Рождественское волшебство

Следующие дни пролетели быстро — нужно было закончить уйму дел перед поездкой, собрать вещи, договориться с соседями о присмотре за домом и животными на время их отъезда. Вся эта суета заставила Мэри забыть о том, чтобы вернуться домой — звонок лежал где-то на полке, а потом и вовсе исчез из вида. Несмотря на то, что дни были занятыми, Мэри чувствовала себя спокойно. Они прекрасно ладили с детьми, и домашняя рутина была чётко отлажена. Мейсон был очень хорош с детьми — конечно, Мэри это всегда знала, и тот праздник в клинике в Санта-Барбаре был тому примером. Мейсон в роли Санты был просто неподражаем — её лицо до сих пор освещалось улыбкой каждый раз, когда она вспоминала это. Мэри с удивлением поняла, что страхов, сопровождавших её, когда она пыталась представить себе будущее с Мейсоном, больше не было — да, возможно, у них и были какие-то сложности в их семейной жизни, но они были решаемы, а сама эта жизнь была счастливой. Очень счастливой. Она видела, как льнут к нему дети, видела, как меняется Мейсон, стоило ему зайти в дом — как мгновенно слетает с него всё наносное, как искренне он улыбается детям, как смотрит на неё… А поцелуи… подумать только, что ещё несколько дней назад она не желала их вспоминать, а теперь ей было постоянно их недостаточно… вот только она так и не могла позволить себе что-то большее, и видела, что Мейсона это тревожит. Между ними словно было что-то недосказанное, и она была тому причиной. Она ловила на себе его пытливые взгляды — он явно чувствовал, что что-то не так, но она не решалась на откровенный разговор. В конце концов, пару дней спустя её появления здесь, Мейсон не выдержал. — Я не могу понять, что с тобой происходит, Мэри… — Мейсон вздохнул и задумчиво посмотрел на неё. — Если это что-то, что я сделал, то скажи, в чём причина? — Мейсон, нет, дело не в тебе… — начала Мэри. — Ты никогда раньше не закрывалась от меня, — сказал он. — Мэри, ты словно сама не своя, начиная с утра после Рождества. Я не понимаю, в чём дело. Она закусила губу, видя искреннее беспокойство в его глазах. — Это ваш новый доктор из Европы, так? Как его там… Илия? — ревниво продолжил Мейсон, и Мэри недоумённо рассмеялась. — Какой Илия? — с такой искренней растерянностью произнесла она, что Мейсон улыбнулся. — Я просто не знаю, что и думать. Ещё неделю назад я бы сказал, что ни в ком так не уверен, как в тебе, Мэри. А теперь я боюсь, что какой-нибудь смазливый доктор уведёт тебя у меня. Она вспомнила высокого темноволосого врача, пару раз заглядывавшего в её кабинет вчера. Да, это и был тот самый Илия. Красив, галантен и, как ей показалось, флиртовал со всем женским персоналом клиники одновременно. Мэри покачала головой. — Он хороший доктор и очень вежлив со всеми. И у тебя совсем нет повода ревновать к нему или к кому-то ещё. Мейсон вздохнул. — Пусть так. Но всё-таки мне кажется, что есть что-то, что ты от меня скрываешь. Мэри вздохнула. Конечно, он был прав, и эта недосказанность грозила привести к катастрофическим последствиям. Она не хотела, чтобы он сомневался в ней, она не могла этого допустить. — Мейсон, послушай, я расскажу тебе всё, и обещаю, что тебе абсолютно не о чём волноваться. Ты мне веришь? Он кивнул. — Мама, папа, посмотрите, какой на улице снегопад! — восторженный голос Эмили прервал её. Мэри выглянула в окно. Действительно, её ждало необыкновенное зрелище. Над домом кружил снег — мягкий, пушистый, окутывая всё в какое-то невероятное сияющее белоснежное облако. Мэри замерла от восторга. — Ой, мамочка, пойдём скорее играть в снежки! Эмили сбежала вниз и поспешно стала одеваться, притопывая ногами от нетерпения. Малыш Джош тоже схватился за свой комбинезон: — Мама, пойдём гулять, скорее! Мэри помогла ему одеться. Эмили справилась сама и, взяв брата за руку, спустилась с крыльца в этот вихрь сверкающих снежинок. Дети принялись лепить снеговика. Оникс носился по двору кругами, а потом распластался спиной на снегу и стал хватать ртом снежинки, всем