это не способно. Давай, отдай пистолет папочке и всë закончится не так плохо, как ты представил.
Но Осаму непреклонен. Его трясёт от страха, ему хочется сомневаться, но
сейчас дать слабину или никогда не проснуться.
— Хватит. Уходи сейчас же и не смей вернуться.
— Оу, котик, ты такого плохого обо мне мнения. Думаешь, я не подготовился?
Мужчина выхватыает нож, направляясь прямо на ребёнка.
— Ты не сможешь нажать на курок.
Руки с пистолетом ужасно трясутся, но
сейчас, или никогда.
Пистолетный выстрел.
Это всегда так просто начинается, даже трудно поверить. Говорят, после первого раза, жать на курок становится легче.
Мужчина падёт ещë с первого раза, но Дадзай разряжает всю обойму, долгое времяпросто сидя и стотрясаясь. В конце концов теряя сознание от кровотечения.
Но когда Дадзай приходит в себя, он не там же. Он в больнице, пока не может вспомнить, что случилось. И, блять, в какой больнице — эта явно частная. Какого хрена?..
Если отца заставят платить за это, Осаму не жить. Серьёзно. Первоочерëдная задача: надо валить, пока это ещë возможно. Но попытка встать не приводит ни к чему хорошему, нога ужасно болит, перебинтована. Он оглядывается в поисках любой вещи, которая могла бы ему помочь, но взглядом не находит, кроме записки и вазы на столе. Ваза — это особенно странно. Серьёзно, кому в голову пришло поставить сюда ветки кипариса?
Дадзай полу уложится на кровать, дотягиваюсь до записки.
Для: Дадзая Осаму.
Здравствуй, как твоя нога? Не мог подумать, что один из моих подчинëнных причинит столько вреда ребёнку. Думаю, ты уже не простишь его за это, мне подсказала целая обойма пуль в его трупе. Твой кошмар закончился. Можешь оставаться тут столько, сколько потребуется для восстановления.
Мы ещë увидимся. Мало кто может всадить даже одну пулю в исполнителя портовой мафии. В тебе заинтересованы. Хочу только знать, заинтересован ли ты. Ни один человек не может сбежать от своего прошлого, но всё меняется, если ты попадаешь туда.
От: Огая Мори.
О, кажется теперь он вспомнил предидущий вечер во всех подробностях.
Осаму, наверное, стоит удивится, порадоваться или испугаться. Но вместо этого он просто не может ничего почувствовать, сделать выводы не может тоже. Раз ему наказли тут остаться, то теперь он хочет только спать.
И может думать только о том, что он никогда не ослабит бдительность снова.
И не хочет думать только о том, что он, видимо, совсем не человек, потому что не понимает ничего, из того что с ним произошло.
***
— Осаму, очнись уже. Ты зависаешь за зеркалом уже с десять минут, тебе к первой паре я напомню.
— Ох, чиби, что бы я без тебя делал!
