Сказ об огонь-птице и проклятье Кощея

      В давние времена жил в некоем королевстве князь. Был он не добр, не зол, не молод, не стар, лицом пригож, а жены не искал, потому как сердце с ранних лет отдал колдовской науке.       Разное сказывали о том князе. Что есть в его садах колодец с живою водой, а чтоб наполнить его - извёл он всех ведунов с волшебной горы. Что растут на его деревьях яблоки не простые - молодильные, и каждую ночь прилетает за ними огонь-птица о златых крыльях и серебряном клюве. Что полна его скарбница драгоценных каменьев, богатой утвари, диковинок со всех концов света, да не простых, а волшебных. Но больше того - костьми замученных им людей.       Разное сказывали, да всё ложь, а это - правда.       В младые годы схватился князь с Кощеем Меднобородым, владыкой навьего царства. Желал он выведать его тайну: какой силой, каким колдовством живёт Кощей долгие годы и смерти не знает. Так сильно желал, что не побоялся спуститься под землю да у владыки ответа спросить.       Не захотел Кощей тайной делиться. Прогневался, посулил смелому князю вечное заточение и гибель в его царстве. Нечего было делать: чтобы жизнь уберечь, пронзил князь его сердце мечом-кладенцом.       Только потекла из груди кощеевой чёрная речная вода. Осмеял он князя, за руку крепко схватил:       - Силён - да глуп, молод! Кто владыку подземного убьёт, тот царство его получит. Сидеть теперь тебе на костяном троне, привечать бессердечную навь, солнца вовек не видеть. Остынут твои жилы, потечёт по ним мёртвая вода; придёт время - до сердца доберётся. Станешь тогда сам как навь, бессердечным. Такого ты бессмертия хотел?       К земной власти в князе стремления не было, а к подземной тем паче. Сбросил он холодные кощеевы пальцы и бежал наверх, к людям. Сгинет навье царство вместе со своим владыкой - туда ему и дорога!       Вернулся князь в свой замок и зажил почти как прежде. Только снились ему теперь ночами тёмные холодные воды; выл-тревожил из их глубин зов осиротевшей нави, а там, где Кощей его держал, почернела да погнила рука.       Умён был князь и духом твёрд. Понял, что не сбежать ему от навьего проклятья. Либо воли лишится, уйдёт к нави сам, околдованный, либо сгинет скорой страшной смертью - если только не найдёт от того избавление. Много чудес в королевстве, много тайн, пока ему не ведомых. Хоть одна - да поможет!       Дюжину лет не сдавался князь. Искал он в Купалы цветок папоротника, навещал ведунов и колдуний, ходил на поклон к владыкам лесным, морским, горным. Уходила на время боль и тёмный зов, да только так, чтобы навсегда - никто убрать не смог.       Сильно проклятье подземного царя.       Однажды услыхал князь про такое диво: будто видели на берегу Вислы-реки пламя не пламя, огонь не огонь. Полыхали в лесу зарницы - да не пожгли его. Так обрадовался князь, что отступил на миг навий холод. Огонь-птица! Давно он искал её, многих людей о ней выспрашивал. Только не поймаешь удачу в силок, угощеньем не заманишь. Покуда сама на тебя не взглянет - не подступишься.       Нынче же ночью снарядился князь в лес. Читал он в старых сказаниях, что любит огонь-птица красочное да яркое, как простая сорока, дорогое да вычурное, как балованная девица. Принеси ей в дар драгоценные каменья, богатые шелка, будь учтив да ласков - и она не пожалеет в отместку волшебного пера, а то и нескольких.       Ждал князь ночь, ждал другую, тыджень ждал; на восьмую дождался. Вспыхнуло в лесу пламя слепящее, да не обжигающее. Выпорхнула чудо-птица - перья рыжезлатые, крылья что живой огонь, глаза сияют ярче солнца.       Выступил князь по поляну, поклонился и молвил:       - Здрава будь, славная огонь-птица! Я князь Вроцлавский, владыка земель заречных. Всякую красу я видал, а такой, как твоя - ни разу! Одарила ты меня своим явленьем, усладила очи. Прими и мой дар в ответ: каменья самоцветные, шелка златые да серебряные, заморскими портными тканые, из моих скарбниц - тебе на радость.       Не поскупился князь на дары волшебной птице. Только до знаний жаден он был несметно, но их и не измеришь златом.       