своим видом говоря, что он очень доволен происходящим, и Мэри рассмеялась. Но тут же вскрикнула от неожиданности, когда довольно увесистый снежок прилетел ей в спину. Довольная Эмили прыгала вокруг. Мэри развернулась и кинула снежком, попав в Мейсона. — Ах так? — с притворным возмущением погнался он за ней, схватив за руки, словно собираясь бросить в снег. Она легонько толкнула его, и он увлёк её за собой. Они полетели в снег, смеясь и барахтаясь, и Мэри старалась отбиваться от Мейсона, но у неё это плохо получалось. В конце концов она взяла пригоршню снега и, смеясь, залепила ему за шиворот. Мейсон вскочил с возмущённым воплем, вытряхивая снег из-под куртки. Это дало ей преимущество, и она с веселым визгом побежала по двору под радостные одобрительные крики детей: — Папа, догоняй маму, скорей! Она почувствовала, как его руки схватили её и притянули к себе. Его лицо оказалось совсем близко от её, и Мэри замерла, положив руки ему на плечи. Его дурашливое настроение сменилось серьёзным, а во взгляде появилась невыразимая нежность. Мейсон бережно провел рукой по её волосам, стряхивая падающие снежинки, потом притянул её к себе, целуя ресницы, щёки, спускаясь к её губам, и Мэри с жадностью отвечала ему. Она стянула варежки и забралась пальцами ему под расстегнутую куртку, наслаждаясь теплотой его тела. — Мэри… — прошептал он, отрываясь от неё, — я так люблю тебя. Она прижалась к нему, ничего не говоря, наслаждаясь его близостью, вдыхая его запах, замирая от ощущения его губ на своих. Боже, это просто сон, но пусть он не кончается! Она ощущала на себе его взгляд — любящий, проникающий в самую душу, удивительный. Всё это — и дом, и дети, — было тем, о чём она могла только мечтать. Но, как внезапно поняла она, всё это обретало смысл, только когда Мейсон был рядом. Попытка представить себе на его месте кого-нибудь другого… хотя бы такого, как Илия — галантного, обходительного и явно неплохого человека — тут же ломала этот мир вдребезги и ощущалась как помеха. Илия, как и Марк, представлялся ей исключительно на месте друга, не затрагивая тех струн её души, которые начинали звенеть той лёгкой мелодией, от которой сердце замирало от невысказанного счастья — это было только в присутствии Мейсона. Мэри успела забыть за этот месяц, каково это — слышать эту тихую мелодию своей души, она и обычную музыку-то слушать перестала с того момента, как увидела Мейсона, целующего свою мачеху… Но теперь эта мелодия — поначалу робкая, еле слышная — набирала силу, заставляя сердце трепетать от одного его присутствия… Мэри подобрала варежки и смущённо улыбнулась Мейсону: — Кажется, нужно помочь детям закончить снеговика. Когда снеговик был закончен, Мейсон вынес фотоаппарат и запечатлел их творение на фото вместе с улыбающимися детьми и, конечно, с ней самой — хотя Мэри протестовала, пытаясь сослаться на то, что она растрепанная, вся в снегу и без макияжа. Но потом всё же сдалась и присела прямо в снег, посадив Джошуа на колени и придерживая его одной рукой, а другой рукой обняла Эмили и почувствовала, как от ощущения доверчиво прижавшихся к ней детских головок внутри неё поднимается волна любви и нежности. Довольный, Мейсон убрал фотоаппарат. — Ну, а теперь думаю, все уже замерзли достаточно и готовы к чашке горячего шоколада с маршмеллоу? — Да! — закричали дети. Мэри улыбнулась. — Ты идешь? — Идите, я присоединюсь к вам попозже. Кому-то придется расчищать дорожки, иначе нас отрежет от остального мира на пару дней, — рассмеялся Мейсон. — И тогда прощай каникулы у дедушки! Покормив детей и напоив их горячим шоколадом, Мэри немного почитала им из большой книги рождественских историй, а потом уложила их на послеобеденный сон. Она вышла из детской, держа в руках книгу, которую только что читала детям. Книга когда-то принадлежала ей — она помнила, как когда ещё был жив отец, он читал ей эти рассказы на Рождество. Мэри удивляло то, как причудливо перемешались в этом доме её любимые вещи из детства вместе с вещами, явно принадлежавшими