Я позволил тебе войти

Скрэтч взял руку Алана в свою, рассматривая чистую бледную кожу с проступающими венами. Хотелось вгрызться в него, испортить этот изящный холст брызгами алой краски, сжать крепче, вырывая из горла стон боли и удивления. Лезвие остро заточенного ножа отражало искры света от настольной лампы. Скрэтч поигрался с ним, наклоняя и так и этак, будто примерялся, с какого ракурса стоит начать писать шедевр. Алан вздрогнул, глядя на голодную ухмылку Скрэтча. Страх закипел внутри него, холодной волной сталкиваясь с жаром так некстати выпитого недавно алкоголя. — Не стоит меня бояться, — прошептал Скрэтч, растягивая губы в подобии очаровательной улыбки. — Алан, мой дорогой Алан, разве ты не хочешь почувствовать немного моей любви? Нож мазнул по коже, оставляя после себя тонкую царапину. От неожиданности Алан даже не почувствовал боли, отвлеченный странными словами Скрэтча. Первая капля крови просочилась наружу, разбавляя белый цвет нежным красным, и новые последовали за ней, словно крошечные гранатовые бусы, нанизанные на нить. Скрэтч наклонился ниже, поднося руку Алана к губам, и широко провел языком по царапине, слизывая капли. Кожу тут же защипало, закололо, наполняя Алана ощущением слабой раздражающей боли в руке и прохлады из-за слюны. Скрэтч улыбнулся и слабо подул на царапину, как будто действительно хотел помочь. — Чувствуешь, Алан? — спросил он мягко. Удивительно, насколько сладким иногда мог быть их голос, если правильно его использовать. Алан с опаской кивнул, надеясь, что это избавит его от новой вспышки боли. Скрэтч знал, о чем тот думает, читал его как открытую книгу (боже, кто из них двоих на самом деле здесь писатель?), но собирался ли он останавливаться? Нет. Подчиняться лишь потому, что в уголках глаз у жертвы выступили трогательные слезинки и жалобное хныканье внезапно растопило душу творца — подлинное унижение для маэстро и проявление неуважения к искусству. — Мой хороший, я только начал. Нож врезался глубже, углубляя царапину, и Алан тихо застонал. Мастерство Скрэтча должно было вызывать неподдельное восхищение, заставлять зрителей рукоплескать тому, насколько великий работает перед ними художник, однако, увы, Алан никогда не считал себя благодарным зрителем. — Хватит! — вскрикнул он с дрожью в голосе. — Достаточно уже этих омерзительных игр. Скрэтч замер. Выпрямился, отпустил руку Алана, оставив кровавые капли скользить вниз, пачкая кожу и капая на пол. Он даже отложил нож — свою любимую кисть для создания шедевров. Алан смотрел на него с молчаливым беспокойством, понимая, что взбесил тигра. — Омерзительных? — вкрадчиво переспросил Скрэтч, и нож громко звякнул, опускаясь на край письменного стола. — Ах, Алан, я ранен в самое сердце. Похоже, твое косноязычие заслуживает небольшого наказания. Алан не успел даже осмыслить услышанные слова, как Скрэтч резко схватил его за горло и толкнул, спиной бросая на стол. Алан подавился криком, удар выбил из легких воздух, Скрэтч с силой давил на шею, не давая толком вдохнуть. Два одинаковых лица, искаженных совершенно разными эмоциями, выглядели как гротескная картина. Аллюзия на внутреннюю борьбу, ад и еще больший ад, ожидающий грешника за запертыми дверями. Кровь дополняла холст неаккуратными брызгами и яркими потеками тут и там. — Разве ты не научился еще следить за словами? — мягко пожурил Скрэтч и покачал головой. Алан безуспешно старался оторвать его пальцы от своей шеи, и это напоминало неловкую попытку разжать стальные прутья. — Будь благодарен за каждый новый день, встреченный со всеми конечностями на своих местах. Уходящая ночь заберет с собою сны, Алан выучил эту мантру как молитву, но воспоминания о боли и страх навсегда останутся с ним, и здесь ничего нельзя было поделать. Скрэтч убрал руку, оставив Алана задыхаться и стонать от ужаса и бессилия, и отошел в сторону, подбирая случайно упавший на пол нож. — Мне придется дать тебе специальный урок любви к искусству, — произнес он, глядя на Алана сверху вниз. — Привить ее тебе так же, как растениям прививают новые ветви, надрез за надрезом, пока ты не выучишь всё назубок. Алан рывком скатился на пол по другую сторону от стола. Скрэтч рассмеялся, неторопливо шагнув следом, и прижал его грудь ногой, не давая пошевелиться. Растрепанный и испачканный кровью Алан выглядел словно маленькое насекомое, пришпиленное булавкой к доске энтомолога. Глупая гусеница, возомнившая себя бабочкой и надеявшаяся улететь. — Не волнуйся, Алан, — улыбнулся Скрэтч и покрутил в пальцах нож. — С тобой я буду очень нежным. Всю ночь напролет, пока за ними наконец не придет рассвет.