Глянула на них огонь-птица и рассмеялась человеческим голосом:       - К чему мне каменья, князь? Был бы то гребень златой, самоцветный, как у королевича за стеной! К чему мне чистые шелка? Было бы платье богатое, как у него, красоваться да люд дивить! Такие дары мне по нраву. Коли нет их - ступай своей дорогой, а меня не тревожь.       Нахмурился князь, но смолчал. Поклонился и уехал вместе с дарами.       Тридцать дней прошло, и явился он к чудесной птице снова с поклоном.       - Вот гребень королевский, вот платье дивное. Довольна ли ты, славная огонь-птица? Хороши ль тебе?       Дорого князь заплатил слугам королевича, чтобы выкрали желаемое и ему снесли. Только жизнь своя всяко дороже.       Ударилась огонь-птица о землю, обратилась юношей красы неписаной. Облачился он в платье, вонзил в медные кудри самоцветный гребень - и стал бы оттого краше, да некуда.       - Хороши, князь, ой как хороши! - засмеялся, закружился юноша. - Теперь вижу: сильно в твоём сердце намеренье. Знаешь, чего хочешь, а препятствий не ведаешь. Но перо моё дивное больше стоит. Готов всю цену уплатить?       - Чего ж ещё, огонь-птица, просишь?       - Немногого: звонкую жигу да услугу малую. Не тревожься, князь. Ничего тебе не по силам не потребую.       Нахмурился князь пуще прежнего. Да только отступать на полдороге не привык.       - Жигу певчую, еловую, найдёшь ты в королевской скрабнице. Татям да челяди продажной ход туда закрыт: охраняет её стража о тридцати трёх копьях, слова колдовские, на дверях писанные. Кто засовов их коснётся - замертво упадёт. Сам туда не ходи, сбереги голову. Она тебе ещё пригодится.       А сделай вот как, князь. Найди среди своих людей тех, кто игре на жиге, лигавке иль бурчибасе хорошо обучен. Дай им платья цветные, скоморошьи, и отправь к королю: представленьем шумным его порадовать. Соберётся весь двор - посмотреть-послушать, а среди прочих будет там младая королевна. Нравится ей голос певчей жиги, пляски, песни да игра умелая. Она сама мастерица искусная, что игрой далеко за пределы Вислы-реки прославилась, и инструментов дивных в ясном её покое- не счесть.       Наградит вас король серебром и медью, а королевна вышитый своей рукою платок подарит. Кланяйтесь в пол, благодарствуйте за милость, а как домой его привезёте - прячь под самый крепкий замок, в самый ценный тайник, опечатай словами колдовскими - знаю, князь, ведаешь - и стереги пуще собственной жизни. Следующим месяцем, в ту же ночь, что всегда, принеси его мне на поляну.       Хорошо запомни слова мои, князь, исполни в точности. Тогда вернутся твои люди целы да невредимы, а сам на шаг будешь ближе к желанному.       Молвил то юноша и раскинул руки-крылья, костром в небо взметнувшись - чуть глаза князю не выжег.       Сделал князь как велено и следующим месяцем принёс огонь-птице королевнин платок. Смекнул он сразу, где в её словах подвох: не платок то был вовсе, а жига из королевских скрабниц, колдовским словом от чужих глаз спрятанная. Видно, водила королевна с огонь-птицей дружбу, иль сама её перо за услугу выменяла. Скрала у отца жигу певчую, еловую, да скоморохам ряженым выдала.       Обрадовалась огонь-птица, жигу увидав. Обратилась юношей; в его руках засияло невзрачное дерево, побежали по нему узоры-перья резные да морские слёзы. Хорош стал инструмент, богат, и впрямь - королевны достоин!       - Хорошее ты дело, князь, сотворил, а насколько - сам не ведаешь. Осталась за тобой малая услуга, а потом дам я тебе три пера: за дары богатые, жигу звонкую и дело сделанное. Для того последний раз постараться придётся.       Одним утром поедет через лес королевская карета. Ни короля с королевой, ни младой королевны, ни королевича-затворника в ней не будет, а будет только груз ценный, владыке соседней земли в дар предназначенный. Хочет король сменять его на волшебного коня о златой гриве и серебряных копытах. Возьми верных людей с мечами острыми. Возьми меч-кладенец, приготовь слова колдовские надёжные. Что хочешь с послами и стражей делай, а не дай им из леса выехать.       