Мейсону. С верхней полке шкафа выглядывала огромная коробка с электрической железной дорогой, которая, как она помнила, когда-то была в доме Кэпвеллов. На книжных полках стояли её любимые книги, а также томики Шекспира, Киплинга и «Детский сад поэзии» Стивенсона — судя по году издания книги и короткой записи на обложке, гласившей «с любовью, моему первому внуку», книга тоже принадлежала Мейсону. Мэри взяла в руки альбом с фотографиями и стала листать его. Сердце взволнованно забилось. Вот они с Мейсоном вдвоём на какой-то площади — кажется, это Париж? — а вот счастливая Эмили в парке аттракционов… на этом фото ей, наверное, года три… а здесь она совсем младенцем на руках у Мейсона, и он смотрит в камеру и улыбается так, что Мэри на секунду забыла, как дышать, потому что у него был такой ошеломленно-радостный вид. А здесь они вчетвером, и Мэри держит на руках крохотного Джошуа, а Мейсон держит на руках Эмили — Мэри тихо рассмеялась при виде удивлённо-радостной мордашки девочки, рассматривающей братца. Каждое фото словно дышало любовью. Мэри спустилась вниз — дети заснули, и в доме была тишина. Мейсон всё ещё был во дворе, и она немного помедлила, не зная, что ей сейчас делать. В конце концов она просто присела на диван, решив насладиться минутами тишины и одиночества. Огонь в камине потух, и Мэри забралась с ногами на диван и укрылась пледом — он был похож на те, которые когда-то, в её далеком детстве, вязала мама. Мэри взяла со столика забытую там книжку, повертела её в руках, потом её взгляд упал на видеокассету, лежащую рядом. Сбоку, там, где обычно пишут названия фильмов, шариковой ручкой было написано «для нас». Мэри вставила кассету в видеомагнитофон, нажала на пуск, и перед ней замелькали кадры домашнего видео. Она с удивлением узнала себя, стоящую в нежно-лиловом платье с бокалом шампанского в руке, улыбающуюся в камеру. — Я хочу сказать тост! — услышала она свой голос. В поле зрения камеры показались улыбающиеся лица людей вокруг, большая половина которых была ей незнакома. — За моего мужа, у которого сегодня день рождения. За этот замечательный день, и за самого лучшего человека на земле — моего мужа! Я просто хочу сказать, что он самый чудесный, самый необыкновенный, самый удивительный… — она смутилась и улыбнулась, глядя на кого-то, чье лицо было скрыто за камерой, слегка запнулась и продолжила: — И он самый лучший отец в мире, и я не устану повторять это… Мейсон, я очень тебя люблю! Мэри услышала одобрительные возгласы собравшихся, увидела свое смущённое лицо и свои смотрящие в сторону камеры глаза — теперь её снимали крупным планом так, что было видно её лицо, светящееся любовью и обожанием. «Боже, неужели я и правда так выгляжу, когда на него смотрю?» Она увидела, как Мэри на экране отставила бокал в сторону, потому что к ней подошел Мейсон, и глаза той Мэри закрылись в ожидании поцелуя, а руки обвили его спину. Камера запечатлела момент поцелуя, и Мэри непроизвольно потянулась к экрану, словно ощущая все те эмоции, которые овладели той Мэри, что секунду назад улыбалась в камеру. Спустя какое-то время камера рассеянно отъехала в сторону, сфокусировавшись на других людях, словно оператор сам был слегка смущён этим неприкрытым выражением чувств, и Мэри разочарованно выдохнула. Камера прошлась вокруг, показав улыбающуюся Эмили, громко закричавшую: «Дядя Тэд, сфотографируй меня, пожалуйста, с братиком!», и услышала голос Тэда: — «Минутку, Эмми, хорошо?», и потом камера вернулась к ним, и она снова увидела себя и Мейсона — с восхищенно-влюбленными лицами, и Мэри на экране, улыбаясь, смущённо помахала рукой в камеру, а Мейсон прижал её к себе, шепча что-то ей на ухо, отчего она рассмеялась звонким смехом. Потом Мейсон повернулся к камере и сказал: «Тэд, я хочу сделать официальное заявление: моя жена — самое драгоценное сокровище на свете». Потом он повернулся к ней и взял её руки в свои. — Мэри, я люблю тебя. И я до сих пор, наверное, не могу придти в себя от счастья, что ты со мной и что ты любишь меня… — камера сфокусировала на его лице, и он добавил: — спасибо! Мэри остановила видео и нажала на кнопку обратной перемотки, сама не понимая, откуда по её щекам бегут слезы. Она вытерла их тыльной стороной руки и достала из кармана носовой платок. Хлопнула входная дверь, и спустя минуту в гостиную вошел Мейсон. Раздался щелчок видеомагнитофона — кассета перемоталась на начало и выскочила наружу. — Решила устроить день сентиментальных воспоминаний? — Мейсон присел рядом и обнял её. Она улыбнулась и шмыгнула носом. — Эй… — тихо сказал он. — Ты в порядке? Она уткнулась ему в плечо. — Помнишь, ты говорила, что если я когда-то стану сомневаться в твоей любви, мне нужно будет только поставить эту кассету. Мэри чуть приподняла голову и заглянула ему в лицо. — Прости, — признался Мейсон, — я знаю, что я заревновал тебя на пустом месте. Мэри, если бы ты знала, как иногда я боюсь потерять тебя. Или открыть глаза и обнаружить, что это сон. Мэри горячо обняла его. — Я тоже боюсь потерять тебя… — Мэри, я знаю, что ты не стала бы врать мне или скрывать что-то… прости, я просто почувствовал в эти дни, что ты словно сама не своя, и напридумывал себе разное. — Мейсон, в моей жизни есть только ты. И всегда будешь только ты, — сказала она, понимая, что это правда. Что это всегда было правдой, с самой первой минуты, как она увидела его — хотя тогда она этого и не осознавала. — Мы действительно счастливы, правда? Он провёл пальцами по её щекам, осторожно обнимая её лицо, вглядываясь в её глаза. — А ты в этом сомневалась? Она слабо улыбнулась в ответ. — Мэри, конечно, наше счастье не идеально — помнишь, сколько раз у меня возникали сложности на работе, и как меня выгнали с поста окружного прокурора? Но ты всегда поддерживала меня, и ты не представляешь, как много это для меня значит. А тот год, когда твоя сестра ввязалась в очень неприятную историю? И то, что произошло с Иден… И ссоры с отцом. Вряд ли кто-то назовёт нашу жизнь идеальной. Но знаешь, каждый раз, когда я думаю обо всех этих проблемах и сложностях, я вспоминаю, что у меня есть ты и дети… — он поднял глаза, словно о чём-то задумался, потом снова посмотрел на неё, нежно поглаживая её лицо большими пальцами рук, — и я понимаю, как я счастлив, что у меня есть ты. — И ты у меня, — прошептала она, не сдержавшись. Он улыбнулся: — Каждый раз, когда ты это говоришь, я всё ещё не могу поверить, что ты это обо мне. Помнишь, я когда-то сказал тебе, что если меня полюбит такая девушка как ты, то я умру от счастья… если, конечно, смогу в это поверить. Но наверное, теперь я действительно в это верю. Она обхватила его руки своими и прижалась к ним губами. — Я люблю тебя, — прошептала она и изумилась тому, какую бурю чувств эти слова вызвали в ней. Это была правда. Она любила его. Любила всегда, но только сейчас с ясностью осознала это. Мэри прижалась губами к его губам, понимая, что больше не сомневается в том, что хочет одного — быть с ним, быть здесь… Краем глаза Мэри заметила, как проснувшаяся Эмили проскользнула по коридору, и спустя пару минут раздался её радостный возглас: «Дядя Френк, ой, спасибо большое! Ты его починил!» — Мамочка, папочка, смотрите, что дядя Френк принёс! — Эмили гордо восседала в коридоре на велосипеде. — Смотрите! Он его починил! И мама, смотри, он даже звонок поставил — я его нашла в твоей комнате! Хочешь послушать? — Эмили, не надо! — вскрикнула Мэри, но было уже поздно. Мэри, словно во сне, увидела, как девочка дернула за велосипедный звонок, и раздалась резкая трель. Эмили радостно рассмеялась. Мэри почувствовала, что её сердце вот-вот остановится. Она не хотела возвращаться! Не хотела в ту неопределенность, не хотела к себе прежней, не хотела возвращаться в ту жизнь, где не было всего этого — жизнь без Мейсона рядом, без их детей… Именно здесь она чувствует себя дома, чувствует себя любимой и нужной. — Я не хочу… пожалуйста… не надо! — всё словно закружилось под ногами, и она почувствовала, как проваливается куда-то.