Нахмурился князь чернее чёрного. В одном мизинце стал от того, чтоб разгневаться.       - Хороши ж твои задачки, лукавая птица! Кражу с меня стребовала, затем обман, а теперь хочешь, чтобы с королевской стражей схватился? Прознает о том король - с меня голову снимет, владения разорит, людей на каторгу погонит. Что в той карете такого ценного, чтоб я всем поступился?       - В той карете - жизнь моя и свобода. И твоя, князь. Не прознает король, на разбойный люд подумает. Решать тебе, да только знай: не сделаешь, как я хочу - даже кончика пера моего не увидишь.       Сказала то огонь-птица и улетела вместе с жигой.       И хотел бы князь отказаться, да только выбора у него немного. Чернела с каждым днём рука, до самого плеча уже гниль дошла. Громче да настойчивее с каждой ночью голоса навьи. Промедлит, засомневается - охладеет сердце, и уйдёт он в кощеево царство, чтобы трон его занять.       Нужным утром подстерёг князь королевскую карету. Молвил верные колдовские слова, и сморил крепкий сон стражу, послов и лошадей резвых. Заглянул в карету - а там клетка златая, заговоренная, а в клетке - огонь-птица.       - Хоть раз честен был, - молвил холодно он. - И впрямь: жизнь твоя. Обидно мне, огонь-птица, что за дурака покорного меня держишь. Моими руками путь проложил, а правды не поведал. Ты - королевич-затворник, так ведь?       Стала огонь-птица юношей в дивном платье, а златая клетка - оковами на его руках.       - Так, князь. Только не сын я королю, а пленник. Много лет в его замке томился, света не видел, дальше сада не летал. Кабы не выпускала меня на одну-единственную ночь добрая королевна - зачах бы с тоски. Птице счастья простор нужен, воля! Без них теряет она силы.       Про то князь ведал. Перо дивное только тогда силу имеет, когда по доброй воле отдано. А нет - тусклеет быстро, из чудодейственного живого огня обращается в мёртвое золото.       Верно, королю и того довольно было.       - Теперь всю правду знаешь. Разруби мои оковы, князь, выпусти на волю!       - Долго ты мне голову морочил, терпенье пытал. Твоим словам лукавым веры мало. Отдай прежде то, что условились, тогда и разойдёмся миром.       Вспыхнули гневом глаза королевича. Вскинул он гордую голову, вскричал пылко:       - Да что ты сделал, чтоб мою милость заслужить? Мои платье да гребень принёс, мою жигу украл, моих стражей погубил - а теперь мою же свободу сулишь? Всё то и так моё по праву, дарами звать не смей! Отмыкай немедля оковы, не то хуже будет!       Озлился князь на дерзкие речи. Волшебная ли птица, иль простая, иль королевич настоящий - а насмешки да угроз от него терпеть не станет!       - Последний раз добром прошу, огонь-птица. Отдай мне три пера, как обещал, - тогда сниму твои оковы. Нет - заберу тебя с собой, запру в сырой темнице: весь тогда мой будешь. В королевском полоне был ты много лет, а в моём - навсегда останешься!       - Больно грозен, княже. Знаешь, сколько таких до тебя было? Ни один удержать не смог!       Отвернулась птица: гордая - да опрометчивая, хитрая - да глупая. Накинул тогда князь на златую клетку чёрный полог и увёз её домой.       Запер он её в темнице, как грозил. Заговорил дверь решётчатую, на входе в подземелье стражу поставил, а внутрь ходить запретил. Чтоб никто без его ведома туда не попал, обещаньями огонь-птицы не прельстился, затворил он всё подземелье на большой замок, а ключ к сердцу повесил.       Перед тем забрал князь у огонь-птицы малое перо. Сжал крепко в руке; потекло по жилам тепло да жизнь, отогнало навий холод, руку до локтя очистило. Усмехнулся князь:       - Хоть и силой забрано, а помогло. Кабы ведал я про твой норов зловредный, сразу бы так сделал. Да сказанья отчего-то о том молчат.       Ничего не ответила огонь-птица, даже взглядом гневным князя не удостоила. Поставил он тогда к её ногам кувшин с живою водой и оставил одну, с умом-разумом да совестью беседовать.       Тыджень прошёл - прошло и колдовство, а у огонь-птицы живая вода кончилась. Пришёл князь в темницу за новым пером с новым кувшином.       - Стол мой яствами ничем королевскому не уступает. Желаешь угоститься чем, огонь-птица? Живая вода погибнуть тебе не даст, да только не заменит она сочных яблок и вина молодого. Нет у меня намерения уморить тебя иль мучить. Скажи, чего хочешь?       - В королевских садах растёт…       - И слышать не желаю новых от тебя загадок!       - Тогда поди немедля прочь!       Взъярилась огонь-птица, пустой кувшин в решётку швырнула - только черепки во все стороны брызнули. Один князю щёку посёк. Утёр он малую кровь, головой покачал и вышел.       Спустя тыджень возвращается князь вновь, а по темнице песня плывёт: не человечья, а чудесной жиги. Ласкают её жилы пальцы умелые, плывёт по ним волос нежный; оттого поёт жига дивным печальным голосом, что самое сердце трогает да наполняет его тёплым светом.       Бросила огонь-птица на него взгляд из-под ресниц, а играть, как втайне князь опасался, не перестала. Улыбнулась только довольно да кротко:       - Присядь, княже, песню мою волшебную послушай. Мало в мире тех, кому посчастливилось, не играю я кому ни попадя. Ах, некуда?.. Жаль, да только то не моя вина. Если бы поселил ты меня в опочивальню светлую, просторную, с периной мягкой и столом обеденным - был бы тогда гостем желанным, со всем почётом принятым. А так - изволь истуканом стоять.       Улыбнулся князь в ответ безо всякой обиды. Не исправить птицу лукавую, языком вредную!       А игра её и впрямь - волшебство.       Полный месяц провела огонь-птица в заточении. И не зол уже князь на неё, а отпускать не хочет. Помогают перья дивные, только так слабо, так скоротечно - лекарством не признать. Потому так, что не желает огонь-птица ему добра от сердца. Разве станешь помогать тому, кто силой держит, свободы лишил? Если б дружбу её заслужить… Да только с первого раза не удалось, а теперь и подавно не выйдет. Стоит дверь в свет распахнуть - упорхнёт, как не было.       Одолели князя сомнения. Решать что-то надо, а что - неясно.       Спустился он в темницу за четвёртым пером. Глядь: лежит огонь-птица на полу, лицо серое, волос медный поблек. Дышит через раз, всю красу точно пеплом присыпало.       Упал князь на колени, дал ей глоток живой воды - не сработало. Тогда подхватил он огонь-птицу на руки и унёс наверх, в светлую опочивальню. Распахнул окна настежь, под лучи солнечные лицо подставил - задышала птица, зарумянилась.       Отступили все князевы сомненья. Птице счастья простор нужен, воля. Пусть вредна, упряма она норовом, а всё равно - чудо светлое, доброе. Мало таких на свете. Как ни сильно было к жизни стремленье, губить за него такое диво…       Запечатал князь окна да двери колдовским словом, чтобы не сбежала птица сразу, как проснётся, и принялся ждать.       Вскоре открыла огонь-птица глаза.       - Теперь прозрел, князь? Понял, что не обманываю?       - Слова твои я на веру не принял и за то прощенья не прошу: ты от моих тоже отмахнулся. Крепко ты меня тогда обидел, незаслуженно. Только всякой обиде свой срок и своя мера. Её я преступил - о том лишь жалею.       - Плохое извиненье, да только от тебя, хладнокровый, иного и не жду.       Нахмурил князь брови в недоумении. О беде своей он не сказывал, болью не делился. Откуда ж проведала?       Улыбнулась ясно огонь-птица:       - Я - птица счастья, огонь живой, из тепла сердечного, надежды светлой, искры жизнетворной вспыхнувший. Мёртвую воду в тебе почуял в тот же миг, как ты впервые на поляну предо мной вышел. Потому большого зла на тебя не держу: вижу, как крепко держит тебя рука кощеева. Иной озлобился бы куда раньше, о дарах бы и не подумал, сразу в темницу б меня поволок… А ты выстоял. Силён твой дух, князь: за то тебе мой почёт. Если б не было его - не сработало б вовсе перо дивное, сразу бы в златую пыль рассыпалось.       Села огонь-птица на постели, взяла князя за руку чёрную, сжала крепко без страха. Молвила жарко:       - Нет толку от меня пленником, в том ты сам убедился. Коли правда гибели и мук мне не желаешь - сделай гостем! Доброму хозяину жизнь смогу продлить на целый месяц. Доброму другу - на год. А если полюбить заставишь…       Сверкнули лукаво глаза дивной птицы. Ожгло руку князя теплом солнечным, жаром печным. Погорела-потаяла чёрная гниль, а вместо неё стала чистая кожа - только вкруг запястья слабые следы кощеевых пальцев виднеются.       - Полюбить заставишь - любое проклятье одолею. Веришь мне, княже?       Дрогнуло сердце князево. Поверило. Да и кто б устоял?       С той поры стала огонь-птица в замке гостить. Дружба в один миг не рождается, а о любви князь и вовсе мыслил с горькою насмешкой. Разве польстится солнце ясное на жестокого да проклятого? Разве забудет, что жизни чуть не лишил? Историю беды его выслушал, безразличен не остался - и того довольно.       Выделил князь огонь-птице опочивальню светлую, откуда зелёно поле да красный восход хорошо видны. Повелел принести платьев новых, в скрабницу заглянуть дозволил - украшенья по нраву выбрать. Развеселилась, обрадовалась огонь-птица - и впрямь что сорока, блестяшку увидавшая, девица, до красы своей беспокойная. Стала гулять по замку весёлая да нарядная, очам на радость.       По нраву ей пришлись и сказанья: на грамотах писанные, князем сказанные, о тайнах колдовских и обычных, о временах древних и нынешних, правдивые, путанные и вымышленные. Читала да слушала их с радостью всамделишной, как малое дитя. А в ответ всегда сама что-нибудь сказывала: о людях, что встречала, о чудесах, что творила, о других тварях дивных, волшебных. Многих их князь уже видал, а из других уст всё равно дух захватывало.       Полюбились им обоим такие беседы.       На заходящем солнце звала порой огонь-птица жигу певчую. Расходилась тогда по замку да садам песня дивная, бессловесная. Распускались от неё цветы, зрели быстрее плоды, а всякое сердце согревалось теплом и радостью. Только княжеское больно сжималось.       Сам не заметил, как запустила в него когти птица дивная: не разжать теперь.       Прошёл так месяц, прошёл другой: без тревожного зова навьего, без кощеевой хватки. Отогрелся князь подле ясного своего солнца. Только долго так продолжаться не могло.       Птице счастья простор нужен, воля. Не удержат её даже самые лю́бые стены.       - Добр ты был ко мне, княже, щедр, а только всякому гостеприимству надо честь знать. Слово своё я всегда держу. Держи перо моё дивное: в нём весь наш смех, вся радость, что принесли нам беседы душевные, всё добро, что ты мне подарил. Храни его ближе к сердцу, тогда ещё долго не подступится к тебе проклятье навье. А как сила его потускнеет - я вернусь.       Сказала то огонь-птица, обняла князя на прощание и была такова.       Горько стало на душе у князя. Не надеялся он, не чаял, что полюбит… Да только всё равно больно видеть тому подтверждение.       Пусто стало в замке без огонь-птицы, холодно. Без песни жиги поникли в саду цветы. Прежние увлечения только хуже делали: ещё вчера делил князь их на двоих, а сегодня один остался.       Минул так год. Тоске да отчаянию князь поддаваться не привык: погоревал малость да занял себя привычными думами. Проклятье кощеево никуда не делось. Коли не вернётся вольнодумная птица, передумает, забудет - как ему тогда быть? Нельзя на чужую милость полагаться, надо средство запасное разыскать.       В дремучих чащах, на капищах кровавых давно уж вызнал он такое. Тёмное средство, злое. Не брезговал князь и тем, когда нужда заставляла - только не было её сейчас. Грело сердце перо дивное, огненное, силы за год ничуть не растерявшее.       Одним утром полыхнули за окном зарницы - огонь не огонь, пламя не пламя. Влетела в него огонь-птица, ударилась оземь и стала прекрасным юношей о медных кудрях.       - Скучал по мне, милый княже?       Осветила ясен покой его улыбка, а у князя в груди сердце, ни на лут любовью не обедневшее, замерло. Прочитала огонь-птица ответ в его глазах и обняла крепко.       - Вижу, скучал, - шепнула жарко в уста. - Только я - больше.       Сладок поцелуй, когда чувство от самой души идёт. Не ведал князь таких раньше.       На весь день и всю ночь осталась огонь-птица в его опочивальне. Ещё тыджень в замке провела, а затем снова в путь-дорогу засобиралась. Спросил тогда князь:       - Отчего остаться не желаешь, не спрашиваю: ведаю про природу твою вольную. Но и ты о моей знаешь. Хранит меня пока твоя любовь от кощеева проклятья. Только что будет, если не вернёшься? Иль разлюбишь?       Нахмурилась огонь-птица:       - Опять сомневаться во мне вздумал, милый княже? Любовь моя живёт, пока бьётся сердце. Вернулся я к тебе однажды - буду и впредь возвращаться, с каждым разом охотнее. Скорее сам сгину, чем тебе позволю!       - За то я тебе благодарен, как никому благодарен не был. Только не по сердцу мне вечным должником быть, за твой подол до конца жизни держаться. Говорил ты, что знаешь, как проклятье на корню извести. И думать не смею, что обманывал.       Опустила глаза огонь-птица. Понял князь: не обманывала, да, как всегда, всей правды не сказала.       - Знаю, князь. Средство верное, да цена за него… Непомерная.       - Сам знаешь: любую готов заплатить.       - Всей моей силой да бессмертием - заплатишь?       Отступился князь, покачал головой. Чудо дивное, светлое, за одну его жизнь - от такой платы он давно отказался. Такую жертву с любимого требовать не станет.       Огонь-птица обняла его пылко, обдала жаром солнечным:       - Покуда я с тобой, не бывать тебе Кощеем. Сильно проклятие, а моя любовь сильнее! А чтоб не сомневался ты, не тревожился, что забуду, окажи мне такую услугу…       Заулыбался невольно князь: верна себе птица лукавая. Себялюбива да хитра, горда да в чувствах правдива. Такой её и полюбил.       От новых её слов позабылось вмиг веселье.       - Оставлю я тебе свою жигу. Нет для меня ничего дороже, князь. Из-за неё в полоне так долго томился, бежать не смел: один бы запросто, только мало счастья было б в той свободе. Не раз её отнимали, а по доброй воле - впервые отдаю. Сбереги её, княже! Только ты во всём мире и сможешь.       - Чем она так дорога, солнце ясное?       Ответила она то, что и сам уже сердцем понял:       - У всякой певчей птицы - сердце певчее. То - моё.       Улетела вскоре огонь-птица в дальние края. Далёкие, заморские: три дюжины дней кораблём плыть, ногами вовсе не добраться. Остался князь снова один, только в этот раз - не с тоскою чёрной на душе, а со светлым томленьем. Греет сердце перо, греет душу чувство ответное, о любви и доверии знание. Срок придёт - свидится с солнцем своим ясным!       Однажды вышел князь в сад, а над колодцем с живою водой хмарь стоит. Подошёл он проверить, что сталось, глянул в воду: была живая, а стала мёртвая! Потянулись из неё костлявые руки навьи. Ухватили за шиворот да окунули в колодец по пояс, в царство своё утащить задумали.       Насилу князь отбился. Свободу отстоял, а перо драгоценное, у сердца спрятанное, выронил. Ушло оно на дно, в навье царство, и златым песком там рассыпалось.       Как быть? Много мёртвой воды князь хлебнул, сократил себе срок до крайности. Иной, не преемник кощеев, вовсе б на месте помер. Огонь-птица - в дальних краях, когда вернётся - неведомо. Яблоки молодильные, вода живая, слова колдовские не справятся. До владык лесных и горных далёче ехать, не успеет.       Одно осталось средство. Тоже верное - да крайнее.       Велел князь во своих деревнях выбрать юношу иль девицу молодую, здоровую, и прислать к нему в замок. Дорога та была в один конец. Знал князь, как обрядом древним вытянуть из человека жизнетворную искру и себе забрать. Тёмное средство, злое, последнее! И до того прибегал к нему князь лишь в большой безысходности, а теперь, подле ясного своего солнца согревшись…       Близко к сердцу мёртвая вода подобралась. Не пожалел князь чужой жизни, забрал полностью. А как исчерпала себя - новую. Часто стали в замок его людей возить; потянулись слухи дурные да страшные.       Не тревожили князя ни слова чужие, ни домыслы. Хоть и противился он проклятью, а застыли в холодных жилах всякие чувства. Только ум - прежним остался. Понял он, что разорит так свои земли, сгубит всех людей, а кто жив останется - в страхе сам бежит. Что построит царство навье под чистым небом, под светом солнечным.       От чего спасался - к тому и придёт.       Отменил тогда князь страшную дань. Выслал всех слуг из замка, затворил изнутри ворота. Сердце певчее любимой птицы обратил в королевнин платок и запечатал колдовскими словами, чтоб никто, кроме неё, коснуться не смог. А тем платком перетянул посланье.       Очередной ночью добралась мёртвая вода до сердца и ушёл князь в навье царство.       Сменилась зима весною, а весна летом. К осени прилетела из заморских краёв огонь-птица. Увидала замок пустой, прочла посланье и горько заплакала.       - Что ж ты наделал, милый княже? Отчего не дождался?       Крепко винила себя птица в том, что не было её рядом с князем в час нужды. Только слезами горю не поможешь. На решенья она была скорая: тем же часом утёрла слёзы, схватила жигу и в подземное царство бросилась.       Страшно, холодно в подземном царстве. Не ведает оно солнечного света: только жёлтые глаза навьи во тьме светятся. Черны воды хладной немой реки, а вместо камыша из земли пальцы костлявые тянутся. Бродит всюду навь бестелесная, бессердечная: воет глухо да жалобно, успокоенья ищет. На живое тепло огонь-птицы целая орда стянулась.       Побледнела огонь-птица, съёжилась, и сама на себя за испуг осерчала. Слабый духом и себя спасти не сможет, а ей двоих вытащить надобно!       Раскинула она огненные руки-крылья и засияла на всё царство ярким солнцем. Расступилась тогда ослеплённая навь, взвыла в ужасе: отродясь тут такого не видали.       - Ведите меня к Кощею, не то пожгу всех и мёртвую реку высушу!       Преклонилась навь и повела её к костяному трону.       Сжалось сердце огонь-птицы при виде князя милого. Сам он стал на навь похож: бледный, высохший, с глаза пустыми да равнодушными. На птицу любимую глянул - ни на лут взглядом не переменился.       - Зря ты явился, солнце моё ясное. Уж скоро год, как остыло моё сердце и мёртвой водой наполнилось. Помню, что был ты мне дорог; только жизнь то прошлая, а в этой её отзвукам места нет. Пока не сгубила тебя тьма подземная, вернись наверх да забудь про меня навеки.       Рассердилась огонь-птица:       - Это я-то отзвук? Это мне-то места нет? Я один тут настоящий, живой! Как навью бестелесной стану, так и будешь мною командовать, а до тех пор приказывать не смей!       - Норов твой дерзкий ведаю. Потому вот тебе мой последний дар: отпускаю тебя с миром. Не будет тебе препятствий в пути обратном. Не будет наказания за дерзость. Не противься, огонь-птица, хоть раз послушай мудрого совета - тогда проживёшь жизнь долгую да счастливую. Иначе… Сам знаешь: я тоже слово держу всегда.       - Не будет мне жизни счастливой без тебя. Не заставишь отказаться!       Собрала огонь-птица все силы, вспыхнула чистым огнём жизнетворным и с налёту в грудь кощееву врезалась. Полыхнуло пламя на весь тронный зал! Пожгло навь нерасторопную, стены задрожать заставило, Кощея ослепило. Слетел с головы костяной венец, а трон погорел и рассыпался.       Как утих огонь, открыла птица глаза - снова она юноша, а рядом с нею князь такой, как прежде.       - Что ты натворил? - молвил князь изумлённо. - Как дыханье мне вернул, жилы тёплые?       - Говорил я тебе: моя любовь одолеет любое проклятье.       - А ещё говорил: для того вся сила и бессмертье твоё надобно. Неужто…       - Не о чем тут плакать, княже. Лучше прожить с тобой малую смертную жизнь, чем в одиночестве вечность скитаться. Я о своём решенье не жалею; не смей жалеть и ты.       Взял юноша князя за руку и вернулись они на белый свет.       В своём замке жили они вместе долго да счастливо. Лилась в садах по-прежнему дивная песня звонкой жиги. Чтоб не скучно было бывшей птице без чудес, взялся князь её колдовским словам учить. Стала вскоре та лекарем справным, многим людям жизнь спасла.       А ещё была у князя сестра, в юности в соседний град замуж выданная, а у неё дочь, а у неё сын, а у сына снова дочь - и так многие поколения. От одного к другому переходила большая драгоценность: последнее перо дивной птицы, счастье да любовь в себе хранящее. Твоему отцу досталось оно от твоей бабки, а теперь…